- Уж я покажу ему, блудливому селезню, - снова ругается Гордиенко.
Майора Селезнева мы застали на медпункте, который разместился в просторной и чистой избе. Представитель вышестоящего штаба сидел за столом и ужинал. Был слегка пьян. Гордиенко вплотную подошел к столу. Он долго смотрел на Селезнева, потом сказал:
- Уходи из полка, майор! Сейчас же уходи!
Селезнев вскочил.
- Я не совсем понимаю вас.
- Не притворяйся, все понимаешь. Еще раз говорю, уходи!..
- Вы ответите за произвол, я доложу генералу.
- Иди и докладывай, но в полку, чтобы я тебя не видел. Собирайся и уходи. В таком представителе не нуждаемся.
Селезнев обмяк, гонор как рукой сняло.
- Куда я пойду? Сейчас ночь…
- Это твое дело. Но чтобы утром я тебя не видел здесь…
Замполит круто повернулся, и мы опять вышли в ночь, под хлесткие струи дождя.
- И такие люди бывают среди нас, - говорит Гордиенко. - Хорошо узнал этого прощелыгу, еще когда служил в политотделе. Скользкая личность. Перед начальством на задних лапах ходит. И орденов нахватал. Вот вернется с войны и будет играть героя - грудь колесом, ордена напоказ…
Чавкает под ногами грязь, где-то рядом шумит в темноте деревня. В крестьянских домах кричат петухи.
Утро наступает ясное, свежее, солнечное. Куда только делись дождевые тучи!
В штабе привычная суета. Командира полка нет - уехал в батальоны. Выхожу на улицу. С переднего края не доносится ни одного выстрела. Возле избы - хозяин с хозяйкой, целая орава детишек.
Ровно в десять утра на село обрушился огонь немецких артиллерийских и минометных батарей. Несколько домов уже охвачено пламенем.
- Ой, матка боска Ченстоховска! - слышится надрывистый истошный выкрик хозяйки. Она хватает детишек и бежит к погребу, что расположен в саду. Малыши бегут за матерью, как цыплята за квочкой, и надрывисто орут на равные голоса.
Гордиенко непрерывно крутит ручку телефона.
- Да что вы оглохли, что ли?! - кричит он в телефонную трубку. - Доложите обстановку. Так-так. Хорошо, сейчас буду у вас…
Майор отбрасывает трубку, одергивает гимнастерку, застегивает ворот, берет автомат.
Вдвоем выбегаем из дома. Немцы продолжают ожесточенно обстреливать село. Оно почти целиком горит.
В центре села, на площади, против костела, невольно останавливаемся. По дороге идет босиком, в одной ночной рубашке, простоволосая седая женщина. Руки ее вытянуты вперед. Шагает медленно, после каждого близкого разрыва снаряда или мины вздрагивает, замедляет шаг, напряженно вслушивается в разноголосое жужжание осколков.
- Пани, куда вы? Пани, надо прятаться!.. - кричим с Гордиенко в один голос.
Пожилая женщина поворачивает к нам морщинистое, как печеное яблоко, лицо, что-то говорит, но разрывы снарядов заглушают ее голос. И только теперь мы замечаем, что она слепая.
Гордиенко и я бросаемся к женщине, хватаем ее на руки и несем к ближайшему погребу.
Бежим дальше. Село остается позади. Узкая проселочная дорога выводит нас на вершину возвышенности. Отсюда охватываем всю картину боя. Он идет и в центре нашей обороны и на флангах, почти в тылу полка. Хорошо видно, как ползут немецкие танки, ведя огонь на ходу, а за ними катятся цепи автоматчиков. Но мы увидели и другое - самое главное. На стыке нашей и соседней дивизий сосредоточиваются основные силы врага. Они скрыты от наблюдателей наших соседей дубовой рощей и пологим холмом. На другой стороне холма - до сотни фашистских танков, много бронетранспортеров, артиллерийские и минометные батареи, масса пехоты.
Гордиенко оборачивается ко мне.
- Ты угадываешь их замысел? Объясню. Против нашего полка они ведут ложное наступление. Они думают, что к нам будут брошены почти все силы дивизии. Когда оголится стык между нами и соседями, тогда они ударят, чтобы разрезать нас, выйти в тылы наступающего корпуса, деморализовать и, если можно, уничтожить его. Вот так. Теперь прошу тебя, беги что есть силы назад, доложи начальнику штаба или командиру полка, если он вернулся из батальона, о создавшейся обстановке. Пусть обо всем сообщит в штаб дивизии или в штаб корпуса. Надо накрыть главные силы врага артиллерией или авиацией, сорвать его замысел. Нам подкреплений не надо, займем круговую оборону и продержимся, если даже попадем в полное окружение. Я же иду в батальоны. Надо поддержать людей, организовать оборону.
Не прошло и тридцати минут, как в штаб дивизии полетело шифрованное радиодонесение о создавшейся обстановке.
Бой разгорается. В штаб полка приносят раненого подполковника Бойченкова. Он потерял много крови. Возле него хлопочет Ольга Роготинская.
- Вам немедленно надо в медсанбат!
Бойченков досадливо хмурится.
- Никуда я не уйду, милая девушка. Не настаивай!
