– Ну, ты даешь подписку о повиновении благочестивому императору? Или кнута хочешь?
– Если ты думаешь, господин, – тихо ответил игумен, – что меня страшит здешнее временное мучение, то знай, что гораздо больше меня страшит мучение вечное, ожидающее тех, кто обесчестил святую Христову икону. Поэтому ты поступил бы разумнее, не докучая мне понапрасну вопросами и угрозами.
– Сумасшедший старик! – прошипел комит. – Что ж, пеняй на себя! Раздевайте его!
Сорвав с игумена одежду, два стратиота привязали его за руки и ноги к стволу дерева.
Комит подошел, примерился и нанес первый удар.
– А ну, как старик-то помрет? – шепнул самый молодой стратиот, державший факел, своему соседу, стоявшему рядом с мотком веревки в руках.
– Туда ему и дорога! – злобно отозвался тот. – В прежние времена таким еретикам отрубили бы руки и сослали куда-нибудь в Херсон! Наш государь еще милостиво с ними обходится, вон, как долго терпел этих! А они только и знают, что свои нечестивые бредни распространять!
После ста ударов комит приказал отвязать Феодора. Когда приказание было исполнено, иссеченное тело сползло на землю и осталось лежать недвижно – игумен лишился чувств. Зато Николай как раз пришел в себя и застонал. По знаку комита, два стратиота грубо подняли его и поставили на ноги.
– Ну, дружок, – сказал Василий, подходя, – ты еще не передумал? Советую тебе подписаться под обещанием не учить об иконах и не сообщаться с еретиками, и тогда тебя тут же освободят, вымоют, вылечат, накормят и отошлют в столицу, в ваш родной Студий, где уже подвизаются ваши более благоразумные братья. Ну же, не глупи, соглашайся, ты еще молод, у тебя вся жизнь впереди!
Николай поднял голову и осмотрелся вокруг в поисках игумена. "Где же отец? Что они сделали с ним?!" – подумал он с ужасом и тут увидел почти рядом под деревом окровавленного Феодора. На миг глаза у монаха застлала пелена, а потом он, взглянув на комита, проговорил:
– Анафема предателям и всем вашим единомышленникам! Я никогда не присоединюсь к вам и готов умереть за икону Христову!
Комит размахнулся и ударил Николая по лицу с такой силой, что если бы не державшие монаха стратиоты, он бы отлетел назад; изо рта у него потекла струйка крови.
– Отойдите! – скомандовал комит стратиотам и снова ударил Николая.
Монах упал, и комит, взяв свежий бич, долго избивал узника, а затем, не удовлетворившись этим, приказал связать ему руки веревкой и волочить по двору. Николай сначала стонал, а потом замолк, и когда, наконец, его перестали таскать, то увидели, что он опять потерял сознание и еле дышит. Тогда комит приказал запереть узников в то же помещение, где они и были, забить дверь и впредь охранять их строжайшим образом. Было уже за полночь, и все разошлись по домам, а утром Василий вместе с половиной стратиотов уехал, оставив прочих для усиленной охраны заключенных.
– Смотреть за ними в оба! – приказал он. – Чтоб никаких писем! И разговоров чтоб никаких, даже шепотом! Не уследите – сами бичей отведаете вместе с ними! Монахи, дьявол бы их взял! Если они монахи, пусть сидят в одиночестве и помалкивают! – и прибавил насмешливо. – С единым Богом пусть беседуют, преподобнейшие отцы… отребье треклятое!
…Игумен Петр уже около двух лет жил в Лидийской области, в пещере на Прекрасной горе недалеко от крепости Плоская Скала. Ему шел пятый десяток, до возобновления иконоборчества он десять лет управлял Захариевой обителью в местечке Атроя, у подножия Вифинского Олимпа, и был известен своей подвижнической жизнью. Когда начались гонения, он благословил своих монахов по два-три человека скрыться в лесах, чтобы не попасться иконоборцам, а сам с братом Иоанном отправился в Ефес, где поклонился могиле апостола Иоанна Богослова, потом они побывали в Хонах, провели десять месяцев на Кипре, а затем вернулись в Вифинию и поселились в Среднеолимпской пустыньке, куда к ним постепенно стеклись рассеявшиеся братия. Пустынь стояла в густом лесу, но вскоре люди прознали о том, что Петр поселился там, и начали приходить к нему за благословением, а после того, как по его молитве исцелился глухонемой мальчик, страждущие пошли к нему потоком. Петр не отказывался принимать посетителей, но их обилие тяготило его, и вскоре в миле от пустыньки он поставил себе небольшую деревянную келью, куда уходил предаваться созерцанию. Ближе к осени он решил, вновь захватив с собой Иоанна, посетить свою родную деревню Элея, где не был уже двадцать четыре года. До восемнадцати лет он прислуживал чтецом в местном храме, но потом, смущаясь тем, что приходившие в церковь девушки стали заглядываться на него, и ощущая стремление к более высокой жизни, однажды вместе с проезжим иноком, ничего не сказав родителям и кому бы то ни было еще, ушел в Вифинию, где постригся в монахи. В тридцать лет, по настоянию своего духовного отца, он принял священный сан, а в тридцать два года против своего желания был поставлен игуменом в Свято-Захариевом монастыре.
