– Мы, господин, не раскольники, – кротко ответил Петр, – но почитаем, как должно, начертанный образ Христов, потому что Бог-Слово стал человеком, и мы с верой чтим Его вочеловечение и страдания, чтобы не впасть в нечестие и не удалиться от Господа…
Не успел еще игумен окончить, как декарх соскочил с коня, выхватил у Петра деревянный посох и принялся бить его по голове с криками:
– А, нечестивый раскольник!
Из рассеченного лба игумена полилась кровь, Петр упал, но декарх, не унимаясь, схватил его за куколь и принялся таскать по земле, ударяя ногой в бок. Всё это произошло так быстро, что Павел в первый момент опешил, но, опомнившись, поднял с дороги небольшой камень и, бросив в декарха, попал ему в плечо. Тот выругался и на мгновение отпустил Петра. Павел наклонился, чтобы взять другой камень, но игумен, заметив это, воскликнул:
– Не надо, брат! Вспомни, что сказал Господь: "Не противься злому"!
Стратиоты, спешившись, связали монахов и повели в Аполлонию, где передали экзарху Ламарису, известному по всему Фракисию жестокими преследованиями иконопочитателей. Ламарис допросил их и запер в одной из пристроек к местному храму, а на другой день разделил братьев: Петра велел заковать в цепи и заключить в камеру, а с Павлом завязал разговор тут же, в соседнем помещении тюрьмы.
– Я вижу, отче, что ты искусен в духовных делах и красив лицом, а потому хочу, если ты послушаешь меня, посодействовать твоему рукоположению в епископа. Тебе дадут лучшую из кафедр, могу обещать тебе это!
Монах взглянул на него с гневом и ответил тихо, но сурово:
– Предложи это кому-нибудь другому, господин. Что до меня, то ни слава, ни начальствование, ни иные земные блага не соблазнят меня и не отлучат от благочестия. Тем более, что те, кто примет вашу нечестивую веру и не почтит Христовой иконы, осуждены на вечную погибель.
Ламарис разъярился и немедленно приказал раздеть Павла и бичевать его, "пока не согласится принять правую веру или не сдохнет". Тюремщики уже принялись срывать с монаха одежды, как вдруг Петр за стеной громко закричал:
– Не троньте его! Можете меня бить, как хотите, но не троньте Павла! А не послушаетесь, Господь поразит вас! Оставьте брата! Если вы меня будете бичевать, я прощу вам, но если сделаете это Павлу, то не получите прощения!
– Хо-хо! – рассмеялся Ламарис, услышав это. – Да я и не нуждаюсь в твоем прощении!
Только он произнес эти слова, как из носа у него хлынула кровь. Экзарх зажал нос рукой, но кровотечение было таким сильным, что через несколько мгновений вся рука была красной, кровь закапала на грудь. Ламарис вскрикнул, упал на стул и задрал лицо вверх. Тюремщики в ужасе отпустили Павла, один из них побежал за холодной водой и тряпками, послали за врачом. Один из слуг Ламариса отворил двери камеры, где сидел Петр и заорал:
– Убирайся отсюда, черноризец! Мы не хотим погибнуть из-за твоего колдовства!
Когда Петр вышел, все тюремщики и прислужники шарахнулись от него, никто не воспрепятствовал ему покинуть тюрьму и идти, куда заблагорассудится. Павел последовал за ним, немного напуганный случившимся. Когда они уже покинули Аполлонию и направились в сторону Прекрасной горы, Павел робко спросил:
– Что же будет теперь с Ламарисом?
– Несчастный умрет от потери крови, – тихо ответил Петр. – Никто не исцелит человека, если Бог поразил его!
Жизнь Атройского подвижника потекла прежним порядком. Умножалась братия пяти скитов и монастырей, которые он основал, переходя с места на места в попытках убежать от человеческой славы и от множества больных, искавших у него исцеления. Игумен удалялся то в одну обитель, то в другую, но особенно полюбил Свято-Порфирьев монастырь, стоявший в наиболее глухом месте, куда нелегко было добраться посторонним. Но слава чудотворца следовала за Петром по пятам и, в конце концов, навлекла на него обвинение, поразившее его братий и очень опечалившее самого подвижника. Всё началось с того, что у одного жившего в Кизике ипата, очень богатого и известного своим благочестием, внезапно занемогла жена. С ней случилось странное душевное расстройство: прежде очень набожная, она вдруг совершенно охладела к церковному богослужению, дома тоже почти не молилась, забросила Псалтирь, которая была раньше ее настольной книгой, жаловалась на уныние, душевную тоску и нежелание жить, а по ночам ей часто снились кошмары. Ее духовник сказал, что женщиной, по-видимому, овладела бесовская сила, и посоветовал отвести ее к какому-нибудь аскету и молитвеннику, чтобы тот освободил ее от демона. Ипат сначала обратился с просьбой о молитвах за жену к некоторым иконоборческим епископам и игуменам окрестных монастырей, но никто из них не смог избавить ее от страданий. Наконец, двоюродная сестра ипата рассказала ему про Атройского чудотворца, и супруги отправились на Прекрасную гору. Петр прежде всего спросил их, почитают ли они иконы; когда ипат с женой ответили утвердительно, игумен покачал головой:
– Почему же, в таком случае, вы общаетесь с хулителями икон – нечестивыми епископами и их клириками? Вот и за исцелением к ним ходили… Как вы не понимаете, что сила Христова не может обитать в тех, кто ругается над Его образом? Я, смиренный, могу попросить Бога об исцелении твоей почтенной супруги, господин ипат, но только в том случае, если вы обещаете впредь чтить иконы, как должно, и не причащаться вместе с еретиками.
