- Я не скажу, - буркнул Саша вполголоса. - Я не воюю с детьми.
Настя выдернула косынку из-под чугунного утюга и, давясь по-бабьи невольным всхлипом, уткнулась в неё раскрасневшимся лицом.
- Ну что ты. - Едва не опрокинув гладильную доску, Саша метнулся к жене, обнял её сзади за плечи. - Ну неужели ты сомневалась?
- Ни капельки! - отчаянно замотала головой Настя, рискуя растрепать едва укрощённый чёрный вихрь волос. - Ни на секундочку. Поэтому и рассказала.
- Ну, ты ладно… - улыбнулся Саша, зарывшись лицом в её волосы и по привычке шумно потянув носом.
Любил он этот непередаваемый запах, который ни угаром скверно топившейся печи не вытравить, ни хозяйственным мылом, частенько заменявшим что-либо более изящное в парфюмерном смысле…
Любил. "Как лошадь сено" - не раз комментировала Настя.
- Ты-то ладно, - вырвавшись из душистого плена, повторил старший лейтенант. - А вот бабушка Стела как решилась тебе рассказать?
- Не знаю, с какой стати, - искоса и чуть игриво глянула на мужа Настя. - Но бабушка Стела считает нас порядочными людьми.
- Действительно, - пожал плечами Саша. - Безосновательное, ничем не подтверждённое убеждение. Или чем-то всё-таки подтверждённое? - Не выпуская из объятий жену, он внимательно осмотрелся вокруг, повёл носом. - Например, четвертушкой халвы, которую я тебе вчера привёз из Ашкоя?
- Конечно, нет! - картинно возмутилась Настя, вырываясь. Впрочем, вырвавшись, уточнила: - И если хочешь знать, Мамука халвы у меня не взял, насупился букой и ни в какую. Наверное, из-за этих твоих солдафонских галифе, - добавила она с улыбкой.
- Ну он же не знает, что без галифе я просто душка… - скромно потупившись, возразил Новик.
Настя прыснула и продолжила только минуту спустя, успокоившись:
- Пришлось отнести халву бабушке Стеле. Она расчувствовалась и всё такое… И ещё, - Настя внимательно посмотрела на мужа, накручивая на палец выбившийся таки из чёрного узла локон. - Бабушка Стела очень долго мялась, но потом попросила, вернее, только спросила попросить, вернее, попросила спросить… - жена замялась в свою очередь, и Саша, понятливо кивнув, закончил за неё:
- …не могу ли я как-то помочь?
Настя кивнула.
- Но как?..
Задумавшись, Саша отошёл к окну, снова отдёрнул нитяную шторку и поискал глазами порыжелую некрашеную веранду бабушки Стелы. Прилизанная чёрная головешка, как обычно, темнела в прорезях резьбы. Мальчишка жмурился, подставив смуглое личико утреннему, скудному ещё, солнышку, словно кенарь в клетке, попавший в случайный лучик на подоконнике…
- Как, как… - отчего-то раздражаясь сам на себя, проворчал лейтенант. - Как-нибудь, да…
Он осененно хлопнул себя ладонью по высокому лбу аристократической лепки:
- Нужен грузин! Всего-навсего грузин, один из наших разведчиков с родословной, потерявшейся в Кахетии со времён Дарвина. Они - отличные парни. Кто-нибудь из них с радостью найдёт и примет своего пропавшего племянника…
Саша вдруг осёкся. Несколько секунд, замерев у окна в напряжённой позе, он молчал и, только обернувшись, закончил озабоченным тоном:
- Грузин - это потом…
Саша схватил с валика софы Настину сумку, с которой она обычно ходила в госпиталь, и бесцеремонно повесил на шею жены.
- А сейчас нужно, чтобы ты как можно быстрее отвела Мамуку на площадь перед управой. Там сейчас Плетнёв из отряда. Они… - Саша мельком глянул на ящик настенных часов, - …через 15 минут повезут на базу парашютное снаряжение. Скажи Плетнёву, чтобы по дороге оставил мальчика у тетушки Матэ в Ашкое.
"Плетнёву - у тетушки Матэ…" - повторил лейтенант назидательно, как шифровку.
Настя закивала головой согласно, и тут же отрицательно.
- Он со мной не пойдёт, он даже халву не взял!..
- Надо будет, бери с собой и всю халву, и бабу Стелу, она старуха бодрая, добежите, - глухо отозвался Саша из-под гимнастёрки, которую стягивал через голову. Старую гимнастёрку, порыжелую. Гражданский гардероб его ограничивался сборным костюмом.