За два с лишним десятка лет местность в Элее мало изменилась, хотя прибавилось много новых домов. Увидев недалеко от дороги в поле земледельца, Петр окликнул его. Тот подошел, кланяясь и прося благословения. Игумен спросил его, живут ли еще в деревне Косьма и Анна, у которых некогда были сыновья Феофилакт и Христофор и дочь Елена. Земледелец ответил, что Косьма уже несколько лет как умер, Елена вышла замуж и родила четверых детей, всё семейство живет тут же в деревне, Анна живет вместе с младшим сыном Христофором, а куда делся ее старший сын, пропавший много лет назад, никто до сих пор не знает.
– Не мог бы ты, почтенный, позвать сюда господина Христофора? – спросил Петр. – Скажи ему, что его хочет видеть один монах.
Селянин исполнил просьбу игумена, и вскоре на дороге показался невысокий человек лет тридцати пяти, крепко сложенный, с открытым жизнерадостным лицом. Он подошел к Петру и Иоанну и поклонился.
– Приветствую вас, отцы! Чем я, смиренный, могу услужить вам?
– Мир тебе, господин Христофор! – ответил Петр. – Мы, как видишь, странствуем… Я немного слышал о тебе. Скажи, почтенный, есть ли у тебя мать и брат?
– Да, мать моя жива и здравствует, слава Богу! Хотя она уже стара… А брат… – лицо Христофора омрачилось. – Брат у меня был, но тайно сбежал от нас больше двадцати лет назад, и с тех пор мы ничего не знаем о нем! Не знаем даже, жив ли он или, может, давно умер… Если б он был жив! Я так хотел бы увидеть и обнять его!
Иоанн искоса наблюдал за Петром и про себя изумлялся, насколько игумен владеет собой, что ничем не выдал до сих пор своего волнения, а ведь перед ним был родной брат, которого он не видел столько лет!.. "Это неестественно! – мелькнуло у диакона в голове. – Нет, это… это сверхъестественно!.." Петр между тем спросил:
– Что же ты сделаешь, если я покажу тебе твоего брата?
– О, я отблагодарю тебя, как благодетеля! – воскликнул Христофор. – А с ним не разлучусь больше во всю мою жизнь!
Петр шагнул вперед и сказал:
– Я твой брат. Итак, если хочешь, следуй за мной.
Пораженный Христофор несколько мгновений всматривался в игумена, стиснув руки на груди. Петр стоял, опираясь обеими руками на посох, бледный и как будто спокойный, но вдруг губы его чуть дрогнули, и он отбросил посох. И тогда Христофор со слезами бросился к нему в объятия. Братья сели тут же на траву у обочины дороги и принялись рассказывать друг другу о своей жизни. Христофор, как оказалось, в шестнадцать лет женился, но его супруга умерла на другой год после свадьбы, детей у них не было, молодой вдовец вернулся обратно к матери и с тех пор жил при ней, решив больше не обзаводиться семьей, поскольку счел, что Бог не благоволит ему пребывать в браке, раз так быстро забрал от него супругу. Теперь Христофор видел во всем этом Господень промысел.
– Я готов идти с тобой, брат! – сказал он, вставая.
Действительно, Христофор тут же ушел вместе с Петром, даже не зайдя домой и ничего не сказав матери. Оба брата вместе с Иоанном ушли за Пергам, на Иппскую гору, где поселились в одной пещере. Вскоре Петр постриг Христофора, назвав его Павлом. Никто не знал об их убежище, а вниз они не спускались. Недалеко протекал источник с очень вкусной водой, а питались они орехами, ягодами и плодами. Но в середине ноября к ним неожиданно пришел юный сын Елены, сестры Петра и Павла, и вручил письмо от Анны.
Лишившись второго сына так же странно и внезапно, как первого, мать оплакала их обоих, как мертвых, облачилась в темные одежды, почти ничего не вкушала, а вскоре и вовсе заболела от скорби и слегла в постель. "За что?!" – шептала она, глядя на темную икону Христа, висевшую на стене над кроватью. Сны Анны были беспокойны и беспорядочны, но однажды под воскресный день ей ясно привиделась пещера на лесистом склоне горы, а у входа в нее два монаха, один из них был Христофором, а в другом она узнала пропавшего Феофилакта. "Где вы? Где?!" – вскричала она во сне, протягивая руки к сыновьям, и услышала голос, будто очень издалека: "Иппская пещера у источника!" Проснувшись, она позвала внука, который с начала ее болезни находился при ней, велела отправляться на Иппскую гору и во что бы то ни стало найти обоих братьев. Она продиктовала мальчику письмо, где умоляла сыновей придти, чтобы она смогла хотя бы перед смертью увидеть их. Братья немедленно отправились в путь, захватив и Иоанна.
Когда два монаха, войдя в маленький беленький домик и пройдя в комнату, опустились на колени перед кроватью, где лежала старица, а она протянула к ним руки, Иоанн, вошедший следом и стоявший в дверях, повернулся и вышел обратно в прихожую. Внук Анны глянул на него вопросительно.
– Есть вещи, которые не только невозможно описать, мой друг, – тихо сказал диакон, в чьих глазах блестели слезы, – но даже и смотреть на них невозможно.