– Ипполит был девственник из принципа, – проговорил юноша, усилием всё более и более отводя руки Константина в стороны. – Но я же не собираюсь в монахи… Просто я не готов ради любви… бежать бегом за каждыми красивыми глазами… Да и не встречал пока ни одних, которые бы того стоили!
Борьба возобновилась. В конце концов Феофилу удалось заломить Константину руку и в то же время быстро вытащить из-за пояса небольшой деревянный кинжал и приставить ему к горлу. Константин чуть приподнял свободную руку в знак того, что сдается, и сказал:
– Ничего, Феофил, придет и твой черед! Уж это я тебе обещаю! И тогда не только побежишь, а и на стенку полезешь!
– Что-то не видно, чтоб ты сам сильно на стенки лез, – ответил Феофил, вставая.
– Я!.. – фыркнул Константин, тоже поднимаясь на ноги и отряхиваясь. – Я дело другое. А ты у нас… платоник!
Синие глаза, взглянувшие на Феофила в Книжном портике, привлекли его внимание, безусловно, потому, что принадлежали девушке, которая сама ходила покупать книги, причем не жития святых или Псалтирь, а Аристотеля, – но только ли поэтому? Конечно, девушка была красива и, очевидно, умна… Феофил попытался разложить впечатление на составляющие: восхищение красотой, удивление перед умом, интерес к необычной встрече… Что еще? Всё-таки было еще нечто, не поддающееся определению…
Поразмыслив о происшедшем, он махнул рукой и решил, что это мелкое жизненное приключение ничего не означает. Однако болтовня Василия перед началом урока смутила Феофила. Он ей понравился, "так же как и она ему"?.. Понравилась ли она ему? И он ей? И надо ли из этого делать далеко идущие выводы?..
Когда они прощались с Константином в тот вечер после службы, Феофил подумал, что друг сейчас пойдет к своей очередной женщине… И странное чувство, похожее на зависть, шевельнулось в нем, так что он сам удивился. "Ты совершил глупость!" – сказал Константин. Разве? В чем же была глупость? В том, что он с отвращением прогнал того оборванца, предложившего "проследить, где живет юная госпожа"? Но почему мальчишка предложил это ему? Было ли у него "на лице написано", как сказал, смеясь, Василий… Что там у него могло быть написано на лице?! Вздор! Нет, он поступил правильно. Понравилась ему эта девушка или нет, в любом случае это просто мимолетное впечатление… И хорош бы он был, если б уподобился Константину, чуть ли не каждое такое впечатление обращавшего в любовную связь! Да, он поступил правильно. И довольно думать об этих глупостях!..
– "Всякому должно быть дозволено искать свое благо", – пробормотал Феофил и, тряхнув головой, направился к выходу из дворца: пора было возвращаться домой.
…Михаил с Феклой ужинали вдвоем в парадной зале особняка. Михаил жадно поглощал пюре из трески, запивая его дорогим мускатом. Фекла с тоской смотрела, как слуга ставит перед мужем уже второй серебряный кувшин, полный вина, и думала, что ей предстоит услышать очередную порцию еврейских песен, которые Михаил любил горланить в пьяном виде… Внезапно ей вспомнился недавний обед во дворце, куда были приглашены патриарх, избранные придворные и кое-кто из дворцового клира, в том числе Сергие-Вакхов игумен. Иоанна посадили наискось от Феклы, и теперь она вспомнила, как прямо и одновременно непринужденно сидел Грамматик за столом, изящно вынимал кости из рыбы и задумчиво поворачивал в тонких пальцах высокий кубок с вином, как он участвовал в разговоре, подавая краткие реплики, искрившие то умом, то язвительным юмором… Этот образ философа, всплывший перед Феклой, показался ей столь разительной противоположностью с сидевшим перед ней супругом, что ее тоска усилилась до внутренней боли, и это немного удивило ее, – раньше с ней такого не случалось. Вдруг Михаил перестал жевать и внимательно поглядел на жену.
– Что это ты сидишь, как мокрая овца? И кстати, где наш отпрыск опять шатается?
– Очень похвально, что ты вспомнил, что у тебя есть сын, – съязвила Фекла. – Но странно, что ты только сегодня заметил его отсутствие у семейного очага.
– А, он, поди, всё у Льва под боком вертится! – раздраженно сказал Михаил. – И чего ему там – медом, что ль, намазано?
– Да ты на себя-то посмотри! Ни одного дня не проходит, чтобы ты императора не вспоминал всуе. А Феофил, между прочим, там учится…
– Учится! Сколько можно учиться? – проворчал Михаил. – Грамматика, что ли, переплюнуть хочет? Так это кишка тонка! Игумен свой ум, надо думать, не в одних книгах взял…
Он замолк, доел пюре, налил себе еще вина и пробормотал:
– Ну, ничего, скоро этот зверь уж не увидит трона в Золотом триклине!
