- Тогда точно - порядок!
- А вы - Снегирь?
- Он самый, товарищ гвардии капитан!
Снегирь был веселым и разговорчивым. За десять минут он успел выложить Мазникову все свои заботы. Перелистывая тетрадку, перебирая какие-то квитанции, накладные, списки, Снегирь долго говорил о ротном хозяйстве, свалившемся на его голову, и по всему было видно, что он очень рад прибывшей наконец замене.
Но Мазникову от всего этого стало скучно. Неяркий свет и душная теплынь разморили его. Виновато улыбнувшись, он не выдержал и положил руку на плечо Снегирю:
- Давайте мы это дело отложим до утра, а? Я бы где-нибудь сейчас прилег. Намотался, пока сюда дополз.
Сбросив шинель, ушанку и ремень, он разулся и лег туда, где на полу среди матрацев и перин было свободное место.
Часам к десяти (Виктор случайно проснулся в это время) в сарае уже было полно народу. Пришли откуда-то офицеры, собирались экипажи. Дверь часто открывалась и закрывалась, и по полу тянуло морозным холодком. Со стороны передовой доносился тяжелый, почти непрерывный гул.
Один из вошедших, его называли Овчаровым, хрипло сказал:
- Ну, на Дунае началось... Слышите?
- Костя Казачков приедет, расскажет.
- Он разве там?
- Там. Час назад поехал с Гоциридзе.
- А зачем?
- На экскурсию.
- Я серьезно.
- Думаю - уточнить маршрут. Зимовать же мы тут не будем.
- Это точно, зимовать не будем...
Потом кто-то предложил завести патефон. Зашипела притупившаяся иголка, и песня сразу, широкая, грустная, как воспоминание, заполнила собой все. Казалось, раздвинулись стены сарая и сюда, в затемненную, затерявшуюся среди снегом маленькую мадьярскую деревушку, ночные ветры принесли с далеких русских равнин едва ощутимый запах лугов, прохладу, плывущую с реки, горький аромат полевых цветов.
Вечерний звон, вечерний звон -
Как много дум наводит он...
Когда песня кончилась, кто-то простуженным, осипшим голосом попросил;
- Поставь ещё раз.
- Да нехай лучче лейтенант споет!
- Точно!
- Спой, Снегирек!..
Патефон захлопнули. Снегирь полез под стол и, улыбаясь, достал оттуда аккордеон в исцарапанном, обглоданном на углах футляре, с ним, как после узнал Мазников, он пришел в полк еще во время боев под Запорожьем, с ним собирался возвращаться домой, в "ридну" свою Полтаву.
Прижавшись щекой к сверкающему корпусу аккордеона, Снегирь несколько секунд сидел неподвижно, СЛОВНО вслушиваясь в еще не рожденные им звуки. Но вдруг его правая рука скользнула по клавишам, и в тусклом дымном свете вспыхнули алые меха.
Я знаю, что ты меня ждешь,
И письмам по-прежнему веришь,
И чувства свои сбережешь,
И встреч никому не доверишь...
Лейтенант пел, закрыв глаза и тихо покачиваясь в такт мелодии. У него был хороший, не очень сильный тенор, мягкий, теплый и ласковый.
Война отгремит и пройдет,
Останется смерть без работы.
Кто честно сражался - придет,
Овеянный нежной заботой.
Проигрывая между куплетами, Снегирь чуть приоткрывал глаза. Они были сейчас влажными и счастливо-грустными. Золотисто-кудрявые волосы его свисали на лоб - он откидывал их почти незаметным взмахом головы.
С мешком вещевым на плечах,
В шинели, осколком пробитой,
Придет он и встанет в дверях,
Желанный и не позабытый.
Свои боевые ремни
Он бережно снимет и скажет:
- Забудем прошедшие дни,-
И шапку-ушанку развяжет...
Эту песню он сам привез в полк. Кто написал слова и сочинил музыку, ему не было известно. Он помнил только, что впервые услышал ее от капитана-летчика в полевом госпитале.
Поздно ночью "оттуда", с Дуная, приехал командир штабного танка старший лейтенант Казачков, возивший в своей машине полковника Гоциридзе. Он вошел, весь облепленный снегом, снял и положил на табуретку возле печки перчатки и шлем:
- Привет!
- Благополучно? - спросил кто-то,,
- Порядок в танковых войсках!
- Как погодка?
- Опять повалило. Едешь, и ни черта не видно.
- Чуркин! Ужин старшему лейтенанту принес? - поглядел в угол, где спали танкисты, Снегирь.
- Принес,- отозвался один из лежавших на полу.- Айн момент!..
Чуркин поднялся, минуту повозился, гремя котелками, потом поставил ужин на стол и, достав из кармана складную трофейную ложку, вытер ее подолом гимнастерки.
- Совсем я отсырел,- сказал Казачков.- Погреться нечем?
- Есть. Расход на вас оставлен. Как положено - сто граммчиков.
- Давай, браток.
