- А какое твое дело? - вопросом на вопрос ответил Саша. Обращение на "ты" его слегка покоробило, хотя он и знал, что в врите не принято обращаться на "вы" к одному человеку. Он даже не повернул голову в сторону Цви, так и лежал, глядя на лампочку под потолком, маломощную и грязную. В неровном желтом свете лица людей напоминали восковые маски.
- Ты как со мной разговариваешь?! - в голосе Цви лязгнул металл. Генрих, хоть Цви и не обращался к нему, вдруг захотел вскочить и вытянуться по стойке смирно.
- А как мне с тобой разговаривать? - на Сашу командный тон не произвел никакого впечатления. - Денег я тебе не должен. Ты мне не друг, не родственник, вообще никто. Нет у тебя козырей. А если тебе не нравится, как я с тобой разговариваю, мы можем выйти и поговорить как мужчина с мужчиной.
- Ты дал о себе ложные сведения, - Цви сбавил обороты. Генрих снова удивился - в каждом движении Цви угадывалась немалая физическая сила. Неужели он испугался мелкого худощавого Сашу? Или тут важнее внутренняя сила - а уж в этом Саша Цви точно не уступал.
- Неправда, - ответил Саша. - Я ни слова не соврал. А что в графе "служба в армии" прочерк поставил, так я же не писал, что не служил. Просто не заполнил графу. Служил я там где-то, или нет, это не ваше дело.
- Ах, вот оно как, - в голосе Цви послышались презрительные нотки. - Не хочешь, значит, послужить Родине? Другие хотят, а ты не хочешь? Весь еврейский народ воюет, люди жертвуют своими жизнями, ежедневно, ежечасно. А ты отсидеться хочешь, как последний трус.
- Ты мне тут пропаганду не разводи, - Саша сел и впервые сначала беседы посмотрел на Цви. - Я пропаганды наслушался, тошнит уже. Воевать не буду, отвоевал свое. И за тебя в том числе! Если бы мы хребет немцу не сломали, ты бы сейчас здесь не сидел. Я три года на фронте был, больше не хочу, ша! Теперь пусть другие воюют.
- А они и воюют, - Цви стукнул себя по ноге кулаком. - Необученные, необстрелянные люди идут в бой, а фронтовик сидит трусливо под кустом. Ты кораблем случайно не ошибся? Остался бы в Европе, жил спокойно. Оглянись вокруг: евреи плывут в Эрец Исраэль, строить новое государство, новую жизнь. И готовы ее защищать. А ты…
- Работать, строить я готов. А воевать не буду, - спокойно ответил Саша. - И вы меня не заставите, не тот расклад. Я же не как эти, - он кивнул на Генриха с Мозесом. - "Гахаль", "Махаль". Это им ты командир, а я свободный человек.
- Ошибаешься, заставим! По закону каждый взрослый мужчина - военнообязанный. Так что не отвертишься. И былыми заслугами тут размахивать не надо. Я тоже с немцами воевал, только не в Красной Армии.
- А ну как не стану воевать? Что тогда, в тюрьму посадите? - рассмеялся Саша.
- Посадим!
- Государства еще нет, а тюрьмы уже есть? Вижу, что вы времени не теряете. Молодцы, так держать! - откровенно изгалялся Саша.
- Ладно, - Цви справился с собой и заговорил спокойно. - Делай, как знаешь. Ты пойми одну вещь: государства еще нет. Его может вовсе не быть, если мы его не отвоюем. Нам нужны все, кто может хоть чем-то помочь. Если ты не готов к этому - дело твое. У нас не Советский Союз и расстреливать тебя как дезертира никто не будет. Но ты хорошо подумай, стоит ли тебе вообще в это ввязываться. Найди в Хайфе пароход обратно в Европу и уезжай себе. Мы как-нибудь обойдемся и без тебя, - Цви встал. - Да, хорошо подумай.
- Он прав, - когда Цви ушел, с верхней койки свесилась седая голова Давида. - Неужели ты этого не чувствуешь, Саша? Это наше государство, еврейское. Впервые за две тысячи лет у нас есть шанс построить жизнь по-своему. И за это стоит бороться.
- Может и прав, - Саша снова лег. - Только… Ты заметил, как он вначале загавкал? И только потом, когда я не прогнулся, он быстренько сменил пластинку и стал уговаривать.
- Заметил, - согласился Давид. - Ну и что с того? Есть такие люди, которые не мыслят себя без принадлежности к чему-то большему. В чем можно упрекнуть Цви? В том, что он всего себя отдает борьбе? Без таких, как он, не победили бы немца.
- Такие комиссары страшнее врагов. Я уже видел, как они воюют. Сами лягут и бойцов видимо-невидимо положат, - скривился Саша.
- Только я еще кое-что заметил. Ты с ним вот так спокойно и уверенно разговаривал. А с комиссарами в Красной Армии ты тоже так разговаривал? Что-то мне подсказывает, что нет. Там за такие слова… - покачал головой Давид.
