Вскоре гости разделились на отдельные группы. У каждой из них были свои особые интересы, хотя разговоры главным образом шли об исторической миссии оккупантов. Только молодежь избегала серьезных бесед и отдавалась танцам. Неумолкаемо гремел духовой оркестр, Молодые женщины стремились перещеголять друг друга красотой и изяществом. Кавалеры не отставали, стараясь обратить на себя внимание дам и затмить соперников. Каких только талантов здесь не проявляли! Как залихватски выделывали па, притопывали, подпрыгивали и вихрем кружили своих дам! Как ловко поднимали их и вдруг становились перед ними на одно колено, так же внезапно вскакивали, увлекая их в стремительный вихрь мазурки!
Вокруг пана Дембицкого сгруппировалось большое вдело гостей. Среди них был и сам пан Длугошиц. Жесты, движения и слова его были неторопливы, он всегда и во всем сохранял чувство меры и сознание собственного достоинства. Ксендзы Ксаверий Пацейковский и Ян Галандзевский тоже были люди солидные, политиканы и дипломаты. Их больше занимали дела земные, чем небесные. Тут же сидели и пан Крулевский, адвокат Ладунский и несколько менее значительных лиц.
Сначала разговор шел о военных делах. В центре внимания был пан Дембицкий. Его слушали с напряженным вниманием. Пан Дембицкий рассказывал о последних военных операциях легионеров, в которых ему лично приходилось принимать участие. По его словам, не раз бывали критические моменты, и только его своевременное вмешательство спасало положение. Рассказывая, он пальцем чертил на столе расположение войск и направление боевых операций.
- А как пан полковник смотрит на дальнейший ход военных действий? - спросил пан Длугошиц, опершись гладко выбритым подбородком на руку; на его лице блуждала самодовольная улыбка.
При этом пан Дембицкий и его слушатели взглянули на молчаливого человека, находившегося в их компании. Он казался здесь чужим, безучастным к общему разговору. Среднего роста, широкоплечий и мешковатый, он всем своим видом показывал, что не принадлежит к родовитой знати. Его задумчивые глаза были сосредоточенны. Но далеко не все, о чем он думал, можно было здесь высказать. На вид ему было лет тридцать. Звали его Галинич.
Выразительный взгляд, брошенный панами на Галинича, заставил его помимо воли высказаться.
- Мы, белорусы, очень ценим демократизм новой власти и будем на нее ориентироваться.
- Безусловно, - подтвердил Галандзевский.
Панам не очень понравилось, что Галинич ставил на одну доску белорусов с новыми властителями, но, как прожженные политиканы, они решили сейчас об этом умолчать и только кивнули в знак согласия.
В заключение Галинич дал обещание в дальнейшем поддерживать новую власть всюду, где ему представится возможность.
Паны высказали свое удовлетворение. Но все-таки они были не совсем спокойны: И это беспокойство отчетливо слышалось в словах пана Крулевского.
- Однако мужики бунтуют. Что это будет?
Пан Дембицкий слегка нахмурился.
- Пустяки! - бросил он пренебрежительно.
Неприятно было ему сейчас говорить о мужиках, тем более, что они орудовали в лесах. Это обстоятельство несколько напоминало панам недавние дни, когда они сами вынуждены были прятаться в лесах.
- Это не пустяки, пане Дембицкий, - осторожно возразил адвокат Ладунский. - Я опасаюсь, что недооценка силы мужицкого мятежа может принести много неприятных сюрпризов. Восстание крестьян - это проявление того же большевизма, того начала, которое таится внутри человека, и особенно в мужицкой натуре. Под знаменем большевизма и под непосредственным руководством большевиков вспыхнули восстания крестьян, и в этом их опасность. В чем сила большевизма? В его лозунгах, рассчитанных на мужицкую натуру и понятных мужикам.
- А! - откликнулся один из помещиков. - Пан Ладунский напуган большевиками и считает их большой силой.
…А музыка гремела. Гости сели за стол. Шумно было за столом у пана Длугошица под охраной легионеров. Провозглашались тосты в честь именитых гостей и их покровителей, а также в честь красивых женщин.
22
Договориться с Савкой Мильгуном взялся Сымон Бруй. Однажды в сумерках он направился к Савкикой хате. Войдя туда, он в удивлении остановился на пороге: в хате никого не было. Он уже хотел уходить, когда с печи послышался голос:
- Кто там?
- Это ты, Савка? - спросил Бруй.
- Я, - откликнулся Савка, не торопясь сойти с печи; в хате было холодно.
- Здорово, Савка! Что ты там поделываешь?
- Да вот лежу - и думаю.
- Ну что ж, и это работа, когда нет ничего лучшего. О чем же ты думаешь?
Бруй подошел ближе к печи. Савка сделал движение, собираясь встать, но передумал и решил говорить с гостем лежа.