Ипат с женой были уже в таком отчаянии, что немедленно обещали игумену исполнить его требование, хотя для них это было чревато значительными неудобствами. Тогда Петр встал и, просто перекрестив женщину, сказал:
– Господи Иисусе Христе, помилуй страждущее создание Твое!
Ипатисса ахнула, широко раскрыла глаза, а затем на несколько мгновений спрятала лицо в ладони. Опустив руки, она взглянула на Петра, потом на мужа, глубоко вздохнула и упала к ногам игумена с бессвязными словами благодарности. На расспросы мужа она ответила, что когда Петр перекрестил ее, она ощутила, как с нее будто бы сваливаются тяжелые горы, и теперь она очень хотела бы прочесть несколько благодарственных псалмов… Потрясенный ипат, возвратившись в Кизик, прислал оттуда Петру богатые дары, а в скором времени построил в миле от одного из своих имений, находившегося возле Аполлониадского озера, где ипат обычно проводил лето, просторную крепкую келью, чтобы Петр, ходивший мимо по пути в Порфирьев монастырь, мог останавливаться на отдых и ипату мог брать у него благословение.
Эта история возбудила зависть у епископов и игуменов, к которым ипат поначалу обращался с просьбой исцелить его жену. Они стали распространять слухи, будто Петр творит исцеления не божественной, а бесовской силой. Молва быстро ширилась и скоро достигла Олимпа; уже не только иконоборцы, но и православные начали перешептываться, что Атройский игумен – "колдун": поминали историю с Ламарисом и говорили, что Петр "навел на экзарха порчу", иные же смущались "сверхъестественным" постным подвигом чудотворца. К тому времени в Вифинии Петра уже прозвали "Бесхлебным", поскольку через монахов руководимых им обителей постепенно стало известно, что игумен много лет постится чрезвычайно строго, не вкушая не только вина и масла, но даже хлеба, питаясь одними овощами. Некоторых олимпских игуменов и монахов это вводило в соблазн, но они до поры молчали, когда же пошел слух о "колдовстве", осмелели и стали болтать, что Петр, конечно, и постится тоже благодаря помощи от бесов, потому что "человеку так поститься невозможно". Наконец, некоторые пересуживали в себе обычай игумена всегда, даже зимой, ходить босиком и тоже приписывали такую "непомерную" аскезу его колдовским способностям. Смущение всё увеличивалось, и Петр растерялся. Если бы слухи ходили среди иконоборцев, он бы не беспокоился об этом, но теперь соблазнялись уже его единоверцы, и это печалило его невыносимо.
– Господи! – со скорбью молился игумен. – Кто такой я, жалкий грешник, чтобы из-за меня хулилось Твое святое имя? Утиши, молю Тебя, волны соблазна и ниспошли Твою божественную тишину и благодать всем нам!
Помолившись так три дня, Петр пошел навестить игуменов и отшельников, соблазнявшихся его чудесами, надеясь объясниться и примириться со всеми. Но к кому бы из них он ни приходил, никто не только не принял его, но все гнали как колдуна и бесноватого. Вернувшись к себе в обитель, Петр даже занемог от скорби. "Должно быть, я незаметно для себя согрешил, вот Господь и попустил такое искушение", – думалось ему. Наконец, он решил отправиться за советом к Студийскому игумену. "Если я в чем-то погрешаю, то пусть Господь откроет мне это через отца Феодора, – размышлял подвижник. – Если же он не найдет в моем образе жизни ничего неподобающего, то тогда я смогу ссылаться на его слова перед теми, кто соблазняется мной", – авторитет великого Студита был к тому времени уже столь высок, что его мнение могло сыграть решающую роль в погашении неподобающей молвы среди православных.
Феодор принял Атройского подвижника с любовью и, выслушав его рассказ, подробно расспросил Петра о его жизни и о том, как он молится и подвизается и как именно совершает чудеса и исцеления, прося его рассказать всё без утайки, как перед лицом Божиим. Петр отвечал кротко, со смирением, что вот уже восемнадцать лет не вкушает ни хлеба, ни вина, ни сыра, ни масла, но довольствуется овощами, в Великий пост по много дней воздерживается от пищи, а иногда лишает себя и воды, носит всегда один хитон и под ним вериги и никогда не надевает обуви. Затем он исповедал свою веру в Святую Троицу и в воплощение Сына Божия, сказал, что свято чтит иконы, а чудеса творит исключительно через молитву к Богу, причем только над теми, кто проклинает всякую ересь, в том числе иконоборческую. Под конец Петр со скорбью проговорил, что лучше бы Господь забрал от него благодать чудотворений, только бы не хулилось из-за него имя Божие.