– А теперь я позову Кассию, и мы у нее спросим, что она думает о твоем предложении.
Когда дочь спустилась в гостиную и поздоровалась с дядей, тот уже было раскрыл рот, но Марфа остановила его знаком руки и заговорила сама:
– Вот, Кассия, твой дядя пришел к нам с предложением. Точнее, к тебе. Тебе уже тринадцатый год, и Георгий полагает, что пора подумать о помолвке. У него на примете есть для тебя жених, сын логофета геникона. Семейство господина логофета я немного знаю, дети у него получают хорошее образование и начитанны, так что тебе, возможно, мальчик понравится. Так вот, мы хотим тебя спросить: желаешь ли ты с ним познакомиться – пока всего лишь познакомиться – или нет?
Девочка выслушала эту речь, опустив глаза, а в конце слегка нахмурилась. Когда Марфа умолкла, Кассия взглянула на мать и ответила:
– Нет, мама, знакомиться с ним я не хочу, потому что не расположена пока думать о таких вещах как помолвка с кем бы то ни было.
– "Не расположена"?! – вскричал Георгий, вскакивая с места.
Кассия отступила на шаг и сказала:
– Да, дядя. Я благодарю тебя за постоянную заботу обо мне, – взгляд ее стал чуть насмешливым, – но я бы очень тебя просила впредь не искать мне женихов. Если я решу выходить замуж, я сама найду себе спутника жизни, без посторонней помощи.
– Если решишь выходить замуж?! – Георгий выкатил глаза на племянницу.
– Именно так. До свидания, дядя, – Кассия улыбнулась, чуть поклонилась и покинула гостиную.
Георгий, казалось, потерял дар речи и какое-то время молчал, собираясь с мыслями. Видимо, он готовился разразиться очередной филиппикой, но, поглядев на сестру, внезапно сник и изрек только:
– Ну, сестрица, поздравляю! Девку ты испортила вконец. Уж не знаю, что с нее выйдет дальше, но точно ничего хорошего! Скорее, одни слезы… для всех окружающих… Вот попомни мои слова!
Когда он ушел, Марфа в задумчивости постояла, глядя в окно, а потом поднялась на второй этаж и постучала в комнату Кассии.
– Да! – послышалось из-за двери.
Дочь сидела, с ногами забравшись в кресло и обхватив руками колени. Марфа пристально посмотрела на нее, подошла и села на кровать.
– Ты пришла узнать, собираюсь ли я вообще выходить замуж или нет? – спросила Кассия.
– Да.
– Нет, не собираюсь, мама. Я… я решила идти в монахи.
Марфа вздрогнула и немного побледнела.
– Я тебе не говорила, – продолжала Кассия, не глядя на нее, – потому что… не знала, как сказать… Ведь тебе… ты, наверное, будешь против…
– Нет, не буду, – тихо сказала Марфа и, встав, перекрестилась на икону Богоматери в углу. – Буди воля Божия! Я обещала Матери Божией, что не буду препятствовать, если так случится.
– Что?! – воскликнула Кассия, спуская ноги с кресла.
И тогда Марфа рассказала дочери, как она вымолила ее рождение. А потом они плакали, обнявшись, и, встав на колени, вместе молились Богородице принять намерение одной и жертву другой, после чего мать благословила дочь на избранный ею путь, и больше они никогда не говорили об этом ни друг с другом, ни с кем бы то ни было еще. Студиты Симеон и Зосима были первыми посторонними людьми, узнавшими о решении Кассии.
– Да, – сказал Симеон, помолчав, – это большая жертва… Особенно с твоей стороны, госпожа Кассия. Трудно тебе будет… Но помогай Бог! Сам Он призвал тебя, Сам и да укрепит на этом пути!
Они разошлись спать, когда уже стало светать. "Почему он сказал, что мне будет особенно трудно? – думала Кассия, поднимаясь к себе. – Почему мне, а не маме? Правда, у мамы еще остается Евфрасия… Но ведь я иду на эту жизнь не против воли, совсем наоборот! В чем же будет мне труднее, чем любому из тех, кто идет в монахи?.."
