Начинало темнеть. Стали отчетливей слышны людские голоса, шум машин, неуверенные всхлипывания гармошки где-то в конце улочки. А там, куда отошел противник, по-прежнему стоял непрекращающийся гул боя,
Махоркин поднялся:
- Ну что ж, старшина, спасибо вам за обед! И тебе, Карпенко! Теперь расскажи, как к комбату попасть,
- Да я вас провожу, - сказал Никандров.
Они вышли из переулочка на широкую и почти пустынную в этот ранний вечерний час улицу. Ворота и подъезды в домах были плотно закрыты.
Никандров спросил:
- Не заметили по дороге, землю-то народ пашет?
- Пашут. На себе. Кое-где наши братья-славяне помогают. Я утром в каком-то господском дворе попутную ждал. Там тяжелый артполк РГК стоял. Ребята гусеничные тягачи от пушек отцепили и - в поле...
- Соскучился солдат по мирному делу. Ведь почти четыре года!
- Соскучился, это верно!..
Бельский очень обрадовался возвращению Махоркина. Все-таки свой человек, знакомый, проверенный в деле. Не дав ему доложить по всей форме, он поднялся навстречу, протянул обе руки:
- Ну... Привет, старик! Молодец, что удалось обратно к нам! С благополучным, значит?
- С благополучным.
- Ну, садись, садись! -У Бельского были усталые, но веселые глаза, обветренное, очень загорелое лицо. - Садись!
Комбат кивнул на продавленный клеенчатый диван, стоявший почему-то на середине большой, но с одним окном комнаты. Сам он сел на табуретку около стола, на котором были свалены в кучу шинель, планшетка, вещмешок, полевые сумки, какие-то бумаги, карты.
- Значит, в свой батальон? - Бельский размял туго набитую сигарету, прикурил от зажигалки. - Это хорошо... Сумеешь сегодня от Лазарева дела принять? Нам на эту ночь обещали передышку... Во второй эшелон вывели, чтоб хоть пообедать нормально и поспать часок-другой... Так как, примешь за ночь?
- Конечно, приму! - сказал Махоркин. - Дело невеликое.
Бельский даже не спросил у него пи предписания, ни выписки из приказа: раз вернулся человек из медсанбата, значит он без всяких формальностей должен занять свое место.
- Обедал?
- Никандров накормил.
- Тогда пошли к Лазареву.
Бельский поправил кобуру пистолета, закинул за спину планшетку на длинном тонком ремешке.
На улице было уже темно. Слышались песни, поскрипывание аккордеона, изредка где-то далеко - автоматная стрельба. Небо на западе и северо-западе светлело от часто взлетавших осветительных ракет и стелившегося вдоль горизонта зарева. Где-то шумели автомашины, бронетранспортеры, танки...
- Я слышал, что на Вену идут три армии и несколько танковых и механизированных корпусов, - сказал Бельский.
- С ходу хотят?
- А что - второй Будапешт устраивать? Себе дороже обойдется!
Они свернули налево и пошли вдоль ограды большого сада. За нечастой, чугунного литья решеткой темнели силуэты грузовиков и тяжелых орудий, возле которых, переговариваясь, суетились артиллеристы.
- Сюда, - командир батальона нащупал телефонный провод и первым юркнул в пролом белой каменной стены. Махоркин, придерживая пистолет, неторопливо полез следом.
Бельский ждал его, разговаривая с толкавшимися в маленьком дворике солдатами. Махоркин подошел, увидел знакомых, жал всем руки, еле успевая поворачивать голову.
- Тихо! - вдруг крикнул кто-то.
- А что такое? - спросил командир батальона.
- Слышите, товарищ гвардии капитан? Быков играет.
В неплотно занавешенное, выбитое окно на втором этаже в домике с правой стороны двора пробивалась оранжево-желтая полоска света. Оттуда же, удивительные и непривычные, доносились звуки скрипки.
- Быков играет, - повторил солдат, - Ах, как играет, разбойник, чтоб ему до ста лет жить!..
Большая двухстворчатая дверь в смежную комнату была открыта. Краснов хорошо видел зеленоватое пятно лунного света па полу, силуэты чьих-то голов в пилотках и без пилоток, то разгорающиеся, то гаснущие огоньки самокруток. Окно и часть стены напротив двери, в той же, смежной, комнате, были разбиты. В зияющем проломе безмолствовало ночное небо. Редкие звезды скупо сверкали вверху; у самого горизонта мертвенной желтизной разливались отсветы невидимых ракет. Вдали погромыхивало. Так уходит внезапно налетевшая недолгая гроза. Странно и непривычно было слышать сейчас спокойный, безбрежно льющийся голос скрипки.
Быков играл что-то незнакомое. Напевное и печальное. Он стоял в густо-черной тени в углу комнаты, его не было видно, но его можно было легко себе представить. Представить руки. Правую, медленно и привычно водящую смычком по струнам, и левую, с быстрыми тонкими пальцами, скользящими по грифу...
Быков смолк, но звуки скрипки, казалось, еще не одну секунду жили в этом разбитом, развороченном снарядами доме.
