- Холостая, - сверкнул белыми зубами Рафаэль. - Может, братья-славяне, которые там, в Германии, работают, песочком начинили. Вставай, севильский цирюльник!
- Помолчи, писатель!
- Не задерживаться! - прикрикнул на них Авдошин.
Он снова побежал первым, натужно перебирая ногами по вязкой земле, путаясь в рваной, сбившейся клубками колючей проволоке перед первой линией уже покинутых немцами окопов. На бруствере, свесив руку в траншею, лежал убитый эсэсовец. Внизу, головой в луже, валялся второй.
Метров через сто земля опять была изрыта траншеями, стрелковыми и пулеметными ячейками. Блиндажи кое-где разворотило прямыми попаданиями снарядов. В окопах валялись немецкие пулеметы, каски, противогазы, пустые патронные ящики с яркими наклейками, ранцы, котелки, в одном - даже новая черная офицерская шинель.
"Штаны, видать, решил в третьей линии оставить, - усмехнулся Авдошин. - Тут шинель и каску, а штаны дальше, когда совсем приспичит... "
Он спрыгнул вниз, отшвырнул ногой котелок, перешагнул через патронный ящик и, держа автомат наготове, быстро пошел дальше, в глубь бывшей вражеской обороны.
- Товарищ гвардии младший лейтенант!
Его догонял Варфоломеев.
- В чем дело? - спросил командир взвода.
- Я вас ищу. "Языки" есть.
- Чего?
- Трех "языков" нашли. - Варфоломеев вдруг хохотнул: - Зарылись в грязи, как жуки в навозе.
- Где они?
- Тут, в блиндажике сидят. Серега Кочуев охраняет.
- Пошли.
За поворотом траншеи в блиндажике под тонким перекрытием из жердей действительно сидели три солдата в немецкой форме, грязные и напуганные. Когда Авдошин просунулся в дверь, Кочуев-большой, положив автомат па колени (на немецкие автоматы, валявшиеся на полу, он наступил ногами), угощал пленных сигаретами.
- Так, так, - хмуро поглядел на него командир взвода. - Филантропию с врагом разводишь?
Кочуев вскочил. Потолок в блиндажике был низкий, и солдат стоял согнувшись, виноватый и растерянный, словно застигнутый за каким-то неприличным делом. Вскочили, вытянулись в струнку и пленные.
- Попросили закурить, товарищ гвардии младший лейтенант, -пробормотал Кочуев, глядя на Авдошина преданными глазами.
- А если б они попросили тебя по домам их отпустить?
- Это вы зря! Честное слово, зря! Что я, контуженный?
- Ладно! Садись. - Авдошин перевел свой строгий взгляд на пленных, - Сами сдались? Или сопротивлялись?
- Сами, - сказал Кочуев.
- Добре! Дай-ка и мне закурить. Раухен зи, раухен, - кивнул Авдошин пленным. - Разрешаю курить. Продолжайте.
Те переглянулись и стали быстро затягиваться сигаретами.
- Франсе... Эльзас, - вдруг сказал один из них, ткнув пальцем в грудь себя и своих товарищей. - Никс дойч! Франсе, Эльзас, Франсе...
- Ладно, ладно, хватит! Меня не касается, кто тут Франц, а кто Эльза. Где надо, разберутся. - Авдошин встал: - Значит так, гвардия...
Кочуев тоже поднялся, уперся головой в потолок блиндажа:
- Слушаю, товарищ гвардии младший лейтенант.
- Мой приказ такой: выдь наружу, снаружи стереги. А тут - один на троих. Как бы они тебя не того... не придушили...
- Да я их сам...
- Отставить! Снаружи стереги, говорю! Немного поутихнет, сюда штаб батальона передислоцируется. Сдашь их в штаб и - бегом во взвод!
- Есть!
- А мы - дальше! Драпают фрицы! Догонять надо,
5
Ленского клонило в сон.
Наступление началось вчера с утра. Танкистам пришлось поддерживать атаки стрелкового полка, маневрировать, снова бросаться вперед, а вечером, когда начало темнеть, отражать еще и немецкую контратаку. Экипажи окончательно измотались, пятнадцать часов ничего но ели, надеялись отдохнуть хоть ночью, когда пехота вела впереди разведку боем.
Но это были только надежды. Пока пообедали и поужинали одновременно, пока заправились горючим и пополнили боеукладки, половина ночи прошла. Поспать, да и то не всем, удалось часа два, скрючившись на своих местах в машинах. А на рассвете надо было опять атаковать противника, чтобы не дать ему закрепиться, гнать и гнать его на северо-запад, где неумолимо стягивается горловина мешка окружения.
Рота вышла к окраине Детрица, деревушки, тянувшейся вдоль разбитой проселочной дороги из Абы в Шерегельеш. Именно здесь в ночь на десятое марта немецким танкам удалось прорваться, двинуться на господские дворы Генрих и Сильфа и основательно потрепать полк Рудакова.