Спустя несколько дней Зосима уехал в Анатолик с деньгами, одеждой и писчими принадлежностями для передачи вонитским узникам. Симеон остался жить в отведенной Марфой пристройке. Четыре раза в неделю в домовой церкви он служил литургию, за которой причащались хозяйка с дочерьми, все слуги и рабы, а потом, переодевшись в мирское платье, уходил в Город, иногда отлучался и ночью. Ему удалось пробраться к заключенным в Студийском монастыре братиям и передать им Святые Дары, а через три недели по прибытии в столицу он узнал, что Навкратий от "нечестиеначальника" переведен под строгий надзор в Далматскую обитель, где теперь тоже хозяйничали иконоборцы. Надзор, впрочем, на поверку оказался не таким уж строгим, и вскоре с экономом удалось наладить связь, как и с некоторыми другими студитами, скрывавшимися в пригородах у разных благочестивых мирян. Марфа давала деньги на поездки студитов и передачи для исповедников, ей удалось привлечь к этому делу еще нескольких знакомых жен придворных. Однажды Симеон принес переданную ему Навкратием тетрадь с ямбами против иконоборцев, сочиненными Студийским игуменом, и вечером устроили чтение в гостиной. Одно из стихотворений особенно понравилось слугам, которых Марфа тоже собрала слушать:
"Как только видишь ты икону, зришь Христа,
Христом же и ее зови, но лишь омонимично -
Ведь имя одинаково у них, не естество,
И поклонение обоим нераздельно и едино.
Итак, кто поклоняется ей, тот и чтит Христа,
А кто не поклоняется, тот враг Его, конечно,
как начертание во плоти Его вида
безумно не желающий почтить".
– Как просто и понятно! – воскликнула горничная Маргарита.
– Ага, – подтвердила Фотина, – уж на что я тупая, а и то поняла, почему одно поклонение!
– Вот видишь, отче, – сказала Кассия Симеону, – надо эти стихи размножить и распространять, ведь это и для самых простых людей будет понятно!
– А Кассия у нас тоже пишет стихи, – улыбнулась Марфа.
– Мама! – с укором сказала девушка.
– А что ты? Ведь неплохие же стихи… Мне нравятся, по крайней мере!
– И мне! – воскликнула Евфрасия. – Кассия скромничает!
– Да ну, – поморщилась Кассия, – это так, опыты… плохие, по-моему. А вот, я знаю, отец Симеон, что у вас в обители монахов учили писать гимны в честь святых, каноны составлять…
– Да, – кивнул иеромонах. – Я и сам этим занимался, писал гимны и музыку к ним.
– И преуспел? – спросила Марфа.
– Как сказать… Отец игумен хвалил, по крайней мере, – смущенно улыбнулся студит.
– Ой, – сказала Кассия, – это так интересно! А не мог бы ты, отче, рассказать мне об этом поподробнее? Я училась музыке, и мне уж давно хочется попробовать сочинять гимны, только я не решалась никогда…
– Да, я помню, – улыбнулась Марфа, – ты еще, когда маленькая была, часто после службы в Великой церкви мечтала: "Вот бы мне что-нибудь написать, чтобы там пели!"
– Ох ты! – с улыбкой сказал иеромонах. – Высокая мечта! Но может, и сбудется, как знать? Конечно, я могу тебя поучить, госпожа Кассия.
– Благодарю! – воскликнула девушка. – Может, завтра и начнем? Мне не терпится, – улыбнулась она, как бы извиняясь. – Думаю, мы могли бы встречаться вечером в библиотеке.
Они стали заниматься раза два или три в неделю, и Симеон рассказывал о приемах гимносложения на разные гласы, в качестве примеров приводя по памяти богослужебные стихиры и иногда напевая их. По просьбе Симеона, его встречи с Кассией проходили не наедине, чтобы не нарушались монашеские правила, и на занятиях всегда присутствовал слуга Геласий – тихо сидел в углу и слушал. Кассия приходила, скромно одетая в тунику и покрывало темно-синего цвета, без узоров и украшений. Во время занятий отец Симеон почти не смотрел на Кассию, а она поглядывала на него и думала: "Да, вот настоящий монах – сдержанный, но не суровый, правила соблюдает…" Как-то раз, вернувшись из библиотеки в свою комнату, она взяла чистый лист и, нарисовав наверху крестик, написала под ним: "Монахов житие – светильник всем".
…Феодор, лежа, полушепотом диктовал письмо. Николай скрипел по пергаменту, то и дело макая перо в чернильницу – чернила кончались, а перо уже порядком износилось. Евдоко обещала на днях достатать новых перьев, но пока приходилось писать старыми. Единственное хорошее перо, которое у них было, Николай хранил для работы по переписке книг – это рукоделие появилось у них тоже благодаря Евдоко: она сумела повлиять на начальника крепости, и он немного смягчился, сам повелел выдать узникам писчие принадлежности и сделал им первый заказ – копию Псалтири. Николай выполнил работу очень быстро, чем удивил заказчика, а почерк студита привел архонта в восторг – такое каллиграфическое мастерство он за свою жизнь видел всего несколько раз. После этого положение узников стало легче: хотя к ним по-прежнему никто не мог проникнуть, кроме Евдоко, но письма стали передавать чаще, приходили весточки и от Навкратия, и от других братий. Первым из студитов, проникших в Вониту после бичевания узников, стал Зосима, привезший дары от Кассии. К Феодору его не пустили, но через Евдоко монах передал игумену подробности о положении дел в столице и ее окрестностях.