– Это решение и мне представляется справедливым, – он сделал знак протоасикриту, и Лизикс поднес ему список, составленный накануне на приеме чинов. – Вот здесь записаны люди, которые не далее, как вчера признались не только в том, что так или иначе принимали участие в богомерзком деянии, но и в том, что хотят получить за это воздаяние. Сейчас их имена станут вам известны, – и он через хранителя чернильницы передал список глашатаю, тот зачитал его и вернул Феоктисту, который был в этот момент белым, как полотно.
В той части трибун, где находились "представленные к награде" из числа не имевших права на присутствие в императорской ложе, – Феофил нарочно повелел посадить их всех вместе, под предлогом грядущего награждения, произошло движение: кажется, кто-то рванулся бежать, но василевс предусмотрительно поставил у выходов стражу.
– Итак, – сказал император, обращаясь к эпарху, – возьми всех их, господин эпарх, и воздай им воздаяние по заслугам, поскольку они не только не побоялись Бога, замарав руки человеческой кровью, но и убили императора – помазанника Божия.
На трибунах поднялся страшный шум.
– Покарать убийц! – вопили со всех сторон. – Смерть нечестивцам!
Между тем на присутствующих в императорской ложе, среди которых тоже были некоторые из чаявших "наград", словно напал столбняк. Несколько мгновений никто не мог произнести ни слова, а затем поднялся истошный крик.
– Смилуйся, государь! – голосили несчастные, накануне утром покидавшие дворец в предвкушении милостей.
– Х-хвала справедливому суду н-нашего государя! – заикаясь, произнес Феоктист, силясь унять дрожь в руках, державших роковой список, и думая, что он сам едва избежал той же участи.
– Да живет справедливейший государь! – раздались вокруг крики придворных, тем более громкие, чем больше радовались те, кому вчера хватило ума и осторожности не поддаться тщеславию и сребролюбию.
– Пощади, августейший! Заклинаем милостью Божией! – прорыдал патрикий Анфим, падая ниц.
Странная улыбка пробежала по губам императора.
– Сейчас время не заклинаний, а убийств! – сказал он.
Много лет Феофил ждал того момента, когда сможет сказать эти слова, и теперь наслаждался произведенным впечатлением: почти все присутствующие либо помнили, либо знали по рассказам, как был убит предшественник покойного Михаила, и поняли, что молить о милости бесполезно. Лев Армянин был отомщен.
…Дверь в скрипторий была приоткрыта, и Кассия услышала разговор сестер.
– Всё-таки он красавец! – в восхищенном голосе Лии звучало легкое смущение.
– Чрезвычайный! – ответила Миропия, семнадцатилетняя девушка, троюродная сестра Акилы, поступившая в обитель полгода назад, после того как юноша, с которым ее обручили родители, умер в результате неудачного падения с лошади. – Я однажды его видела вблизи, мы с мамой были в Артополии, а он как раз был там со свитой, милостыню раздавал бедным… Всё же он очень благочестивый, хоть и еретик!
– Да, он еще и очень справедливый, как говорят! – голос у Ареты был звонкий, и ей всё время приходилось себе умерять, чтобы говорить потише. – Счастлива, наверное, августа, имея такого мужа! Ведь он сам ее выбрал!
Рука Кассии, уже протянувшаяся к дверной ручке, на миг повисла в воздухе. Игуменья резковатым движением открыла дверь и вошла. Сестры умолкли в некотором замешательстве.
– Смотри, матушка, – сказала Лия, – император новую монету выпустил! Мы сейчас только что из Книжного, получили деньги за псалтири.
Кассия взяла у нее золотую номисму. На монете был изображен Феофил – в короне и лоре, с крестом в левой руке и державой в правой. Огромные глаза, печальный взгляд. На обороте – крест и надпись: "Господи, помоги рабу Твоему". Игуменья снова перевернула номисму и вдруг на мгновение застыла. Это была первая монета, где Феофил был изображен один и "по-взрослому" – с усами и бородой: при его отце он, как соправитель, изображался на обороте номисм еще юным, а с бородой только в последнее время, рядом с отцом. Кассия не раз держала в руках эти монеты и разглядывала их, не ощущая ничего особенного. Но сейчас, против всякого ожидания, случилось иное: ей странным образом почудилось, что через монету… нет, как бы сквозь монету на нее смотрит Феофил. Кассия ощутила, как кровь отхлынула у нее от сердца. Она положила номисму на стол, чтобы не было заметно, как у нее задрожали пальцы.
– Красивая монета. Сколько псалтирей продалось?
– Все, кроме одной, – ответила Арета. – Господин Никита просил нести еще поскорее, с узорами!
