И стратиг, и его супруга держались иконопочитания; Исидора, как с радостью узнала Кассия, давно переписывались со Студийским игуменом, обращаясь к нему за духовными советами. Постепенно девушка ближе сошлась с патрикией, и та сказала, что ей давно хочется устроить где-нибудь на принадлежащих им землях приют для гонимых монахов. Ее желанию вскоре суждено было исполниться. Кассия по-прежнему жила в столице, примерно раз в месяц на несколько дней приезжая к родственникам во Фракию, и вот, весной в особняке близ форума Константина появился иеромонах Дорофей: приехав в Константинополь с поручением от игумена Феодора, он зашел навестить своих давних благодетельниц. Кассия рассказала ему, какие перемены произошли в жизни ее родных и узнала от Дорофея, что на Трифонов полуостров приезжал градоначальник Никомидии и грозился разогнать оттуда всех студитов, если они будут "продолжать мутить воду": до императора дошли порицания, высказанные по поводу его новой женитьбы игуменом Феодором. После этого часть братий разъехалась, тем более, что в том месте собралось уже столько студитов и туда приезжало так много гостей, что иной раз не всем хватало келий, – а сам Феодор с некоторыми братиями подумывал о том, чтобы перебраться на Принкипо. Кассия спросила, не хотел бы Дорофей с кем-нибудь из братий переехать на жительство в имение Феодота. Иеромонах обещал поговорить об этом с игуменом и, получив от Феодора благословение, через месяц перебрался во Фракию. К его приезду Исидора велела построить несколько келий недалеко от стоявшей возле ручья, в миле от ее особняка, небольшой часовни, где монахи и стали совершать богослужения. Поселившись на новом месте, студиты – в их числе были давние знакомые Кассии Симеон и Зосима – жили по прежнему монастырскому уставу, работали на огороде, а также занимались пошивом монашеских одежд, отправлявшихся игумену для раздачи братии, и перепиской книг, в основном псалтирей, которые Симеон раз в два месяца возил на продажу в столицу. Стратиг и все его родственники и домочадцы окормлялись у студитов, а раз в неделю отец Дорофей посещал и Марфин особняк, чтобы совершить литургию в домовой часовне.
Студиты, знавшие о намерении Кассии принять постриг, были немного удивлены, видя, что она до сих пор остается в миру, но не любопытствовали о причинах. А она никому не рассказывала о своих планах и только со Львом после занятий иногда обсуждала возможное устройство будущей обители.
– Знаешь, – сказала она один раз с легкой усмешкой, – я подумала, что, должно быть, немало хороших советов мне мог бы дать один человек, к которому я за ними никогда не обращусь.
– Почему? – удивился Лев. – И что это за человек?
– Иоанн, нынешний Сергие-Вакхов игумен, – Лев чуть вздрогнул, но Кассия не заметила этого и продолжала: – Судя по тому, что рассказывают о порядках в его обители, мне бы пригодился его опыт.
– Да, – сказал Лев, немного помолчав, – пожалуй… Я и сам бы не прочь с ним познакомиться.
– Мне один раз довелось с ним поговорить. Правда, тогда я не знала, что это он… Может, и хорошо, что не знала, а то наша беседа вышла бы, пожалуй, малоприятной.
– А она была приятной? – Лев с любопытством смотрел на девушку, но не решился спросить, при каких обстоятельствах она познакомилась с Иоанном.
– Да, и притом довольно поучительной… для меня. Кто бы мог подумать! До того я считала его… чуть ли не злым демоном!
– А на самом деле?
– На самом деле он… можно сказать, обаятелен, – улыбнулась девушка. – По крайней мере, со мной он был именно таким. Умен и к тому же очень проницателен…
Она вдруг погрустнела и умолкла.
– Я иногда думаю, – сказал Лев, – что, поскольку человек – существо мыслящее и разумное, то наиболее сильная симпатия… притяжение или как бы это ни назвать… возникает между людьми умными, причем поверх всех барьеров, в том числе разногласий в вере.
Кассия взглянула на него очень странно и тут же опустила взор.
– Да, – сказала она тихо, – это похоже на правду… И я даже не могу теперь сказать, прекрасно это или ужасно!
– А раньше могла? – Лев чуть заметно улыбнулся.
– Раньше?.. Раньше я не задумывалась об этом всерьез… Не было повода. Но мне казалось, что, раз ничего нет важнее догматов, то, конечно, ради них надо презирать всё прочее… То есть я и сейчас так думаю, но раньше мне казалось, что, стоит выбрать правильный путь, идти по нему будет… не то, чтобы легко, но как бы… бесповоротно, что ли. Я, наверное, непонятно выражаюсь?
– Нет, я понимаю. Не ожидаешь таких развилок, где вдруг начнешь сомневаться, что правильно выбрал путь изначально.
– Да! Жизнь… иногда преподносит сюрпризы, – Кассия помрачнела. – Прав был Соломон: "Во многом знании много печали"! Чем больше знаешь, тем больше различаешь оттенков… Жить бы проще, видеть только черное и белое, как легко! – она усмехнулась.
