Остальные девочки кивают. Норико взволнованно принимается пересказывать легенду:
- Боги Желтой Реки говорят, ей можно вернуться с Изанаги, но сперва она должна приготовиться к путешествию. Боги говорят Изанаги, стой снаружи, жди сестру.
- Он ждет и ждет, - продолжает Акико монотонным голосом школьной училки. - Изанами долго собирается, очень долго - никак не может найти свое любимое кимоно, служанке надо выгладить оби. Изанаги не может больше ждать. Он врывается во дворец Желтой Реки и находит комнату Изанами.
Акико делает паузу; все сидят молча, в гробовой тишине. Они знают конец, но смакуют историю, пока она еще длится.
- Она мертва, - безжизненным голосом доканчивает Кеико. - Изанаги находит ее сгнившее тело, покрытое насекомыми. Как называются жирные белые насекомые, которые едят мертвых?
- Личинки.
- Личинки? На Изанами - кимоно из личинок, - говорит Кеико и тихо смеется.
Охрененный мюзикл, одно слово.
- Боги смерти в погоню за Изанаги, хотят оставить его в земле Желтой Реки, - добавляет Мичико дрожащим голосом. - Он бросает в них персики, они Останавливаются кушать, он улетать. - И опять - подарочные фрукты.
- У нас на Западе тоже есть похожая история, про парня по имени Орфей: у него умирает жена и он отправляется в подземный мир, чтобы привести ее назад. Он, конечно же, тоже все напортачил, и она умирает второй раз, прямо как Изанами. А нет ли у японцев легенд повеселее? Или хотя бы без личинок?
- Лисья свадьба, - говорит Фумико. Норико радостно хлопает в ладоши: предложение явно понравилось. - Мама маленького мальчика, - начинает Фумико, - говорит: "Дождь и солнце вместе - сегодня лисья свадьба. В лесу, там, где кончается радуга. Ты сиди дома, на улицу не ходи". Маленький мальчик идет в лес, смотрит на лисью свадьбу. Когда приходить домой, мать заперла дверь, мальчика пускать нет.
- Не пускает, Фумико. А что сталось с мальчиком? Фумико на мгновение задумывается.
- Вроде он умер. Совсем маленький мальчик.
- А вы, Луиза? - спрашивает Кеико. Прежде ни одна из них не обращалась ко мне по имени. До сих пор - только "учительница" или "мисс Пейншо". - Вы знаете какую-нибудь подходящую историю?
- Как сказать. Мне тут пришло кое-что в голову, вот только не знаю, понравится ли вам. История наполовину японская, наполовину гайдзинская, про леди с Запада, которая влюбилась в японца.
Вижу, девочки уже "купились".
Над долиной висит луна, до полной самую малость недотягивает - спелый персик, вот-вот упадет. Босиком выхожу на веранду - горячий чайник в одной руке, керамические чашки в другой. Легкий ветерок шевелит хвою сосен. Усаживаюсь на омытые лунным светом доски, притворяюсь не тем, что я есть, ставлю чайник и чашку этак аккуратненько, тютелька в тютельку. Качнувшись назад на пятках, любуюсь произведенным эффектом, переставляю посуду еще дважды.
- Луиза.
Он сидит на пятках у самой стены, подтянув колени к подбородку.
- Оро, мать твою. Мог бы хоть постучаться, что ли, должна же девушка знать, что ты здесь.
- Я хотел устроить сюрприз.
- Тебе удалось. Как ты вообще проник на территорию? - В памяти всплывает подарочный фрукт. - Впрочем, что это я, конечно же, ты или один из твоих прихвостней дорогу уже знают.
Он недоуменно смотрит на меня, как если бы я изъяснялась на иностранном языке. Что я, в сущности, и делаю. Полная луна сияет в его зрачках крохотными золотыми монетками.
- Как день прошел?
Он распрямляется, кланяется, поднимаясь с пола. Его не по размеру большой черный свитер спадает ниже колен, миниатюрные кисти теряются в огромных рукавах.
- Мой день - сплошные радости с утра и до вечера, Оро. А как у тебя?
- Скучно. Омерзительно. Очень тяжело.
- Ты сейчас снимаешься?
- Да, в Камамуре. Знаешь этот город? Качаю головой: нет, не знаю.
- Очень старый город. Мы снимаем старинную драму - шестнадцатый век. С навороченными историческими костюмами. Весь день напролет хожу в здоровенной шляпе и при длинном мече: он мне весь бок ободрал.
- А зовется как?
- Прости?
- Как фильм называется?
