* * *
Ёсидаяма - весь из себя пижонский район Киото, не такой симпатичный, как восточные холмы, где живет миссис Накамура, но и не вульгарное нагромождение ресторанов, магазинов, общественных бань и оштукатуренных бунгало вокруг гостиницы "Клубничный коржик". Дома, что минуем мы с Бонни, поднимаясь по извилистой дороге вверх по склону, по большей части невысокие, современные, и никаких магазинов тут нет, если не считать "Роусона" (японский "Севнилевн") у подножия холма.
Бонни вырядилась в пух и прах - в невесть сколько слоев раздувающегося шелкового батика, не иначе. Точь-в-точь незастеленная кровать в "Рангун холидей инн".
- А что, это вечеринка из серии "сядем в кружок, поболтаем", или "шиза-танцульки", или как оно? - спрашиваю я, пока мы преодолеваем еще один крутой пролет каменной лестницы.
- Никаких наркотиков, ручаюсь. - Бонни ставит свой лоскутный ридикюль на тротуар и хватает ртом воздух. Надо бы ей бросить курить: гвоздичные сигареты до добра не доводят! - В Японии с наркотиками очень строго.
- И почему это меня в бюро путешествий не предупредили?
- Митци Ямамура вам ужасно понравится. Она жила на Западе, английский у нее безупречный. А ее горшочки по всему миру выставлялись - и в Виктории, и в Альберте, и на горе Уитни. - Бонни подхватывает ридикюль и двигает дальше по темной улице. Вдалеке различаю многоярусные неоновые вывески квартала развлечений Гион. - Тут где-то тропинка должна быть…
Кабы таблички с указанием улицы и номера дома не считались здесь за западную причуду, ориентироваться в этой стране было бы куда как проще. Впереди, сквозь густые бамбуковые заросли, мягким светом сияют огни.
- Наверное, там, - возвещает Бонни.
Мы взбираемся по узкой грунтовой дорожке. Через каждые несколько ярдов из травы торчит по здоровенному факелу; в безветренной ночи язычок пламени горит ровно, не колеблется.
Внезапно над нами нависает особняк - гигантская стеклянная коробка на толстых деревянных сваях. Рядом с бочкой из рифленого металла тусуются три парня-японца. Ухмыляются нам с Бонни.
- Бииру?
- Хотите пива? - спрашивает Бонни.
- А то!
Бонни лопочет что-то по-японски. Двое ребят отворачиваются, прикрывая рот ладонью, плечи вздымаются от сдерживаемого смеха. Третий подает нам пиво.
Прихожая завалена туфлями и сандалиями. Бонни показывает мне, как прислонить сандалии носками к стене, чтобы потом проще было их отыскать, и мы поднимаемся по узкой винтовой лестнице.
- Это и есть домик твоей Минни? - шепчу я.
- Митци, - поправляет Бонни. - Не знаю, ей ли дом принадлежит, или она просто гостит здесь. Неплохо устроилась, а?
Просто класс. Наверху наблюдается одна длинная комната с квадратными окнами вдоль трех стен. В дальнем конце комнаты - низкое возвышение или сцена. Вот нисколько не гайдзинская вечеринка, если не считать нас с Бонни. Самое что ни на есть обычное скопище японцев - как в метро, как в супермаркетах, как на запруженных торговых улицах во время ленча. Столкнувшись лицом к лицу с чем-то чужеродным, они просто-напросто отказываются признавать его. Мы с Бонни здесь, в комнате - но, глядя на сотню других людей, этого не скажешь. Или нет, скажешь: сфокусировав взгляд на кусочке пространства близ винтовой лестницы, куда все демонстративно не смотрят.
- Пожалуй, идея была не из лучших, - говорю я Бонни на ухо, и тут миниатюрная женщина в платье, смахивающем на сверкающий белый парус, пронзительно взвизгивает со сцены в дальнем конце комнаты:
- Бонни, ты пришла!
Вот теперь все получили разрешение посмотреть в нашу сторону.
- Митци, - курлыкает Бонни; толпа расступается посередке, предоставляя Бонни с Митци место для хорошего разгона, завершающегося объятиями и воздушными поцелуями. Рядом с Митци, но отступив на шаг и наблюдая за происходящим с демонстративной отчужденностью, стоит парнишка - в жизни таких красавцев не видела. Черные волосы спадают до плеч, глазищи огромные, зеленые. Он оглядывает меня через плечо Митци, подносит два пальца к губам и неспешно, со смаком их облизывает.
Пока Бонни просвещает Митци насчет своего последнего запроса на грант для нового документального фильма про вывязывание декоративных узлов, мальчик боком-боком пробирается ко мне.
