Остановив взвод на площади, молодой форсистый офицерик строго и коротко, как полагается заправскому командиру, отдал приказание выставить караул. Потом он отметил посты, где охрана должна быть особенно бдительной, приказал наладить связь, выслать дозоры и вообще быть начеку. Часть легионеров ушла в наряд, а остальные разместились по хатам.
Переполошилась бабка Наста, увидев во дворе легионеров. В хате с ней был только один Панас. Легионеров было трое. Вошли не поздоровавшись, окинули глазами хату.
- А где, бабка, твоя невестка? - спросил один легионер.
- К родителям пошла, панок! - испуганно ответила бабка Наста.
- А ты не врешь? - снова спросил легионер.
Бабка не поняла и ничего не ответила.
- С большевиками водился? - вдруг задал вопрос другой легионер, обратясь к Панасу.
- Нет! - ответил Панас.
- Большевики были у вас? - допытывались легионеры.
- Были. По всем хатам стояли.
- Почему это вашу именно хату выбрал большевистский комиссар?
- Разве я знаю? - Панас пожал плечами.
- О, собачьи дети! Большевики!.. Где отец?
Нашумев и погрозив, легионеры ушли. Страх еще сильнее овладел бабкой Настой. Что же будет с дедом? И где он? Может, его уже поймали?
Она решила тайком разыскать деда и предупредить его, чтобы он не возвращался домой.
4
Дед Талаш не сразу пошел к своему двору. Его потянуло к тому месту, где стоял стог сена и произошла стычка с легионерами. Притаившись в кустах, дед осторожно озирался вокруг. Сена не было. Одно только стоговище, присыпанное снегом, чернело сухими дубовыми сучьями. В эту минуту что-то промелькнуло невдалеке. Поглядел дед Талаш: фигура человека! Кто бы это мог быть? То сливаясь с сумраком, то выступая из него, фигура незнакомца приближалась к деду.
На том месте, где раньше стоял стог, незнакомец на мгновение задержался, а потом направился в кустарник.
Еще мгновение, и послышался нерешительный оклик:
- Го-го!
- Го! - откликнулся дед Талаш, узнав голос Панаса.
Отец и сын встретились в кустах.
- А я тебя, батька, караулю! - тихо сказал Панас.
- Ну? - сказал дед, услышав незнакомые нотки в голосе сына.
- В селе легионеры… Тебя ищут.
Они на мгновение умолкли.
- Ты сегодня дома не ночуй, - нарушил молчание Панас.
Старый Талаш почесал затылок.
- А как мать? - спросил он.
- Ничего. Правда, испугалась. Боится, как бы тебя не поймали. Говорит, чтобы ты сейчас не шел домой… Вот хлеб и сало.
Панас снял со спины довольно объемистую котомку - извечный символ крестьянской доли. Несколько минут котомка оставалась в руке Панаса. Старик молчал, точно взвешивая слова сына, потом молча взял котомку.
- А сено все забрали?
- Все… Оставался один возок, так заставили Максима и тот отвезти.
- Обормоты! Нет на них напасти! - Дед горестно покачал головой. - Чем же мы скотину кормить будем?.. Максим еще не вернулся?
- Нет.
Приумолкли. Густой сумрак распростерся над Полесьем. В оголенных кустах шумел ветер, и снежная поземка тревожно шуршала в порыжелой траве. Село затаенно молчало. Только собаки, потревоженные ворвавшимися непрощеными гостями, заполнившими дворы, перекликались сердитым лаем и завыванием.
- Вернется Максим, так пусть поедет к Лабузе в Притьки сена занять, - сказал дед, озабоченный кормом для скотины.
- Да мы прокормим скотину! - старался ободрить отца Панас. - Сена достанем, нарубим лозы, веток, - не подохнет…
- Ладно, старайтесь, сынок!
- Ты, батька, иди в Макуши, к Параске, и живи там. Если что, я к тебе прибегу.
Параской звали замужнюю дочь деда.
- Э, - махнул рукой дед, - обо мне не беспокойтесь… Не знаешь, много здесь легионеров?
Видно, у деда Талаша возникли новые думы.
- Много! - понизил голос Панас. - Не меньше двухсот! Да еще говорят, что и в Вепрах их чертова гибель.
Расставаясь, они условились о завтрашней встрече, и еще велел дед Панасу быть осторожным и прислушиваться к тому, что делается у легионеров. Назначили время встречи и разошлись.
Дни тревог, страха и беспокойства наступили для деда Талаша и его семьи. Горевала бабка Наста. Такая беда постигла их. И где же справедливость на свете? За что должен слоняться без крова старик? Кого он обидел? Кому он мешал, что вынужден теперь, как бездомный бродяга, скитаться по лесам и чужим углам? И так стало ей жаль деда, такая тоска охватила ее, что она горько заплакала. И Максима с конем угнали невесть куда. Свое же добро заставили везти какому-то лысому черту, а скотина пусть с голоду подыхает! Да еще отпустят ли его? Вернется ли он? Семья разбита, разбросана, и неизвестно, что их ждет впереди.