- Хочешь сказать, что мне надо им в ножки кланяться и руки целовать? Только за то, что мне позволяют чуть больше, чем раньше?
- Нет, но мне непонятно, почему ты не хочешь помочь отвоевать Эрец Исраэль. Ведь ты легко смог бы стать офицером в новой еврейской армии…
- Я бы объяснил, но ты не поймешь, - оборвал Давида Саша. - Я уже не тот студент, который в 41-м на фронт добровольцем ушел!
- А ты попробуй, - подал голос Мозес. - Расскажи нам свою историю. Или тоже скажешь, что мы тебе никто?
- Нет. После сегодняшнего не скажу. Ладно… я вам расскажу, по крайней мере часть. Но прежде чем я это сделаю, я хотел бы услышать Давида. Мне чертовски интересно знать, что за музыку он сегодня сыграл. Ведь до самых кишок пробрало и не только меня. Ну, друг наш музыкант, рассказывай! - Саша ткнул кулаком в тюфяк над головой и поморщился, когда труха посыпалась ему за шиворот.
- Я? - опешил Давид.
- Да, ты, - усмехнулся Саша. - Откровенность за откровенность!
- Мне тоже интересно, - подхватил Генрих. - Расскажи, Давид!
- Ладно, - тихим голосом ответил Давид. - Я расскажу… Когда немцы пришли во Львов, они согнали всех евреев в гетто. Они везде так делали, - начал свой рассказ Давид. Слушатели согласно кивнули. - Кроме гетто они устроили на окраине лагерь. Они его называли "рабочим". Там были мастерские, где работали заключенные - украинцы, поляки, евреи. Но это было совсем не тихое место, там все время убивали. На трамваях привозили людей из гетто, с железнодорожной станции. Вели их за лагерь, в Пески - мы это место называли "Долиной смерти" и там расстреливали. Все время расстреливали, вешали… А еще комендант, бывало, стрелял из автомата по рабочим. Выйдет на балкон канцелярии и стреляет, пока кого-то не убьет. И жена его тоже стреляла. Охранники соревновались - кто больше убьет, кто придумает самую изощренную казнь. Но не этим славился лагерь. Первый комендант, Рокито, был изрядным меломаном, кажется, сам на чем-то играл. Но при нас он не играл, только слушал. Он собрал оркестр мирового уровня. Из заключенных, конечно, из кого еще? Я тоже был в этом оркестре, - Давид посмотрел Генриху прямо в глаза. Видно было, что ему тяжело говорить. - Ты спрашивал, что это за мелодия? Мы всегда играли ее, когда вешали. Разная музыка для разных казней. Расстрел - фокстрот, повешение - танго. Это танго…
- А кто ее написал? - спросил Саша.
- Не знаю, - покачал головой Давид. - Думаю, что Куба Мунд, так звали нашего дирижера. Эх, что за оркестр был - лучшие из лучших! Куба был дирижером Львовской оперы, а еще профессор Штрикс, да и многие другие. Там такие музыканты были - не стыдно в любую столицу - хоть в Париж, хоть в Рим, хоть в Лондон с гастролями. Я то так, сбоку при них пристроился…
- Ты хорошо играл, - сказал Генрих. - А что случилось потом?
- Потом всех расстреляли, - горько усмехнулся Давид. - Больше никто это танго сыграть не сможет, я последний кто помнит ноты.
- А как тебе удалось уцелеть? - не сдержал любопытного вопроса Генрих.
- На сегодня достаточно вопросов, - Давид лег и отвернулся к стене. Генрих посмотрел на его напряженную спину и проглотил вертевшиеся на языке слова. Давид помолчал и глухо сказал в пустоту, ни к кому не обращаясь:
- Интересно, они вообще люди, эти немцы? Мне иногда казалось, что они какие-то натянувшие человеческую кожу чудовища. Ходит, говорит как человек, а внутри паук, или ящер…
- Люди, такие же, как мы - маму зовут, когда больно, в штаны делают, когда страшно, - отозвался Саша. - Требуха у них внутри вполне человеческая, кишки, дерьмо, все, как положено. Надо только как следует штыком поддеть и все наружу лезет.
Услышав это, напрягся Генрих, но снова ничего не сказал, промолчал. Вскоре все заснули, только Мозес долго ворочался и вздыхал.
На следующий день, в пятницу, уже под вечер, когда верующие евреи ушли на бак - молиться, а нерелигиозные, которых было большинство, занимались своими делами, в салон влетел растрепанный мальчишка и закричал:
- Все выходите! Получено радио - в Тель-Авиве Бен Гурион объявил о создании государства Израиль. Мы на карте, ура! - мальчишка убежал.
На секунду повисла тишина, а потом все сразу загомонили, задвигались. Новость была ожидаемая - дата окончания британского мандата над Палестиной была известна заранее, решение ООН о создании государства было принято еще в прошлом году. Но одно дело знать в теории, другое - вот так, вживую узнать о том, что двухтысячелетним бездомным скитаниям еврейского народа пришел конец. Все побежали на палубу, толкаясь и суетясь.