Казачков выпил поданную ему в жестяной кружке водку, крякнул для порядка, начал неторопливо, с аппетитом есть. У стены напротив кто-то, прикуривая, чиркнул зажигалкой. Рядом с ним завозились, протяжно зевнули. Послышался сонный голос:
- Казачок, что ль, приехал?
- Угу! - ответил Казачков, не оглянувшись,,
- Ну, что там?
- Начали переправляться.
- А немец?
- Немец из орудий и из шестиствольных бьет, аж вода в Дунае кипит. Пехоте-матушке достается! А нам уже дорогу готовят. Машин понаехало! Понтонов! Обратно еле пробились. Говорят, ночью начнут переправу наводить.
- А Дунай? - спросил Снегирь,- Ты видел? Расскажи. Казачков усмехнулся:
- А чего рассказывать! Вода, и все! Мокрая, холодная... И лёд по ней плывет..
Утром Мазников принимал роту.
Машины стояли на окраине села, в саду, Экипажи выстроились каждый возле своего танка и с любопытством поглядывали на нового командира роты, дружески и уважительно улыбались Снегирю.
Народ Виктору понравился. "Как на подбор,-думал он, обходи строй.- Действительно - гвардия!" Свой экипаж он принимал последним. Снегирь довольно торжественно представил новому командиру каждого члена экипажа.
- Механик-водитель гвардии старшина Свиридов Павел Михайлович. Бог вождения.
Перед Мазниковым стоял плотный, почти квадратный парень, с несколько угрюмым выражением лица, с клоком соломенно-жёлтых волос, торчавших из-под засаленного шлема.
Бог вождения? Ну, посмотрим... Давно на "тридцатьчетверке"?
- С декабря сорок первого, товарищ гвардии -капитан,- широко улыбнулся Свиридов.- Под Москвой начал.
Снегирь представил следующего:
- Артиллерийский бог, гвардии сержант Жанабек Кожегулов.
- Лучше - начальник артиллерии,- засмеялся Мазников.
- Точно, товарищ гвардии капитан! - очень бойко, с акцентом сказал Кожегулов.
У него было широкое скуластое лицо и быстрые темные глаза. Небольшой, щупленький, но стройный, он подтянулся, выпячивая грудь.
Снегирь продолжал:
- Имеет две медали "За отвагу".
- За что получил? - взглянул на Кожегулова Виктор.
- Дали, товарищ гвардии капитан. Не знаем.
- А кто под Арадом "фердинанда" подбил? - спросил Снегирь.- Кто под господским двором Эжефи немецкую колонну из засады раздолбал?
- Кожегулов,- весело сказал "начальник артиллерии".
- Радист-пулеметчик Петя Гальченко.
Глаза - вот что поразило Мазникова в этом человеке. Большие, синие, с длинными мохнатыми ресницами, красивые, как у дивчины.
- Сколько времени в экипаже? - спросил Виктор, выдерживая взгляд этих необыкновенных глаз.
- Скоро полгода, товарищ гвардии капитан.
- Ну что ж, отлично! - Мазников обернулся к Снегирю.-- Чем сегодня занимаетесь?
- По плану - подготовка матчасти, профилактика"
- Продолжайте.
7
Уже сорок восемь часов батальон Талащенко отбивался от противника, который хотел сбросить его в Дунай. Все это время по окопам и траншеям с изнуряющей методичностью били немецкие орудия и минометы. По нескольку раз в день атаковали танки и налетали "юнкерсы". Тише становилось только ночью. Тогда на берегу, у самой воды, хоронили убитых. Тяжелораненых тоже по ночам переправляли на тот берег.
Роты поредели. У многих солдат кончился энзе. Стало туго с патронами и гранатами, их приходилось подбрасывать с левого берега в лодках и на плотах под жестоким артиллерийско-минометным обстрелом.
Капитан Краснов почти не появлялся в штабе батальона, он дневал и ночевал в роте Бельского, которая занимала центральный, наиболее танкоопасный участок обороны.
Рано утром седьмого декабря Бельский, не видевший Краснова со вчерашнего вечера, случайно наткнулся на него в боевом охранении. Замполит сидел на пустом ящике из-под гранат, упершись ногами в стену окопа, на дне которого тускло блестела мутная вода.
Пожав Краснову руку, командир роты осторожно выглянул за бруствер. Вместе с сырым ветром в лицо ему ударила колючая ледяная крупа. Знакомая, за два дня изученная до каждой кочки, серовато-сиреневая в этот рассветный час, стелилась перед окопами снежная равнина. Почти на самом горизонте темнел лесок, а ближе, не более чем в полутора километрах, за реденькой голой посадкой, угадывалась шоссейная дорога. Убитых немцев за ночь припорошило снегом. Метрах в сорока от окопов стояли три "тигра" и "фердинанд" с разорванными гусеницами и бурой обгоревшей броней - их подбила переброшенная в первую же ночь на плацдарм батарея противотанковых орудий.
- Ну вот, опять,- устало и очень спокойно сказал вдруг Бельский.- Седьмой раз за двое суток.- Он протянул замполиту бинокль.- Можешь полюбоваться. На этот раз решили, видно, тихо, без артподготовочки...