- Быков! Вы знаете, что здесь, в Эйзенштадте, шил Иосиф Гайдн?
Это спросил Дружинин. Положив па стол сильные, с короткими толстыми пальцами руки, он смотрел во тьму, ожидая ответа. Загорелое полное лицо начальника политотдела было освещено сбоку оранжевым светом лампы-гильзы,
- Простите? - совсем по-граждански отозвался Быков,
- Я говорю, здесь, в Эйзенштадте, жил Иосиф Гайдн.
- Да, я знаю, товарищ гвардии полковник. В семье Эстергази. И очень долго. По-моему, здесь бывал и Моцарт...
- Пойдете в клуб корпуса, в ансамбль? - спросил начальник политотдела.
- Ведь это зависит не от меня...
- Но от меня зависит. Поэтому я и спрашиваю. Пойдете?
- А мы его, товарищ гвардии полковник, не отпустим, - сказал Лазарев. - Мы в батальоне свой ансамбль организуем.
Дружинин улыбнулся:
- Похвально, если так. Будем всячески приветствовать. Но вы, Быков, все-таки подумайте.
- Есть подумать!
- И если надумаете, сообщите мне через замполита.
- Есть!
- Товарищ гвардии полковник! - сказал вдруг из темноты Бухалов. - Просьба тут у нас, у солдат, есть одна... Разрешите сказать?
- Слушаю. Только вы проходите сюда, должен же я видеть, с кем имею честь...
- Это правильно, - согласился Бухалов, появляясь в дверях впереди группы солдат. - Разрешите?
- Давайте, давайте!
- Вот мы, товарищ гвардии полковник, пол-Европы, извините за выражение, протопали. Где на танке, где на брюха, сами знаете. А памяти никакой! В общем - сфотографировать бы желающих. На фоне Европы, так сказать. Чтобы карточки домой послать. Кто жене там, кто ребятишкам своим...
- Кто зазнобе? - улыбнулся Дружинин.
- И это само собой! Вот если б фотографа с политотдела прислать, щелкунчика вашего, который на партбилеты снимает. А бумагой там, пленкой всякой мы его трофейной обеспечим.
- Дельное предложение! - сказал начальник политотдела. - Полагаю, пришлем к вам в батальон фотографа. Заслужили! А насчет пленки и бумаги не беспокойтесь. Он у нас парень-хват, сам на три года давно запасся.
- Снять гвардии рядового Бухалова при полной боевой форме, верхом на танке! - ввернул Варфоломеев. - Снять освободителя Европы!
- А что? - обернулся на его голос Бухалов. - Освободитель и есть! И ты освободитель! Ржать тут нечего!
- Точно! - поддержал его Дружинин. - Освободители! Мы еще сами не всегда осознаем, что делаем.
Бухалов почтительно подождал, пока начальник политотдела закончит, потом опить повернулся к Варфоломееву:
- Вот ты, Варфоломей, ржешь, как мерин, а меня сегодня один австрияк обнимал и целовал. Прямо на улице. Немцы хотели у него дочку увезти, а мы как раз подоспели...
- Австрияк! А может, сама дочка тебя обнимала и целовала?
- А может, и дочка. Это не твое дело. Что я, плохой парень? Таких еще поискать!
- Таких, как вы, ребята, действительно, надо поискать! - растроганно сказал начальник политотдела.
С улицы послышались громкие голоса, кто-то крепко выругался, хлопнула тяжелая наружная дверь. Потом позвали:
- Лазарев.
- Я! - вскочил командир роты.
Чертыхаясь и проклиная темень на лестнице, вошли двое: Бельский и с ним кто-то еще.
- Сюда, товарищ гвардии капитан, - сказал Лазарев.
- Вижу.
Бельский вошел в комнату, освещенную неярким светом лампы, увидел начальника политотдела:
- Товарищ гвардии полковник!..
- Можно не докладывать. - Дружинин протянул командиру батальона руку: - С новостями?
- Смену Лазареву привел, товарищ гвардии полковник.
- Что, нового командира роты прислали? - спросил Лазарев.
- Наоборот, старый сам пришел! - Бельский обернулся: - Махоркин, заходи! Чего скромничать, не в гости пришел, домой!
Махоркин прошел вперед. Трещавшая, струившая тоненький едкий дымок лампа почти погасла, но Дружинин все равно увидел на розовощеком пыльном лице лейтенанта счастливую улыбку.
- Ну как? - спросил он, подойдя к Махоркину. - Подправили вас?
- Как положено, товарищ гвардии полковник!
- Поздравляю! И чтоб больше под немецкие пули не попадать.
- Будем стараться.
- Борис Дмитриевич! Бельский! - Дружинин оглянулся, поискал взглядом командира батальона,
- Я здесь.
- А я хотел к вам направляться, да вот здесь задержался, Пляши, капитан! Нашелся твой наследник!
У Бельского блеснули глаза;
- Правда?
- Вот читай! - Начальник политотдела достал из планшетки распечатанный конверт. - Живет и здравствует в детском доме, в Башкирии, и ждет, когда папка вернется с победой.