- Думаю, чем бы мне заняться. Надо же что-нибудь делать, да вот пока никак не придумаю.
При этом у Савки пронеслось в голове: "Интересно, с чем ты пожаловал?"
- Голова ты садовая! Работы себе не найдешь! Да ты не любишь работать!..
- Как это "не люблю"? Смотря какая работа.
- Смешно говорить, что нельзя работу найти.
"Не пришел ли ты меня завербовать, - мелькнуло в голове Савки. - Нет, к тебе я спину гнуть не пойду".
- Человек ищет работу по себе, - сказал он вслух.
- Лодырь ты, Савка, вот что я тебе скажу. В такое время и не найти себе занятия!
- Ну, к примеру, какое?
Савка сделал решительное усилие и сел. Видно, Бруй собрался предложить что-то стоящее внимания.
- Ты мне вот что скажи, - деловым тоном сказал Бруй, - к какой ты партии принадлежишь?
- Партии? - Савка с недоумевающим видом почесал затылок.
- Ну, за кого ты стоишь?
- Я?.. Ни за кого. Сам за себя стою.
- Вот это и нехорошо. Если ты ни за кого не стоишь, значит, и за себя не стоишь. Посмотри как ты живешь: холодно, темно, пусто…
- Ну, так не всегда бывает, - возразил Савка, - когда пусто, а когда и густо…
- Слушай, Савка: есть одно дело, возьмись за него. Жалеть не будешь… Как раз и выйдет густо.
Савка почувствовал, что клюет.
- Говори какое.
- Сделайся партизаном.
Савка немного подумал, а потом отрезал:
- Не хочу.
- Да ты не знаешь, в чем тут соль.
- Соль хороша, когда есть что солить, - заметил Савка, а про себя подумал: "Затеял ты, братец, хитрую штуку. Чую, что сальцем пахнет".
Сымон Бруй обиделся:
- Если ты не хочешь даже узнать, в чем дело, так нам и говорить с тобой не о чем.
И он умолк. Молчал и Савка. Он размышлял так: если Бруй соберется уходить, я его окликну. Но Бруй не уходил.
- Отчего огня не зажигаешь?
- Дети у соседей, жена к родным пошла, а мне огонь не нужен, пока не надумал, что делать.
- Ну и тугодум же ты!
- Мысли всякие бывают.
- Так не хочешь быть партизаном?
- Нет, не хочу. - Видно, ему наскучила эта игра в прятки, и он прибавил: - Говори просто и не хитри, пане Бруй.
- Так слушай. Мы на тебя обиды не имеем. Чем ты там занимался - не знаем. Делить наше хозяйство ты не собирался. Но были такие, что уже протягивали руки к нашему добру. Теперь они прячутся в лесах и собираются в шайки. А из этого ничего хорошего не выйдет. Порядок должен быть. Вот бы ты и взялся за ними последить. Для этого тебе и надо партизаном прикинуться. Тебе они поверят, а воевать не обязательно. Только разведай, где они скрываются, что думают делать, и расскажи об этом войту Василю Бусыге. Вот и вся твоя работа. А заработаешь на этом неплохо: хлеб будет, и деньги, и ни в чем у тебя недостатка не будет.
Савка всесторонне обдумал предложение Бруя, оценив его выгоды и опасности. Он сразу почувствовал, что у него будет широкое поле деятельности. В хате было темно, и Бруй не мог следить за выражением Савкиного лица. Он терпеливо ждал, пока Савка размышлял.
"Не погорячился ли я?" - соображал Сымон Бруй и с затаенной тревогой глядел на Савку. А тот в свою очередь думал, как бы не продешевить в таком важном деле, где ему предстоит играть главную роль.
- А что вы мне дадите за это? - наконец спросил он.
У Бруя точно камень свалился с плеч.
- О плате мы легко договоримся, не обидам тебя.
Как обычно, завершение сделки кончилось выпивкой. Бруй повел Савку к рыжебородому Бирке - это было заранее условлено. Туда же должен был прийти и Василь Бусыга.
У Бирки все было готово к встрече гостей.
Пили самогон. Ели шкварки. Тут же сообща наметили круг Савкиных обязанностей, а также договорились о вознаграждении. За успешное выполнение была обещана надбавка. Подозрительно настороженным взглядом проводила Авгиня Василя, когда он отправился к Бирке. С того дня, как они повздорили, ей почти не приходилось говорить с мужем. Правда, Авгиня готова была пойти на мировую, у нее на это были свои причины, она даже первая сделала шаги в этом направлении, но Василь словно ничего не замечал. Говорил с ней редко, скупо, и то по хозяйственным делам. Заупрямилась тогда и Авгиня: она почувствовала себя глубоко задетой обидно-пренебрежительным отношением мужа. В глубине души она не была особенно огорчена ссорой, но сейчас ей нравилось играть роль оскорбленной женщины.