В полдень остановились в одном из таких городков, чтобы немного привести себя в порядок: сменить портянки, умыться, покушать, вздремнуть час-другой.
Дымятся походные кухни. В скверах и в городском парке бойцы располагаются на отдых. Брошена на молодую сочную траву видавшая виды шинель - и нет постели лучше. В дома не заходим. Зачем пугать немцев? Пусть они остаются наедине со своими думами и переживаниями, пусть смотрят из окон на людей в серых запыленных шинелях и делают для себя выводы.
Макс Винтер взволнован. Он подбегает к подполковнику Бойченкову, на лице его - не то радость, не то тревога.
- Товарищ подполковник, это - мой город! Здесь родился. Разрешите увидеть семью.
- Да кто же тебе запрещает? Иди…
Немец обводит взглядом собравшихся возле него солдат.
- Хочу познакомить вас с женой и маленькой Эльзой. О, Эльза не узнает меня! Она была совсем глупышкой, когда я уходил на фронт…
Человек десять бойцов охотно соглашаются сопровождать Максима. Идем тихими узкими улочками. На окраине города Винтер останавливается возле двухэтажного дома.
- Здесь! - торжественно произносит бывший немецкий солдат и первым бросается в черный провал подъезда.
Поднимаемся по скрипучим ступеням деревянной лестницы. Вот и второй этаж. Макс Винтер осторожно трогает ручку двери, и дверь легко распахивается.
Квартира пуста. Из небольшой квадратной комнаты с рыжими, выцветшими обоями, покрытыми пылью и паутиной, на нас дунуло сыростью, запахом пыли и мышей. На полу разбросано какое-то тряпье, кучи бумаг, валяется сломанный детский стул. Круглый стол, придвинутый к стене, завален битой посудой.
Макс Винтер, бледный и притихший, обходит комнату, зачем-то трогает на столе посуду, поднимает с пола детский стул, долго смотрит на него. Потом оборачивается к нам, виновато улыбается.
- Может быть, переехали…
- Ты, Максим, поспрашивай, - советует Беркут. - Есть же здесь соседи…
- Надо спросить, - соглашается Макс, по-прежнему, виновато улыбаясь.
Стучим в соседнюю квартиру. Нам открывает сухопарый высокий старик в жилете на заячьем меху. Он удивленно смотрит на Винтера, потом бросается к нему и заключает Макса в объятия.
- Макс! Макс!.. Откуда ты, каким ветром прибило тебя?..
Старик тихо всхлипывает. Руки его дрожат. Мелко дрожит и седая голова.
- Макс! Макс!.. - поминутно повторяет старик.
Сосед Винтера приглашает нас в квартиру. Здесь мы узнаем о печальной участи семьи нашего Максима. Ее забрало гестапо в ту зиму, когда Винтер перешел к нам. О жене и дочери Винтера с тех пор ничего неизвестно. Смотрю на побледневшее лицо Винтера, и в памяти всплывает блиндаж Бойченкова, разговор немецкого солдата с Кармелицким, готовность Винтера пойти на жертвы во имя борьбы с фашизмом. Вот они и жертвы.
В квартиру Курта Вильде - так отрекомендовался нам сухопарый старик - набилось много немцев. Это дряхлые или с физическими изъянами люди, которых пощадила даже тотальная мобилизация. Были здесь и молодые немцы с угодливыми улыбочками. Они раболепно заглядывали нам в глаза и повторяли: "Гитлер капут!"
Возвращаемся назад. Нас провожают Курт Вильде и пожилые немцы.
Степан Беркут кладет руку на плечо Винтера:
- Не падай духом, Максим, - тихо говорит он. - Не надо отчаиваться. Может, еще сыщешь жену и дочку
Винтер печально улыбнулся.
- Они никого не щадят, даже детей…
В городском парке возле походных кухонь выстроились в очередь немецкие дети. Мальчики и девочки. Изможденные лица, тонкие ножки, под глазами нездоровая синева. Стоят с солдатскими котелками немецкого образца, с бидончиками, фаянсовыми мисками, эмалированными кастрюлями. Чинно подходят к поварам, протягивают котелки и произносят: "Гитлер капут!"
Повара ловко разливают в подставляемую посуду жирный солдатский борщ.
Детей окружают бойцы. Угощают сахаром, консервами…
Подполковник Бойченков, узнав, что Макс Винтер семью не нашел и что она увезена гестаповцами, долго молчал, хмурился, затягивался табачным дымом. Затем круто повернулся к Максу Винтеру.
- Я только что разговаривал с начальником политотдела дивизии. Он согласен с тем, чтобы вы, Макс, остались в своем городе. Ведь вы уже дома. Плохо, конечно, что нет семьи, но друзья везде найдутся. Теперь решайте сами, как вам поступать.
Глаза Макса вспыхнули.
- Мне жаль расставаться с вами, - заговорил он, заметно волнуясь. - Я полюбил русских товарищей, многое понял. Хотел с вами пройти путь до Берлина. Но мне надо сразу строить новую Германию.
- Именно новую Германию, Макс! - подчеркнул Бойченков. - Такую Германию, которая не принесет миру беды.
