- Быстрей, говорю! - прикрикнул на Катю Талащенко.- Мы в укрытие,- пояснил он Сухову, который уже оказался около них.- Идемте!..
- Я не могу оставить роту! - холодно и жестко ответил тот.
Новый разрыв громыхнул совсем близко, и блеск пламени на миг высветил бледное, худое лицо Сухова, сверкнул в стеклах его очков.
Катя прижалась к машине.
- Сергей Сергеич!..
- Идите! - крикнул командир санроты.
Талащенко схватил Катю за руку.
- Сюда... Канава... Прыгайте!
Катя споткнулась и упала. Он наклонился над ней, помог встать. В лицо ему пахнуло запахом ее волос.
- Пустите, я сама.
В блиндаже, длинном и узком, у запасного выхода, потрескивая и мигая, горела свечка. Зеленин сидел возле бревенчатой стены на куче соломы.
- Саша! - позвал Талащенко. - Дай-ка плащ-палатку! Вот, Катерина Васильевна, постелите и садитесь.
- Спасибо. А вы?
- У меня дела, - Талащенко невесело улыбнулся. -Мне надо быть там, наверху.
11
Сдав смене свой пост, Ласточкин и два других автоматчика пришли в расположение взвода промерзшие и голодные.
Рота обосновалась в нижнем этаже длинного дома, похожего на контору, километрах в двух от переправы, на территории кирпичного завода. Здесь тоже было холодно, но все-таки теплее, чем на улице, где Ласточкину и его товарищам пришлось пробыть в охранении почти три часа. Кое-где горели коптилки, в самой большой комнате топилась железная печка. Солдаты спали на полу, лежали, накрывшись шинелями и полушубками, на деревянных диванах, на составленных вместе стульях.
Возле печки сидел на табуретке Приходько. Открыв чугунную дверцу, он при свете пламени читал какие-то бумаги.
"Спал бы лучше, - подумал уставший и продрогший Улыбочка. - А то - читает! Читатель! Сейчас только дрыхнуть! "
Приходько читал старые письма. Старые потому, что новых он не получал три с лишним года - с тех пор, как немцы заняли Донбасс. Потом, отступая, они всех родных Приходько, отца, мать, брата и жену с трехлетним сыном, угнали в Германию. Он поднял голову, кивнул на котелки с ужином, стоявшие возле кривых ножек печки:
- Рубайте, это вам.
Автоматчики молча начали есть.
- Сменились, гвардия? - приподнявшись на локте, спросил Авдошин, дремавший неподалеку на жестком деревянном диванчике.
- Сменились, - улыбнулся Ласточкин,
- Приказ был...
- Какой приказ?
- Верховного Главнокомандующего. За взятие Эрчи. Нашей бригаде тоже благодарность.
- Эрчи? - переспросил Ласточкин.- Это какой Эрчи?
- Да на том берегу. Горит сейчас. Отсюда видно. Завтра, видать, и нас на ту сторону обратно перебросят. А то бригада как попрет, потом ищи-свищи!..
Улыбочка задумался, перестал есть.
- Честное слово, приказ был, товарищ гвардии сержант?
- Точно, браток. Войскам нашего фронта.
Ласточкин смущенно покачал головой. Ему как-то не верилось, что в то время, когда он с автоматом на груди патрулировал вокруг расположения роты, далеко-далеко отсюда, в самой Москве, и в его, Вани Ласточкина, честь взлетали в небо разноцветные ракеты, сотрясали воздух залпы артиллерийского салюта.
...Нагорная, правобережная часть Будапешта - Буда, вздымавшаяся в мутное декабрьское небо Замковой горой, горой Святого Геллерта и развалинами старой крепости, была в прошлую ночь охвачена тревогой. На пустынной набережной Маргит и на соседних улицах гулко отдавались шаги патрулей. К резиденции правительства Салаши - королевскому дворцу один за другим подъезжали грузовики. Их нагружали тяжелыми сундуками, сейфами, ящиками, обитыми железом. Колонны машин вытягивались вдоль Дуная и под усиленной охраной, спешно выделенной командиром Будапештского корпуса генерал-лейтенантом Хинди, не включая фар, уходили из города на запад по Венскому шоссе.
Около полуночи несколько легковых автомобилей круто притормозили перед массивным парадным входом Западного вокзала в Пеште. Из "мерседесов", "штейеров" и "опелей", тревожно оглядываясь на далекое зарево, выходили нервные торопливые люди в штатском.
Их ждал специальный поезд. Окна его салон-вагонов были наглухо задрапированы. В тамбурах, на безлюдном перроне и в пустых помещениях вокзала, козыряя прибывшим, маячили усиленные патрули столичной полиции и солдаты королевского батальона гонведов.
Первым отошел поезд с охраной и зенитными установками на бронированных платформах. Следом тронулся второй, с людьми в штатском. Вокзал опустел.
Это были последние поезда, отошедшие из Будапешта. С этой минуты столица Венгрии перешла в полное распоряжение немецкого командования. Правительство Ференца Салаши покинуло Будапешт, избрав местом своей новой резиденции небольшой городок на австро-венгерской границе - Шопрон.