Так сидела бабка Наста в хате одна-одинешенька. На притолоке тускло коптела лампа. В хате было тихо. Безмолвно и неприветливо заглядывала в окна ночь. В трубе завывал ветер, словно вторил невеселым думам бабки. Стук в дверь рассеял ее мысли.
Прежде чем открыть, бабка выглянула в окошко.
- Это я! - послышался голос со двора, и бабка открыла дверь.
- Ну что? - спросила она Панаса.
- Видел отца. Отдал ему харчи.
- Куда же он пошел?
- Пошел… Сказал, чтобы не беспокоились… Наверное, к Параске пойдет… Завтра он придет затемно.
У бабки Насты немного отлегло от сердца.
Потом заговорили о пришельцах. Ничего хорошего от них ждать нельзя. Подлые, назойливые, ведут себя не по-людски.
К бабке Насте заходила Атага Смыга. Рассказывала о бесчинствах легионеров. К молодицам и девушкам пристают, по клетям рыщут, шарят повсюду, забирают последние пожитки. Яичницу подай им, шкварки… А не угодишь, плетку в ход пускают…
Поздно ночью вернулся Максим, в санях у него было немного сена. Сказать по правде, - украл у легионеров. Ох и зол же на них Максим! Вести привез невеселые. Расправу чинят захватчики над теми, кто брал что-нибудь из панских поместий или рубил помещичий лес.
Пана Крулевского назначили уездным комиссаром. Своих старшин в волостях ставят.
- И неужто они тут осядут на нашу голову? - со вздохом сказала бабка Наста.
Тоскливо было в хате деда Талаша.
Расставшись с Панасом, дед Талаш медленно побрел вдоль болота, прислушиваясь к многочисленным шорохам и голосам полесской ночи. Было немного боязно одному в темени и глуши леса, но топор за поясом придавал храбрости. Дед Талаш, вероятно, и сам бы не мог ответить, чего он больше страшился: нечистой силы, вера в которую еще тлела где-то в тайниках его души, лесного зверя или злоумышленника в образе легионера. Ночь, одиночество и страх натолкнули деда на мысль об оружии. Совсем иначе чувствовал бы он себя сейчас, если бы в его руках был надежный друг - хорошее ружье. У деда Талаша, признаться, ружье спрятано было как раз в лесу, вместе с боеприпасами: порохом, пистонами, дробью, пулями. Держать все это дома в такое беспокойное время не стоило. Знал дед Талаш, что в лесу спрятано много хорошего оружия. Могло наступить такое время, когда оно понадобится людям.
С такими мыслями подходил дед Талаш к заветному месту. Пришлось немало покружить, пока он нашел в темноте дуплистое дерево, которому доверил он своего старого друга.
Вытащил дед Талаш ружье из дупла, оглядел его, взвел курок, проверил: послужит еще верно старый товарищ его лесных походов! Надел через плечо охотничью кожаную сумку на широком ремне, достал коробку с порохом, насыпал в ствол, не скупясь, солидную порцию и туго забил его шомполом. Потом положил картечь; когда все было готово, насадил на курок пистон и уже более твердым и уверенным шагом направился в Макуши.
5
На подступах к Припяти отряды легионеров вынуждены были задержаться. Первые дни в этом районе шли жестокие бои. Учитывая важность позиций на Припяти, легионеры стремились форсировать ее, чтобы потом продолжать наступление против Красной Армии. Но все их попытки продвинуться вперед успеха не имели, и боевой пыл легионеров значительно остыл. Снега и морозы, неожиданно сковавшие Полесье, приостановили военные операции широкого масштаба. Противники подтягивали тылы и резервы, зорко следили друг за другом, укрепляли свои позиции, готовясь к предстоящей решительной схватке.
Значительная часть Полесья - почти вся Пинская и часть Речицкой и Мозырской областей - была оккупирована.
Коренной переворот произвели захватчики в этих областях. Из глубины веков воскресли давно забытые, стершиеся в памяти людей порядки, традиции и административный произвол старинной шляхты - они встали, словно призраки, чтобы нарушить жизнь рабочих и крестьян. Если что и сохранялось в памяти народа от похороненного, казалось, навеки, минувшего, то оно вызывало представление о черных днях ненавистного шляхетства, панства, крепостничества. Воеводства, старосты, войты, стражники - уже одни эти чуждые названия заставляли враждебно настораживаться. Но были и такие, кому оккупанты пришлись по душе.