- Ты-то с нами, да как мы с тобой? - говорит старший, озабоченно переглядываясь с товарищами. - Нам, может, воевать придется. Мы же в немецком тылу, понял?
- Ну и что ж?.. Я пионер! Не испугаюсь.
- А глаза уже мокрые… - усмехается старший. - Задал ты нам, пионер, задачу со всеми неизвестными…
- Куда же дытыну кинуть? - снова говорит сивоусый. Он обращается к старшему: - Возьмем его, товарищ Дорофеев! Мабуть, выйдем, або пристроим по дорози.
- Не для детей прогулка… - хмурится старший. - Мало ли что…
- Та ничего! - стоит на своем сивоусый. - Хлопчик крепкий. А сморится, я его на Лыска посажу, Лыско у мене смирный.
- Я пешком! - спешит заявить Саша. - Я, как все. Возьмите меня!
- Учтите! - снова говорит товарищам солдат с жучками на погонах. - Мы принимаем ответственность за ребенка. Мы не имеем права рисковать его жизнью. И уже не можем оставить его на произвол судьбы!
Солдат говорит еще и еще… Остальные молчат. Саша тоже. Он с трепетом ждет решения. Как и солдаты, он смотрит на старшего. А тот, наклонив крупную круглую голову, плотно обтянутую пилоткой, тоже не говорит ни слова, в раздумье разглядывает Сашу.
- Ну, ладно! - наконец соглашается старший. - Там будет видно, а пока держись с нами, солдатский сын.
Саша чуть не подпрыгивает от радости.
Молодой чернявый боец кладет руку Саше на плечо, улыбается. Заглядывает ему в лицо большими, черными, слегка выпуклыми глазами, говорит, не совсем правильно произнося русские слова:
- Тебе как имя? Саша, да? Вартанян моя фамилия. Будем знакомы. Держись со мной, ничего не бойся.
Саша смахивает со щеки изобличающую слезу:
- Я не боюсь. Я не маленький.
7
"Все по-прежнему…" - Ракитин отвернулся от окуляров стереотрубы, скользнул взглядом туда, куда смотрел только что, - широкая прогалина с редкими рыжими кустиками, серая в пасмури осеннего дня. За нею - зеленовато-бурая полоса лесной опушки. Там - противник. Затаился, молчит…
Бездействие томило. В бой бы!.. Все легче, чем вот так судьбы ждать. Победителей не судят!.. Но приказ - стоять…
Неподалеку поскрипывала под железом, с глуховатым шумом сыпалась земля. Невидные за поворотом окопа два сапера рыли блиндаж для полкового НП. Их лопаты словно в сердце Ракитину врезывались: "А вдруг долго простоим?"
Необходимость в разгар наступления стать в оборону Ракитин и без того посчитал бы неудачей. Но после того, что произошло минувшей ночью, бездействие ощущалось как несчастье. Если бы можно было хоть что-нибудь предпринять сейчас!
Звук лопат, вонзающихся в глинистую землю, прервался. Видать, саперы устроили перекур. Ракитин вслушался в разговор.
- Сегодня кончим?
- Надо.
- Значит, вскорости вперед двинем. Бесперечь так: кончил блиндаж - шагом марш.
- Скорее бы… Вдарить, пока немец закрепиться не успел.
"Каждый наступлением живет, - подумалось Ракитину. - Еще бы: к границе приближаемся… Но знают ли эти саперы о том, что случилось? Конечно…"
Все больше томило душу чувство вины, вины, которую еще с ночи Ракитин положил на себя. Вины не перед законом. Нет - перед этими двумя саперами. Перед старым солдатом, с которым разговаривал утром, перед всеми в полку.
Снова заскрипела земля под лопатами. Ракитин рассеянно слушал. Смотрел за бруствер, в серое осеннее поле. Мысли бежали беспорядочно, вразброс…
Полсуток прошло, как ни об Алексее, ни о знамени ничего не известно. А вдруг Алексей цел и знамя сберег? Ну, а если вместе со знаменем в плен попался?.. Как узнаешь? Такое лучше и не знать! Тем более отцу. Вдвое горше ему будет. И не только отцу. Если сплоховал Алексей, на весь полк пятно. "Да как я об Алексее так думать могу? - остановил себя Ракитин. - Не такой он парень…" - и, устыженный, поспешил перейти мыслями на другое.
Хорошо, если подбавят артиллерии, - будет чем сбить противника с обороны. Цели за день разведать надо. Наступать-то есть с кем. После ночи недосчитались только двадцати семи: Алексея, пятнадцати его автоматчиков, одиннадцати обозников.
Двадцать семь… А разве это мало?.. Кого винить в том, что их нет? Себя - недоучел чего-то?