- Тяжеловато тебе будет, Максим, - вмешался в разговор Степан Беркут. - Всех сразу не перевоспитаешь…
- Зато воспитаем их! - ответил Винтер, указывая рукой на детей, выстроившихся у походных кухонь. - И друзья у меня найдутся. Вот они!
Стоявшие рядом с Максом немцы одобрительно закивали головами.
Прощаемся с Максом. Ему несут консервы, куски шпига, сахар. Кто-то дал пару белья, новые салюта.
- Пригодится, Макс… Бери!
Откуда-то появилось байковое одеяло, чистые простыни.
- Принимай, Максим, на обзаведение хозяйством!
Винтер стоит растерявшийся, смущенный. Лишь хлопают за стеклами очков белесые ресницы.
- Спасибо, товарищи, - беспрерывно повторяет он, - спасибо, друзья! Но куда писать вам?
В руки Максима суют листки бумаги, на которых разными почерками написаны адреса: Москва, Рязань, Калуга, Свердловск…
- Пиши, Максим! Пиши, как новую Германию строишь! Трудно будет, обращайся за советом. Поможем добрым словом, одного не оставим.
- Будь счастлив, Максим!
- Не робей, Максим, ты же солдат!
- Под корень руби фашистскую сволочь!
- Не забывай нас!
Мы покидаем немецкий городок. Прощай, Максим! Хороший ты человек. Мы верим в тебя, знаем, что ты победишь!
Солнце уже не жжет, как в полдень. Идти легко. Встречный ветер бьет в лицо. Над немецкими полями звенит, разрастается вширь русская солдатская песня.
А на окраине городка мы долго еще видели в окружении пожилых немцев и детей Макса Винтера. Он на прощание махал нам пилоткой и что-то кричал.
На повороте
Впереди нас, на повороте шоссе, показалась длинная вереница людей, шагающих по обочине дороги. Мы поравнялись с ними. Это - освобожденные нашими войсками угнанные в фашистскую неволю русские, поляки, французы, чехи. Идут в каких-то грязных лохмотьях, худые, как скелеты. Восковые, небритые лица, запавшие глаза, давно не мытые и не причесанные головы. Руки в страшных язвах и кровоподтеках. Больно смотреть на согнутые спины.
Идут медленно, шаркая по пыли полуразвалившимися ботинками.
Мы невольно останавливаемся. Одариваем людей всем, что есть съестного в солдатском вещмешке.
К нам прорывается худющий старик. На нем женская кофточка, залатанная в нескольких местах грубо и неумело, засаленные вельветовые брюки неопределенного цвета, на ногах - истоптанные опорки. Голова старика подергивается, руки мелко и часто дрожат.
- Товарищи! Ребята, не узнаете меня?! - кричит старик, и слезы текут по его землистым щекам, седой длинной бороде.
- Степан Беркут! Николай Медведев! Вася Блинов! Разве не узнаете?
Мы обступаем старика.
- Это я! Борис Царин.
Старик беззвучно плачет. Но вот он перестает всхлипывать, сконфуженно и виновато улыбается, делает шаг назад. Только глаза и голос остались от того Бориса, которого мы немного недолюбливали. И теперь у каждого из нас шевельнулось в сердце сожаление, что когда-то мы питали неприязнь к этому человеку.
- Неужели это ты, Борис? Ты? - не верит Степан Беркут.
- Я, Степа, я! Собственной персоной Борис Царин…
Наш бывший сослуживец пробует улыбнуться, но захлебывается в приступе нервных рыданий. Голова его жалко и беспомощно подергивается, тело дрожит, как в лихорадке.
- Хватит, Борис! Не надо! - обращается к нему Василий Блинов и обнимает. - Не надо, Борис! Успокойся! Теперь скажи, как ты попал сюда, что случилось? Ведь мы тебя считали погибшим…
- Меня ранило, когда мы покидали Новгород. Упал без сознания, а когда очнулся, то понял, что я в плену.
Слова Царина больно бьют по сердцу. Припоминаю Кирилловский монастырь, проливной дождь и догадки Василия Блинова о том, что Борис Царин остался в Новгороде. Но Блинов мог ошибиться. Может быть, наш бывший сослуживец и не лжет теперь?..
- Страшно даже говорить, что пережито, - рассказывал нам Царин. - Лагери для военнопленных, повальный тиф, дизентерия, голод, вши, побои, расстрелы. В последние дни, накануне освобождения, мы работали в каменоломнях. Это хуже пекла. Умерших сменяли новые обреченные. Так и вертелась эта проклятая карусель. Думал, что сойду с ума.
Голова Бориса опять затряслась.
- Я хочу драться с ними!-Дайте мне оружие, и я пойду вместе с вами. Я буду мстить, буду убивать. Буду драться!
- Нет, родной, уж мы без тебя довоюем, - мягко, точно оправдываясь, произнес Степан Беркут. - Посмотри на себя, какой ты вояка? Тебе в больницу надо, лечиться…
- А вы меня не презираете?
- Помилуй, за что же?!
Царин немного успокоился. Он подошел к Степану Беркуту, осторожно притронулся к его орденам.
- Поздравляю, Степан, с наградами!
- Спасибо, Борис.
- За что получил вот этот?
- За бои на Ловати. Есть такая река недалеко от Селигера. Горячими были бои.
- А этот?