- А ты?! - всполошилась Настя уже возле дверей.
Она ни разу не переспросила мужа: "А что, собственно, случилось?"
Это и так было ясно…
По тарахтенью мотора, такому неожиданному для захолустного затишья двора, по коротким, невнятным, но отчего-то вполне понятным командам и железному грохоту лестниц, ведущих на общие веранды, под сапогами. Бойцы охраны тыла в порыжелых, но не слишком трёпаных гимнастёрках разбегались по витиеватым наружным лесенкам дома с проворством и целеустремленностью тараканов, хорошо знающих своё воровское дело. Словно их на минуту впустили в дверку буфета со словами:
- Найдёте кусок рафинада - ваш!
И заскрипели трухлявые половицы, застонало рифлёное железо ступенек, заколотили приклады трехлинеек по мелькающим голенищам…
Командовал ими капитан в фуражке с малиновым околышем. Азартно барабанил пальцами по фанерной крыше полуторки, озираясь на цыпочках на подножке кабины. "Где тут у нас кв. № 3? С подлым предателем дела и учения, проживающим без прописки?" - читалось в его злобно-озабоченном взгляде, вдруг зацепившемся за дрогнувшую шторку.
- А я их задержу… - отпрянул от окна Саша.
- Как, господи?.. - испугалась Настя.
- Ну ты же жена разведчика, ты знаешь, - сбросив гимнастёрку на пол и сунув босые ноги в шлепанцы, Саша зачем-то распахнул застеклённые дверки деревенской работы буфета. - Мы, армейские, "тыловиков" терпеть не можем.
Новик выхватил из-за скромного фарфора бутылку с газетной пробкой.
- Особенно… - выплюнул пробку старший лейтенант Новик, - …когда выпьем. Твоё здоровье…
Хроники "осиного гнезда"
25 июня 1942 г.
- Вижу крейсер, курс норд-норд вест, скорость предположительно 25, - прокричал в микрофон всё тот же "глазастый" Шнейдер-Пангс.
В голосе его, хоть и искажённом аппаратурой, слышалась радость.
Оно и неудивительно: после первой удачи три последующих выхода к Севастополю оказались безрезультатными. Да ещё в прошлый раз, уже на рассвете, когда пришло время возвращаться на базу, откуда-то появились два русских истребителя ("ЛАГГ" - опознал, неизвестно насколько точно, Кюнцель, командир "28‑го"). Пришлось отстреливаться и резко маневрировать, уклоняясь от пулемётных очередей. Гремели спаренные "эрликоны" всех трёх катеров; одному из русских пробили крыло, но самолёты, - возможно, расстреляв боезапас, - ушли на восток. Потерь у катерников не было, только пять пуль прошили полубак "40‑го", никого не ранив и ничего серьёзно не повредив, но всё же столкновение оставило неприятный осадок. Хотелось реванша, хотелось показать, что где-где, а в море они - истинные короли.
Крейсер увидели и все остальные. Да и как было не увидеть: приняв их за свой эскорт, с него принялись семафорить.
- Атакуем! - приказал Кюнцель (на этот раз он командовал соединением).
Шнельботы пошли на сближение. Расстояние стремительно сокращалось (катера шли наперерез и выжимали уже почти полные сорок узлов), а посреди едва различимого во тьме летней ночи крейсера всё мигал и мигал сигнальный прожектор. Но, когда до дистанции неотвратимого торпедного удара оставалось не больше тридцати секунд хода, семафор погас, и тут же вспыхнули пламенем полтора десятка дульных срезов орудийных стволов.
Торпеды, по одной со всех катеров, врезались в воду, буквально вскипевшую от разрывов. В одну из торпед, видимо, сразу попал снаряд или осколок; она не сдетонировала, но просто пропала из виду. Два белопенных следа, заметные даже в гуще всплесков и перемежающейся тьме, потянулись к крейсеру, но он, вынужденно прекращая на время манёвра артогонь, заложил два крутых поворота, так что едва не ложился на борт, - и обе торпеды умчались во тьму, в направлении невидимого и недостижимого для них берега.
- Отходим! - закричал в переговорник Кюнцель.
Шнельботы развернулись на полном ходу и помчались в открытое море.
Русский крейсер (как потом узнали катерники, это был, по классификации ВМФ СССР, лидер эсминцев "Ташкент") ещё какое-то время преследовал их, пока тьма не поглотила катера окончательно и вести огонь стало бесполезно .