- Меня зовут Леке.
- Меня - Луиза.
- Ты американка, Луиза?
- Нет.
- Класс. Я пять лет прожил в Нью-Йорке. Так что американцев с меня довольно. Британка?
- Канадка. До того, как перебраться сюда, жила в Торонто.
- А чем занималась? - Он наклоняется ближе - чтобы эффект огромных кошачьих глаз не пропал даром.
- Сценой.
Глаза надвигаются прямо на меня.
- Ты актриса? Качаю головой.
- Художественный руководитель.
- Да ну?
- Про труппу "Воображаемый театр" слыхал?
- Так ты у них работаешь? - Чокается со мной пивной кружкой. - Я слыхал, труппа вся из себя безбашенная.
- Я работала у них. Мы… э-э… сейчас вроде как на рекреации.
- Финансирование накрылось?
- Творческие разногласия. - Как говорится, у меня да с самой собою.
Он поглаживает подбородок.
- Я, кстати, актер. Да ладно заливать-то.
- Поэтому ты и тусовался в Нью-Йорке?
Он встряхивает головой, отбрасывая волосы назад.
- Группу "Вустер" знаешь?
Этот парень - и в группе "Вустер"?
- Я на них ходила в Торонто в прошлом году. Они ставили "Суровое испытание" - в гриме под негров. Уже много лет ничего лучше не видела. - В свою очередь жадно вглядываюсь в его лицо. - Что-то я тебя не припоминаю.
Леке застенчиво наклоняет голову. Глянцевая завеса волос почти закрывает его скулы.
- Вообще-то я никогда официально к "Вустерам" не принадлежал. Уж больно у них все на коммерческий лад поставлено. Прошлой зимой труппа разделилась, и я прибился к отколовшейся группе - "Взбурлившая смегма", может, знаешь? Мы как раз только-только начали раскручиваться, и тут мне пришлось возвращаться сюда: отец заболел.
- О. - Я залпом допиваю остатки пива. - А когда назад собираешься?
- Как только папаша коньки откинет, - улыбается он. - Ненавижу здесь все.
- Но ты ведь японец?
- По отцу. Мать новозеландка.
- А твоему папану еще долго осталось?
- Надеюсь, недолго. Пока он не скопытится, я на мели. В свою очередь чокаюсь с его пивной кружкой.
- Ну, скорейших тебе похорон.
- Папан - свинюга, - подмигивает мне парень.
- Может, когда их поколение росло, в воду чего подмешали?
Этот кого угодно переглядит - смотрит и смотрит неотрывно, не опуская длинных ресниц.
- Все мужчины-японцы - свиньи. Уж так их воспитывают. Япония - рай для свиней.
- Не только Япония, Леке. Он качает головой.
- Я знаю.
Разговоры разговаривать мальчик умеет. А дело делать?.. Я постукиваю ногтем по кружке.
- Как насчет еще по одной?
- А то!
Он следует за мною через всю комнату, где Бонни с Митци, в окружении выводка миловидных девиц, поют по-японски "Я попал в ритм".
На винтовой лестнице так темно, что я останавливаюсь, желая оглядеться. Леке налетает на меня, крепкий таз упирается мне в задницу. Так уж получается, что по пути вниз приходится остановиться еще пару раз.
Вышли наружу.
- Бииру, кудасай, - говорю трем парням у бочки.
- Да ты говоришь по-японски, - шепчет Леке мне в волосы.
- Весь мой словарный запас ты только что выслушал. Самый высокий из трех ребят "на подхвате" передает мне два пива.
- Пусть таким и остается, - советует Леке.
- Это входит в мои планы.
- Стоит выучить японский, и твой статус здесь разом падает.
Протягиваю ему пиво. Он жестом дает понять: подержи, дескать, и шарит в карманах узких черных джинсов.
- Я тут припас для нас с тобой кое-что.
- Да ну? - Хороший мальчик.
На ладони его - две золотистые капсулки.
- Очень мило, - говорю. - Что это такое?
- Местный продукт. Зовется "Безмятежность".
- А что он делает?
- Вообще-то описать сложновато, - ухмыляется Леке. - Так или иначе, не хочу на тебя "давить".
Опускаю глаза, разглядываю симпатичные золотистые капсулки.
- Ну же, "надави" на меня.
Высовываю язык. Трое парней у бочки с пивом настороженно наблюдают за нами.
- Бабушка родная, ну и язычище у тебя! - Леке кладет капсулку на самый кончик.
Втягиваю язык, быстро, точно ящерица, и сглатываю. Он бросает вторую капсулку себе в рот, запивает глотком пива. Троица аплодирует.