– Опять! – вскричала Фекла. – И не стыдно тебе? Ты хочешь, верно, кончить жизнь на Ипподроме от рук палача! Чем государь тебе не угодил, что ты постоянно его поносишь?!
– Как ты не понимаешь, о глупая женщина! – театрально воскликнул Михаил и приложился к кубку с вином. – Он не угодил не только мне, а уже едва ли не всем своим подданным! Не я ли первый обеими руками пихал его на царство? Тогда все ожидали от него великих свершений, правления блистательнейшего…
– И что же? – перебила его Фекла. – Разве государь плохо правит? Кто усмирил болгар, укрепил границы, усилил войско? Разве Лев не заботится постоянно о благе государства?
– Заботится, о, конечно, заботится! – саркастически ответил Михаил. – Только вот он малость пересолил со своими заботами! Я всегда был уверен, что все беды – от излишнего благочестия! Но у нас это любят – как пойдут всех выстраивать рядами, понимаешь, стройными, так не знаешь, куда спасаться! А я ведь говорил ему, что настанет время, и придется ему думать, как справиться с преподобнейшими отцами… Вот время-то и пришло. А Лев не справился, конечно. Потому что, дурак, много слушал этого Иоанна!
– Что же, тебя ему, что ли, слушать? – язвительно заметила Фекла. – Господин Иоанн умен…
– Вот именно! Он-то умен. А вот Лев – осёл! – отрезал Михаил и, усмехнувшись, добавил: – Правда, ты еще глупей его! Но хоть оно и так, а в пурпуре будешь ходить… Хоть и дрянная ты баба, а будешь!
– О, Господи!.. – Фекла махнула рукой и замолкла.
В такие моменты она готова была бежать хоть на край света от будущего императора.
23. Против рожна
Но нельзя было сдержать душу, словно вепрь с кручи летящую.
(Продолжатель Феофана)
Рождественский пост начался скверно. Во-первых, император, слезая с коня после поездки во Влахерны, подвернул ногу и так растянул связки, что ему пришлось три дня лежать, не вставая. Придворные врачи искусными растираниями и примочками из целебных мазей быстро излечили Льва, но настроение у него было испорчено. Во-вторых, умер Варда, свояк василевса, два года тому назад назначенный стратигом Фракисия вместо Оравы. Но еще хуже было то, что обстоятельства его смерти очень скоро сделались широко известны и к середине ноября рассказ о них уже долетел до столицы.
Варда тяжело заболел и, прибыв в Смирну, лежал, прикованный к постели. Врачи суетились, приходили и по одному, и группами, переговаривались между собой, но ничего определенного не высказывали и советовали "полагаться на волю Божию". Жена стратига, воспользовавшись тем, что болезнь мужа сделала его более податливым к увещаниям, стала убеждать Варду отвергнуть иконоборчество и покаяться в прежних грехах против православных, уверяя, что за них-то его и постиг этот внезапный и непонятный недуг. Албенека почти с самого начала гонений на иконы тяготилась своим замужеством, поскольку Варда сразу повел себя очень жестко по отношению к иконопочитателям, именуя их не иначе, как "идолопоклонниками". Знай он, чем занималась жена, он бы, пожалуй, набросился на нее с кулаками: проводя жизнь тихую и очень домашнюю, редко появляясь во дворце, так что царственная сестра шутя называла ее "затворницей", протоспафария втайне много благотворила гонимым, в том числе студитам и их игумену. После долгих раздумий она написала Феодору о том, что желает принять монашество. Игумен ответил ей, что, по правилам святителя Василия, состоящим в браке нельзя принимать постриг без согласия супруга, и что следовало бы сначала "открыть помысел расположения" мужу. "Если он согласится, – продолжал Феодор, – то было бы хорошо. А если нет, тогда, коль скоро любовь Божья так воспламеняет тебя, делай угодное тебе и без желания супруга. Но, как выше сказано, это дело трудноисполнимое, особенно во дни гонения, а также потому, что ты не из простолюдинок, а из высших слоев и родственница императрицы". Пока Албенека размышляла, как убедить мужа, в Никомидии состоялся суд над девятью студитами, и Варда забичевал монаха Фаддея – единственного из православных, пострадавшего за иконы до смерти: власти придерживались тактики "не делать мучеников" из иконопочитателей. Протоспафария даже сделалась больна от скорби; стало ясно, что вести с мужем разговоры о совместном уходе в монастырь бесполезно, но приведенные в письме Феодора слова апостола: "Почем ты знаешь, жена, не спасешь ли мужа?" – удержали ее от немедленного бегства. И вот, наконец, пришло то время, когда она действительно могла побудить Варду к покаянию. Стратиг хмуро выслушал жену и раздраженно проговорил:
– А, отстань! – но видно было, что он призадумался.