- Но рана опасна…
Командир полка слабо улыбается.
- Все выдержу, Оля! Обязательно выдержу!
Бойченков беспрерывно звонит по телефону, отдает распоряжения, через каждые полчаса доносит в штаб дивизии о ходе боя.
Командиру полка докладывают по телефону: убит командир второго батальона. Командование батальоном взял на себя Поляков.
Через десять минут: убит командир первого батальона.
- Кто взял командование? Майор Гордиенко?! Ваня, голубчик, держись до последнего. Что, окружают полк? Высылаю последний свой резерв - разведчиков Блинова. Больше ничего нет, не обижайся.
В батальоны уходят все работники штаба, писари, ездовые, связисты, повара.
Телефонная связь с дивизией прерывается. Но вот снова дребезжит телефонный аппарат. Бойченков берет трубку, и все мы слышим, как из нее вырывается визгливый голос немца:
- Капут, руссиш швайн!
- Тебе, проклятый ублюдок, капут, - кричит в трубку Бойченков, потом оглядывается на Роготинскую, краснеет.
- Прости меня, Оля… Прости за сорвавшееся слово.
Бой со всех сторон приближается к селу. Стены избы дрожат от близких разрывов.
- Товарищ подполковник, - докладывает радист, разместившийся с рацией в углу комнаты, вас вызывает дивизия.
- Я "Волга", я "Волга". Слушаю вас! Прием…
- Я "Алмаз", я "Алмаз". Держитесь до последнего. Наши орлы пошли на работу. Прием…
- Вас понял. За сообщение спасибо.
Через разбитое осколком окно в комнату врывается мощный гул авиационных моторов. Вместе с Роготинской выбегаем на улицу. В стороне от села идут на бреющем полете полки наших штурмовиков.
- Оля, крышка немцам! - кричу Роготинской.
- Крышка, капут проклятым! - плачет и одновременно смеется девушка.
Проходит еще минута, и до слуха доходит мощный знакомый гул - рвутся бомбы.
Возвращаюсь в избу. Командир полка по-прежнему полулежит за столом, притихший, без кровинки в лице.
- Тяжело ранен майор Гордиенко, - сообщает он, не поднимая глаз…
Атаки на полк Бойченкова ослабевают. Враг поспешно отходит.
Уже вечереет, и мы удивлены, что не заметили, как пролетел день. Никто не чувствует ни усталости, ни голода: нервы натянуты до предела.
К штабу полка приносят на носилках майора Гордиенко. Он ранен в грудь большим осколком снаряда. В числе других бойцов, принесших раненого замполита, вижу солдата из Тернопольщины Ивана Гнатюка. Бойченков отдает приказание немедленно перевезти раненого в медсанбат.
Гордиенко открыл глаза, увидел командира полка, позвал к себе.
- Сними у меня орден и передай вот ему, Ивану Гнатюку, - еле слышно проговорил замполит. - Оформи все как положено. Он меня от плена спас, живьем хотели взять… Гнатюк пятерых уложил, двоих - я…
Через несколько минут замполита Ивана Гордиенко не стало.
Воля умирающего священна. Подполковник Бойченков отвинтил орден Красной Звезды и передал его Ивану Гнатюку. Пожилой солдат дрожащими руками берет этот орден, целует его.
- Служу Советскому Союзу!
По щекам солдата катятся крупные слезы.
Макс Винтер в своем городе
Вступаем в Германию. Наши передовые части, поддержанные танками и артиллерией, опрокидывают заслоны врага, но не дробят своих сил, движутся по автомагистралям. Перед нами раскинулись чужие поля. Тут и там мелькают фермы, возносятся к небу шпили кирх. Поля лежат возделанными, пахнут перегноем. Часто встречаются искусственные озера и пруды.
Вот от колонны отделяется приземистый усатый сержант. Он ловко перепрыгивает через кювет, берет с распаханного поля горсть земли и снова возвращается в строй. В приземистом сержанте узнаю бойца, которому еще на Северо-Западном фронте, недалеко от Селигера, гадал на руке Григорий Розан.
Сержант растирает на ладони землю, пробует ее на язык, внимательно рассматривает.
- Чудная почва, вроде чернозема, только рыжая, будто болотной ржавчиной пропитана.
- Это каштановые почвы, - подсказывает кто-то в колонне. - Плодородная, хорошая почва.
- Да, землица вроде подходящая, - соглашается усач. - Зачем же они, сукины дети, кричали о жизненном пространстве, на чужое добро зуб точили?! Всего у них вдоволь - и земли, и рек, и озер, и леса. Живи только…
- Тебе, батя, надо было бы свои соображения еще до этой заварухи Гитлеру выложить, - смеется молоденький, смуглявый боец. - Может быть, не затеял бы тогда войну…
Сержант-усач с сердцем сплюнул.
- Ты не зубоскаль, - сердито произнес бывалый вояка. - Гитлеру твоему всю землю отдай, и все будет мало! Уж такая подлая натура…
Проходим небольшими городками. Эти городки словно вымерли - они безлюдны. Лишь на фронтонах домов, в окнах и на балконах полощутся белые флаги, простыни, скатерти или просто куски белой материи - символы покорности немецкого обывателя.