Арете, подруге Анны, двоюродной сестры игуменьи, было двадцать четыре года. Она прожила с мужем семь лет очень счастливо и безбедно; правда, у них не было детей, о чем оба супруга скорбели и много молились Богу о даровании ребенка, но в позапрошлом году муж Ареты был в составе войска послан на Сицилию, и ему не суждено было вернуться – в августе пришла весть о его гибели в сражении. Молодая вдова очень тяжело переживала потерю, так что Анна даже опасалась за ее здоровье. Однажды ради духовного утешения она привела подругу в Кассиину обитель, и Арете так понравилось там, что спустя два месяца она, продав свой дом и всё имущество, поступила в монастырь. Она была образованна, хотя и не очень начитанна, но под руководством игуменьи быстро стала восполнять упущенное. У нее был хороший почерк и к тому же обнаружился художественный вкус, так что вскоре Арета стала незаменимой в скриптории; кроме того, в ней чувствовалась деловая жилка, и Кассия сделала ее монастырской экономиссой, что наконец-то избавило ее от необходимости вникать до мелочей в хозяйственные дела обители.
– Хорошо, – сказала Кассия. – Лия, надо будет сделать список "Уставов" Великого Василия. Пришло письмо из Солуни от матери Анны. Им нужно для обители. Вы с Миропией разделите работу пополам, чтобы побыстрей было готово.
– Да, матушка!
– Почерк у вас обеих хороший… Миропия, ты только следи за хвостиками у альфы. Они у тебя часто слишком длинные выходят, глаз на них натыкается, нехорошо.
– Я постараюсь, матушка! Я стараюсь, но эти хвостики… ускользают они от меня!
– А ты меньше думай о том, какой ты у нас хороший каллиграф, тогда хвостики и поймаются, – улыбнулась игуменья.
– О, это правда, матушка! – сказала Лия, слегка покраснев. – У меня так оно и было, только не с альфой, а с хи…
Уходя, Кассия с трудом подавила в себе желание унести с собой номисму, с которой смотрели глаза, огромные и печальные…
В келье она села за книгу толкований Златоуста на Евангелие от Иоанна, прочла полстраницы и осознала, что совсем не понимает того, что читает. Она прижала руки к вискам, закрыла глаза – и жаркая волна накрыла ее, словно не было нескольких лет внутреннего покоя… Словно она только вчера вернулась из Священного дворца! Она медленно встала, закрыла книгу и пошла во внутреннюю келью, зажгла светильник, несколько мгновений постояла, глядя на икону Богоматери. А потом опустилась в угол на плетеный коврик и заплакала.
2. Философы
Умен не тот, кого случай делает умным, а тот, кто понимает, что такое ум, умеет его распознать и любуется им.
(Ф. де Ларошфуко, "Максимы")
Лев стоял у окна гостиной и смотрел на высокую апсиду и величественный купол храма Сорока мучеников. Над позолоченным крестом плыли облака, похожие на хлопья молочной пены. За пять месяцев Лев так и не успел привыкнуть к новому виду, сменившему неровную серую стену соседнего дома, которую ему приходилось созерцать на прежнем месте жительства. Он чувствовал себя странно – как будто у него выросли крылья, и он парил, подобно орлу, в почти недосягаемой высоте, наслаждаясь свободой, небом, солнцем, и в то же время порой возникало желание ущипнуть себя покрепче, чтобы проверить, не снится ли ему всё это.
Мог ли он подумать, что в октябре минувшего года сама судьба вошла к нему в лице опаленного солнцем и исхудавшего вихрастого молодого человека, в котором Лев поначалу не узнал своего прежнего ученика! Но это действительно был Андрей – юноша, три года назад, окончив у Льва курс математических наук, поступивший на службу секретарем к протоспафарию Фотину. Вскоре после этого Фотина назначили стратигом на Сицилию, и Андрей, в надежде сделать карьеру на службе у стратига, отправился вместе с ним. Однако на острове началось восстание Евфимия, и вскоре юный асикрит попал в плен к арабам, те вывезли его в Африку и продали в рабство; в конце концов, после различных мытарств, несостоявшийся секретарь стратига оказался в Багдаде, отданный в услужение одному из секретарей халифа. Новый хозяин, сириец по происхождению, оказался человеком довольно свободных взглядов – он осмеливался открыто критиковать Коран, находя в нем противоречия, – и к тому же был очень болтлив. Расторопностью и умением слушать Андрей приглянулся своему господину, и тот часто призывал его к себе и делился разными придворными сплетнями. Однажды сириец рассказал, что халиф – большой любитель всяких наук и особенно интересуется геометрией.
– О, геометрия! – печально вздохнул юноша, к тому времени уже вполне сносно изъяснявшийся по-арабски. – Как я любил ею заниматься, когда был свободен!
– Ты знаешь геометрию? – недоверчиво спросил его хозяин и рассмеялся. – Экая басня! Слуга, раб, еще и бороды не отрастил, а знает геометрию! Может, ты и астрономию знаешь? Ха-ха!
– Знаю, – невозмутимо ответил Андрей.
– Да ты всё врешь, негодяй! А ну, как я отведу тебя во дворец ко владыке, а там проверят, что ты знаешь? Ведь если ты соврал – не сносить тебе головы!
– Ну, отведи, – юноша пожал плечами. – Думаешь, господин, ты меня испугал? Ну, казнят меня, и что? Может, это и лучше, чем такая жизнь… вдали от родины, в рабстве у варвара!