Сотни похоронных подписал Ракитин с тех пор, как стал командиром полка. Но он так и не привык спокойно относиться к потерям. Можно пополнить полк, но ведь людей близким не вернешь. Вот Холоду - разве заменить сына?.. "А крепкий он человек…" - вспомнил Ракитин свой утренний разговор с Холодом, когда сказал тому, что Алексей так и не найден, и в ответ услышал в телефонной трубке твердый голос: "Улучшайте позиции. Будьте активны". - "Что ж, будем активны, - с горечью ответил мысленно Холоду Ракитин. - Полк хочет наступления. Но…"
Тревога и боль с новой силой сдавили сердце, и мысли, как по кругу, вернулись к тому, от чего никак не могли уйти. Ведь полк существует, пока цело знамя…
"Пока цело знамя…"
Ракитин смотрел на унылое поле перед окопом, на дальний, по-осеннему тусклый, враждебный лес - и виделись ему другие поля и другой лес…
Летом сорок первого, в Белоруссии, пройдя топкие болота, пробившись через немецкие позиции, они на рассвете вышли к своим. На окруженной соснами поляне собрались все, кто уцелел.
От полка тогда осталось совсем немного: не набрать и двух взводов, из комсостава - только он и Холод, тогда еще командиры рот, да вынесли бойцы на плащ-палатке тяжело раненного комиссара. И когда комиссара положили на траву, он спросил хрипло: "Знамя?" Подошел богатырского вида старшина в разодранной гимнастерке, из-под которой густо белели бинты. Сунул руку себе за пояс, вытащил знамя и, присев, развернул на измятой траве то самое знамя, под которым потом полк воевал два с лишним года, до вчерашней ночи… И каждый подходил и трогал ярко алевшее среди сочных лесных трав полотнище, словно хотел убедиться: знамя - с ними. И Ракитин подошел тоже и дотронулся до полотнища - в темноватых потеках, набухшего от болотной воды. "Да только ли от воды?" - подумал он тогда. Это полотнище впитало в себя пот и кровь нескольких сменявших друг друга знаменосцев, из которых в живых остался лишь последний - многими пулями продырявленный старшина… В том влажно потемневшем полотнище знамени были пот и кровь всех тех, кто шел сомкнувшись вокруг него. Надежда и боль, ярость отчаяния и железная стойкость, общая для всех правда и совесть каждого, незыблемая вера в победу и готовность вынести всё - были олицетворены в том алом шелке, расшитом цветными нитями и золотом… И он с особой остротой вспомнил сейчас, о чем подумалось ему тогда: а ведь есть, пожалуй, почитающие себя здравомыслящими люди, которым не понять: как можно ради куска шелка не пожалеть своей жизни. Но кому не понять? Только тому, кто видит в нем лишь кусок шелка, а не то великое, ради чего шли когда-то люди под топор палача, на баррикады, идут и будут идти на любые лишения, под пули. То, во имя чего жили и живут и Ракитин, и все, кто заодно с ним. И что по сравнению с этим великим личная судьба? Но ведь великое это - в каждой, даже самой незаметной судьбе. Так разве можно отделять?
Приглушенная расстоянием, плавно простучала длинная пулеметная очередь. Ракитин прикинул: на правом фланге. Перебив ее, рассыпалась вторая. Зачастили автоматы.
Стрельба разгоралась.
- Седьмого! - приказал Ракитин связисту.
- Нет седьмого! - доложил телефонист. - На передовую ушел.
- Кого-нибудь из офицеров.
Через несколько секунд телефонист передал Ракитину трубку:
- Третий.
"Третий" - позывной Себежко. Как кстати, что замполит сейчас оказался в том батальоне!
- Что там? - спросил Ракитин в трубку. Ему ответил ровный, как всегда мягкий, слегка хрипловатый голос Себежко:
- Выдвинули боевое охранение в кусты, а там немцы, оказывается. Вот и завязалось. Пришлось туда еще людей подкинуть. Противника отжимают к опушке.
- А где седьмой?
- К себе на правый пошел.
- Вот что! - с неожиданной для самого себя решимостью проговорил Ракитин. - Как дам команду - пусть седьмой действует всем хозяйством. Проследи. О готовности пусть доложит.
- А восьмой и девятый? - Себежко имел в виду командиров других батальонов.
- Прикажу - поддержат.
- Разве уже все готово? - в этих словах Себежко Ракитин уловил что-то такое, что обеспокоило его. Себежко недоволен? Чем? Допытываться не стал.
- Так действуйте! - вместо ответа повторил он. Тотчас же велел телефонисту вызвать поочередно остальных комбатов и артиллерийских командиров.
Отдавал распоряжения, но обычно присущего чувства уверенности в правильности их не было. "Разве уже все готово?" - этот вопрос Себежко все еще звучал в ушах.
Утром Себежко сказал ему: после того что случилось ночью, солдаты на немца еще злее, спрашивают, скоро ли наступать. "Рано, - ответил Ракитин, - не подошла артиллерия". "Ты сам говорил это замполиту. Так почему теперь отдал такой приказ?" - спросил себя Ракитин.
"Но я выполняю указание комдива использовать любые возможности… Не пожалею ли, что не сделал всею, чтобы оправдать себя и всех? А разве сейчас такие возможности есть? Ведь без достаточного артогня наступление не удастся, даже если один батальон и продвинется. Ведь именно об этом предупреждает Себежко. Да я и сам знаю!.. Но что ж, сидеть сложа руки? Делать что-то надо!.. Да, но посылать людей в бой лишь для собственного успокоения: сделал все возможное? Ведь на неподавленные артиллерией огневые точки не сам пойдешь - солдаты".
Стрельба на правом фланге погасла.
Почему? Продвижение застопорилось? Или, наоборот, оно удачно?
- Вас, товарищ подполковник!