Ленский метался от перископа к прицелу, от прицела к перископу, указывал командиру башни цели, сам нажимал на электроспуск. Машину встряхивало, в башне пахло сгоревшей взрывчаткой, скатываясь, звенели стреляные гильзы. Механик точно выдерживал курс атаки, ведя "тридцатьчетверку" зигзагами, чтобы помешать прицельному огню немцев, и в то же время не уклоняясь от главного направления. О броню звякали осколки снарядов и мин, раза два, встряхнув машину, скользнули по башне и с ревом ушли в сторону тяжелые болванки.
Солнце еще не взошло, но было уже светло. Голые деревья придорожной посадки чернели отчетливо и недвижно, как на рисунке тушью. Над Детрицем, в глубине которого что-то горело, медленно вытягивалось редкое, почти прозрачное облако дыма.
Неожиданно из домика на самой окраине выскочил человек в синем комбинезоне и танковом шлеме. Он побежал навстречу "тридцатьчетверке", что-то крича, размахивая автоматом, не обращая внимания на грохочущие вокруг разрывы. Было трудно разглядеть его лицо, оно казалось сплошь черным.
"Но по одежде наш, - прирос к перископу Ленский. - Наш по одежке!.. Да куда же он лезет! В воронку, дурень! В воронку! "
Он приказал механику остановиться, поднял крышку башенного люка. В боевое отделение танка, выгоняя запахи разогретого железа, масла, пороха, стреляных гильз, ворвался свежий холодный воздух и вместе с ним - грохот разрывов, далекий треск автоматов, лязг гусениц, эхо пулеметных очередей.
Человека в синем комбинезоне и танковом шлеме нигде не было.
"Эх, черт! Сам под снаряд полез... "
- Ленский! Володя! Ленский! - послышалось вдруг слева,
Ленский быстро обернулся,
"Жив! "
Человек в комбинезоне выбрался из воронки метрах в пятнадцати от машины и напрямик, пригнувшись, кинулся к "тридцатьчетверке". Похоже, что это был Мазников.
Ленский переметнулся через борт башни, протянул ему руку, втащил на надкрылок:
- Лезь! Быстро! Ну... чудеса! Прямо чудеса!..
- Ох, черт!.. Свои!..
- Да лезь ты скорей!
Виктор забрался в машину, протиснувшись между башнером и сиденьем командира танка. Захлопнув крышку люка, Ленский схватил Мазникова за плечи:
- Ну? Живой?!
Внутреннее освещение башни было тускло-желтым, и лицо Мазникова - бородатое, осунувшееся, грязное - казалось лицом ожившего мертвеца.
- Теперь живой, - тихо сказал он.
Начальник политотдела хотел уже остановить машину и спросить у кого-нибудь из солдат, где штаб батальона, но неожиданно на правой стороне короткой узенькой улочки увидел и самого Бельского, и его замполита Краснова, и парторга первой роты старшину Добродеева.
- Стоп! - сказал Дружинин шоферу и, когда "виллис" приткнулся к обочине, открыл дребезжащую фанерную дверцу.
Бельский узнал начальника политотдела, доложил ему, что батальон, выполнив задачу дня, занял указанный район и сейчас, находясь во втором эшелоне бригады, здесь, в господском дворе Текереш, приводит себя в порядок, готовится к дальнейшему движению.
- Пленных тут наших обнаружили, - сказал командир батальона. - Замучены и убиты. - Он кивнул на Добродеева: - Вот старшина доложил.
Добродеев пояснил:
- На скотном дворе, товарищ гвардии полковник. Изувечены все. Многим головы поотрубали, гады!..
- Надо составить акт. Пойдемте.
Протолкавшись через толпу солдат и мадьяр, сбившихся у входа в длинный без крыши сарай, Дружинин отшатнулся. Убитые, их было человек пятнадцать, как попало лежали на грязной, смешанной с коровьим навозом соломе, босые и почти все раздетые. Их почерневшие нательные рубахи были залиты кровью, бинты сорваны с гноящихся ран. Человек семь, и среди них, судя по одному уцелевшему погону, лейтенант, были действительно обезглавлены.
- Сколько здесь, старшина? - спросил Дружинин, снимая папаху.
- Шестнадцать человек, товарищ гвардии полковник.
- Что говорят местные жители?
Старшина пожал плечами, потом повернулся к столпившимся у широко распахнутых ворот мадьярам:
- Толмач ван?
Те зашептались, стали прятаться друг за друга и наконец вытолкнули вперед высокого худого старика с обвислыми усами.
- Толмач? - взглянул на него Дружинин.
Старик ответил, не отводя глаз:
- Мало русски понимаем, пан официр...
- Кто это сделал? - начальник политотдела показал в глубь коровника на убитых.
- Герман сделала, пан официр, - угрюмо сказал толмач, - утром сделала.
- Ты видел?
- Сама видел... Шандорне Илонка видел. Ковач Ференц видел...
Пожилая женщина и старик-инвалид на култышке вместо правой ноги, услышав свои имена и догадавшись, о чем идет речь, дружно и скорбно закивали.
Толмач продолжал:
- Герман кормить русский зольдат - нет, лечить - нет!.. Убивала. Топор шея рубила. Мадьяр виновата нет...
- Знаем, что мадьяры не виноваты. - Дружинин повернулся к Добродееву: - Документов никаких?
-Не обнаружено, товарищ гвардии полковник...