- Ано… на английском сказать очень трудно. Длинное название, знаменитая история из жизни самураев. Сейчас попробую: "Он отправляется за своим, другом в иной мир, запытав его до смерти".
Вот вам еще один кандидат на развеселый японский мюзикл.
- А ты играешь самурая, который запытал лучшего друга до смерти и отправился за ним в подземный мир?
Он прикрывает глаза, словно вся эта кровавая сага проигрывается на внутренней поверхности его век.
- Очень грустная история.
- Почти все истории о любви таковы. - Я встаю. - Пойду принесу тебе чашку.
Жестом велев мне оставаться на месте, Оро идет к тому месту, где сидел, и возвращается с серебряной бутылью сакэ - такой здоровенной в жизни своей не видела.
- Ты ведь любишь сакэ, Луиза?
- А Папа, часом, не срет в лесочке?
- Прости?
- Да, я люблю сакэ.
- Ты много чего японского любишь.
Нараспев зачитываю обязательный гайдзинский список:
- Я люблю суши, палочки для еды и зеленый чай. Люблю Мисиму, люблю любоваться луной, люблю снежинки на рукавичках.
Он шутливо грозит мне пальцем.
- Есть у меня одна японская штука, ты ее не знаешь, но я уверен, тебе понравится.
- Да ну?
- Почти уверен. - Он засовывает руку глубоко в карман джинсов и извлекает на свет круглую серебристую коробочку для пилюль, инкрустированную темным нефритом.
- Мы никак "Безмятежностью" раскумаримся? - Стараюсь, чтобы голос мой звучал не так алчно.
Он поднимает взгляд.
- "Безмятежность"? Прошлогоднее старье. "Безмятежностью" уже давно никто не пользуется.
Ах, простите скромную провинциалочку. Он открывает коробку: на зеленом бархате - две прозрачные капсулы.
- Как это называется?
- "Пустота".
- "Пустота"?
- Одна таблетка вызывает одни ощущения, другая - совсем другие. По-моему, ужасно скучно. Отвратительно. С "Пустотой" ничего не чувствуешь.
Кажется, я начинаю понимать.
- И запивают это сакэ? - Беру бутылку: она холодна как лед. - Пойду ее согрею. Как думаешь, мы бутылек "уговорим"?
Он забирает у меня бутылку.
- Это мы выпьем холодным.
- Холодный сакэ?
- Холодный он восхитителен. Совсем особый сакэ. Он - с острова, где я родился, с Сёдосимы, что во Внутреннем море.
- Я принесу еще чашку. Он берет мою.
- Этой хватит. Будем пить из одной. Интересно, а повстречай я актера, который бы не был романтиком, я осталась бы разочарована - или Душа моя зааплодировала бы и радостно запела?
Он наполняет чашку доверху и передает ее мне. Дешевая керамика мерцает в лунном свете.
- Пожалуйста, открой рот. - Кладет капсулку мне на кончик языка. - Теперь пей.
Кроме шуток, мальчик. Делаю большой глоток. Напиток холодный, сухой, почти безвкусный. А в следующее мгновение рот мой наполняется серебром. Возвращаю ему пустую чашку.
- Отличная штука. Где можно купить бочечку?
- Этот сакэ не продается. Тебе, Луиза, я привезу множество бутылок. - Он вновь наполняет чашку и запивает свою капсулку.
- А скоро ли оно зацепит?
- "Пустота"? "Пустота" цепляет сразу, как только коснешься языком.
А. Значит, вот оно как. Я ни черта не чувствую. Милая японская шуточка?
- Нет, правда, когда оно начнет действовать?
- Говорю тебе - прямо сейчас. Оно уже действует. Даю себе слово ничего подобного не говорить. Но все-таки говорю:
- Я ничего не чувствую.
- Нравится?
- Как я могу сказать, нравится мне или нет, если я ничего не чувствую?
Он улыбается, дотрагивается пальцем до моей нижней губы.
- Ты чувствуешь Пустоту.
- Это-то я всю свою жизнь чувствую, Оро. Он смеется, хлопает в ладоши. Смешная Луиза.
- Не так. Это не настоящая Пустота.
- Не настоящая, - соглашаюсь я. - Это - ужас и паника, тревога, невзгоды и горе, семейные ценности.
- Много всего.
- Да.
- А сейчас ты все это чувствуешь?
- Кажется, нет.
- А вообще чего-нибудь чувствуешь?
- Серебро. Чистое и прозрачное.
Он снова хлопает в миниатюрные ладошки.
- Вот именно!
Я бы посмеялась, да только незачем. Да и не хочется. Есть только я, сижу, выпрямившись, на посеребренных досках, Оро - напротив, снимает свой необъятный свитер.