– Большие познания, конечно, создают некоторые сложности в жизни, – согласился Лев, – но и делают ее такой прекрасной, какой никогда не смогут увидеть ее невежды! Разве ты не согласишься, что "один день человека образованного дольше самого долгого века невежды"?
– Соглашусь, конечно, – улыбнулась девушка. – Иначе я давно бы уже была где-нибудь на Принкипо, а не изучала бы тут с тобой философию.
План устройства будущей обители постепенно складывался в ее уме, и она уже собиралась поделиться своими замыслами с игуменом Феодором, как вдруг случилась эта неприятная история!..
Стратиг Феодот время от времени бывал в столице и вращался при дворе, но никто из его родных и в мыслях не держал, что он состоит в церковном общении с иконоборцами – патрикий никогда не говорил об этом, а бывая у себя в имении, исповедовался и причащался у отца Дорофея. Правда открылась после того, как его знакомая Евфросина, игуменья Клувийской обители, случайно встретилась со стратигом на улице. Евфросина знала Феодота еще с тех пор, когда был жив ее отец, занимавший пост стратига сначала в Арменьяке, а потом в Элладе: Феодот тогда служил под его началом и был им любим как друг, хотя по возрасту был значительно моложе. После смерти мужа его супруга Ирина с дочерью ушли в монастырь, но изредка переписывались с Феодотом; Ирина много лет была настоятельницей обители и скончалась совсем недавно. Евфросина рассказала Феодоту, что они с матерью в апреле были в Вифинии у старца Иоанникия, и отшельник предсказал Ирине скорую кончину, а ее дочери – настоятельство. Так оно и случилось: Ирина умерла через месяц после посещения прозорливца, а сестры обители единодушно избрали Евфросину на игуменство.
– Слава Богу, что мама смогла перед кончиной принять православное причастие! – сказала игуменья. – Я написала отцу Феодору, и он прислал к нам одного из студийских отцов с Дарами. Успел приехать! А я так беспокоилась… мама уже была очень плоха, как-то внезапно болезнь ее схватила… Вот я и думала: неужели без причастия отойдет?
– Ну, – сказал стратиг, – в крайнем случае можно было бы пригласить кого-нибудь из здешних.
Евфросина ошарашено взглянула на него.
– Иконоборцев?! Да что ты говоришь, господин Феодот? У еретиков нет причастия! У них не причастие, а пища демонов! Как можно перед смертью так оскверниться? Упаси Господь!
– Э-э… – Феодот несколько растерялся. – Разве это такое уж прямо… осквернение? Мне кажется, что при тяжких обстоятельствах… Тем более, если человек верует православно, разве Господь его отвергнет? Ведь главное – как он в душе верует…
– Что ты такое говоришь, господин?! Апостол учит, что нет общения у верных с неверными. Какая может быть православная вера, если человек общается с врагами православия, с отвергшими Христову икону? – игуменья внимательно поглядела на смущенного стратига и спросила: – Да ты уж не причащаешься ли сам с ними?!
Она угадала: Феодот действительно, бывая в столице и участвуя в праздничных церемониях вместе с императором, приобщался в Святой Софии. Правда, сначала он не хотел этого делать, но эпарх предупредил его, что это может вызвать недовольство императора: Михаил, хоть относился к иконопочитателям терпимо, не любил, когда в его ближайшем окружении слишком явно проявляли приверженность к иконам – ведь всё, относящееся к иконам, должно было "погрузиться в великое молчание". Феодот был храбр на войне, но при этом всегда робел перед вышестоящими. Гонения на иконы при императоре Льве он благополучно пережил в провинции, но теперь, оказавшись на высоком посту и почтенный таким доверием василевса, опасался прогневать его. Итак, он уступил увещаниям эпарха и еще некоторых знакомых, уверявших его, что такое приобщение из рук иконоборцев – пустая видимость, ничего не значащая, коль скоро стратиг остается по вере иконопочитателем…
Евфросина принялась горячо убеждать Феодота, что он поступает дурно и, по сути, идет против Христа. Стратиг в замешательстве спросил, что же ему теперь делать. Игуменья сказала, что немедленно напишет отцу Феодору – она уже много лет состояла со Студитом в переписке, а в последнее время получила от него несколько писем с утешениями в скорби по почившей матери и наставлениями о том, как руководить сестрами и управлять обителью.
– Что отец Феодор напишет, то и надо сделать. Сделай это непременно, молю тебя, ради спасения твоей души!
Узнав от Евфросины о происшедшем, Студийский игумен тут же написал стратигу. "О, несчастье! – говорилось в письме. – Что это за невольное увлечение? Что это за принудительное причастие под страхом телесных страданий в случае отказа участвовать в иноверном хлебе?" Феодор призывал стратига "не увлекаться временем" и не бояться властей больше, чем нужно, и призывал к покаянию: "Может быть, почтенная душа твоя скажет: "Кто уязвил – Тот и уврачует нас". Для этого именно и есть епитимия. Действительно, нет ничего неисцелимого, если оно врачуется".