Самого "вождя нации" и "верховного повелителя" уже давно не было в столице. Сутками не поднимаясь наверх, Салаши сидел в своей ставке, в специально оборудованной шахте в Бреннбергбане неподалеку от Шопрона, заканчивая седьмой том истории собственной жизни и нилашистского движения - венгерский вариант гитлеровской "Mein Kampf".
Неделю назад он был осчастливлен - Гитлер наконец пригласил его к себе в ставку и уделил полчаса для беседы. Фюрер, по всему, остался доволен - Ференц Салаши заверил его в непреклонной готовности Венгрии вместе с Германией бороться против большевиков до окончательной победы и поклялся в ближайшее время поставить под ружье миллион новобранцев и резервистов, отправить в Германию эшелоны хлеба и мяса и сорок тысяч рабочих для военных заводов. Гитлер в свою очередь тоже не поскупился на обещания. Он доверительно сообщил "верному союзнику", что скоро весь мир содрогнется, узнав о новом ужасном оружии возмездия, которое он применит против русских.
Главный удар мы нанесем в Венгерском бассейне! Да, да - мы не отдадим Венгрию на растерзание большевикам!
Салаши щелкнул каблуками.
- Мой фюрер! Венгерский народ никогда не забудет вашей заботы и доброты! Я клянусь...
- Хорошо, хорошо! - нетерпеливо перебил его Гитлер.- Я в восторге от нашей беседы. Но больше у меня сейчас нет времени. Все оперативные вопросы ваш военный министр...
- ...генерал Берегффи...
- ...пусть согласует с Кейтелем,
***
Вьюга среди ночи стихла, и утро десятого декабря было безветренным и морозным. Над белыми задунайскими равнинами, уходящими на север к Будапешту и на запад к озеру Балатон, вставало в тумане холодное зимнее солнце.
Немцы занимали деревушку Рацкерестур, распластавшуюся вдоль горизонта и еле видимую в этот туманный утренний час. Чуть правее нее, за редкими деревьями, прикрывавшими с северо-запада шоссе из Эрчи в Мартон-Вашар, как ствол зенитки, одиноко торчала труба кирпичного завода, а у самого въезда в Рацкерестур в дымное белесое небо вонзалась невысокая острая башенка костела - основной ориентир, указанный Мазникову на рекогносцировке командиром полка.
Медленно проходя с тыльной стороны мимо готовых к атаке "тридцатьчетверок", Виктор всматривался в лица танкистов, стараясь понять, о чем думают его люди в эти минуты - для кого-то, может быть, последние минуты жизни. Наверно, о том же, о чем думал сейчас он сам,- взять эту деревушку и остаться живым. Ведь где-то впереди, очень недалеко, был уже конец войны.
Овчаров с консервной банкой в руках сидел на башне танка и в открытый люк говорил что-то командиру орудия. Снегирь внимательно осматривал заиндевелые, облепленные снегом ведущие колеса своей машины, стоявшей по соседству с машиной Мазникова. Что-нибудь делать, что-нибудь говорить - только по думать, что в атаке тебя каждую секунду подкарауливает смерть.
Где-то позади глухо и тяжело загрохотало. С шелестом сверля воздух, над ротой в сторону Рацкерестура пролетел снаряд, другой, третий... Снегирь выпрямился, наклонил голову, прислушался.
- Ну, пехота тронулась,- проговорил он очень тихо секунду спустя.
- Что?
- Пехота, говорю, пошла.
Несколько мин разорвалось чуть правее, у дороги, вдоль которой начали движение стрелковые роты. Мазников повернулся на звук. Сквозь ветки деревьев он увидел только голое поле и на нем - темные дымки. "А где же пехота?" Лишь хорошо присмотревшись, он заметил ее: автоматчики, все в белых маскировочных халатах, развернулись в цепи и короткими перебежками пошли вперед. Над Рацкерестуром уже висела туча черного дыма.
- Товарищ гвардии капитан! - высунулся из башни Петя Гальченко.- Команда "сорок".
- Передать всем! По машинам!
Поднявшись в башню, Виктор захлопнул люк, подключил шлемофон к внутреннему танко-переговорному устройству.
- Свиридов! Пошел!..
Взвыл на больших оборотах двигатель. Машина задрожала, дернулась резким рывком так, что Мазникова отбросило назад, выползла из посадки на нетронутую снежную целину.
В чисто протертых стеклах перископа закачалась белая равнина, и горизонт, весь в буром, колыхающемся дыму, то поднимался, то опускался, словно танк плыл поперек высокой волны. Впереди, справа и слева, оставляя плоские черные воронки, рвались мины. Их осколки хлестали по броне с тупым, скребущим звоном.
Прошли первую линию немецких траншей. В окопах и ходах сообщения валялись убитые вражеские солдаты. Вдоль земли, светясь розовым, метались трассы автоматных очередей, короткими, мгновенно исчезающими строчками прошивали летящие по ветру багрово-черное облака дыма.
Глянув в перископ, Мазников перед самой машиной увидел немца. Став на колени, тот целился в "тридцатьчетверку" фауст-патроном. Виктор на глаз прикинул до него дистанцию и понял, что немец - в мертвом пространстве: из пулемета, а тем более из пушки его не уложить. Гусеницами? Только гусеницами!