Георгий Мечка был последним в веренице. Он подался немного вперед и повлек за собой остальных. Кочо нагнулся над ним и, злорадно скаля зубы, выпустил почти половину диска ему в голову.
На третий день после расстрела рота, как обычно, в половине первого пришла с занятий на обед в школу. Нервы Слановского были натянуты, как струны. Он разделся до пояса и пошел к колодцу умываться. Холодная вода ободрила его.
Когда он возвращался назад, у двери его встретил Сава. Рядом с ним стояла какая-то женщина с желтым, как воск, сморщенным лицом. Он где-то видел эту женщину раньше, но теперь не мог вспомнить.
- Может, этот солдат знает? - спросила она, увидев Слановского.
- Что случилось, бабушка? - Он остановился и снова попытался вспомнить, где видел это изнуренное, изборожденное морщинами лицо. Женщина устремила на него свои выплаканные глаза.
- Позавчера, сынок, ваши солдаты забрали моего мальчика, вы его знаете. Он был в рубашке и синих штанах. Этим летом он хотел подзаработать и нанялся к Марину, машинисту. Я уж дорожку протоптала к нашим общинным начальникам. Говорят, что отпустят, занимайся, мол, своим делом. Извелась я ждать его днем и ночью, все мне чудится, что дверь хлопает. А теперь вот пришла сюда узнать, что стало с моим мальчиком. Только он у меня и остался. Другие мои все померли. Он ведь совсем раздетый был…
Слановский вздрогнул. Это была бабушка Катина, мать Васко, первая знахарка и повитуха в Камено-Поле. Когда Слановский был еще ребенком, сколько раз мать водила его к ней - знахарка сыпала муку в огонь, тушила угли от злого глаза. И вот она стоит перед ним, озабоченно и отчаянно говоря:
- Принесла ему немного хлеба. Кто ж тут позаботится о нем? Тут живет моя младшая сестра, да она, бедняжка, тяжело больна, третий год не встает с постели.
Слановский не мог поднять на нее глаз.
- Как вы думаете, их не отпустят? - продолжала расспрашивать она все тем же озабоченным тоном.
- Не знаю, бабушка. - И он направился к школе. Слезы выступили у него на глазах.
- Ох, не знаю, что и делать, нет нигде никакого порядка, - вздохнула она тяжело и пошла боязливо и медленно через площадь.
Глава третья
Танас Йончоолу стегнул кнутом по крупу коня, и телега загромыхала по площади. Обернувшись, он еще раз крикнул:
- Дядя твой, Митьо Ганин, просил повидаться с тобой! - Голос его потонул в грохоте колес. За телегой поднялось облако пыли.
Слановский стоял неподвижно за оградой и смотрел вслед Йончоолу до тех пор, пока тот не скрылся за поворотом у моста через Осым. Можно было бы съездить в Камено-Поле сегодня, всего десять километров отсюда. Около двух месяцев ничего не сообщал он о себе домой. И он, и его сестренка Бойка свыклись с тем, что мать постоянно болеет, но что она так плоха, он не допускал и мысли.
Он вернулся в канцелярию роты. Игнатов писал какое-то донесение и рукой сделал ему знак подождать.
Прошло более получаса. На село опустились лиловые сумерки.
- Ну? - спросил Игнатов и медленно спрятал мелко исписанные листки. - Хотите доложить что-то?
Слановский объяснил, зачем пришел. Игнатов замолчал. Посмотрел на часы, нахмурил брови и отсек:
- Поздно уже. Ночью одному ехать не стоит. Завтра с утра можете съездить…
Всю ночь Слановский ворочался на своей тесной походной кровати. Задремал только на рассвете. Часовой постучал ему в окно. Светало. Он оделся на ощупь. На станцию прибыл вовремя.
Паровоз пыхтел, поднимаясь в гору к Камено-Полю. В вагоне дремало несколько человек. Как только поезд перевалил хребет, колеса сразу же застучали учащенно. За окном пробегали сжатые поля, снопы были сложены в копны. Цветущие подсолнухи повернули головы к восходящему солнцу, которое пыталось пробиться сквозь перистые облака, окутавшие далекий и еще мутный горизонт.
На железнодорожном переезде около каменопольских виноградников перед опущенным шлагбаумом остановились несколько телег, запряженных волами. На одной из них стоял, широко расставив ноги, мальчишка и махал рукой.
Зеленый глаз семафора нехотя мигнул, и поезд подошел к станции. Слановский достал с полки сумку и прижался лицом к холодному стеклу окна. После расстрела каменопольских коммунистов его не покидало состояние подавленности и острой боли. Он не был виновен в их трагической гибели, но испытывал угрызения совести за свое бездействие.
Ранним утром станция была почти пуста. Кроме него с поезда сошли две женщины и ребенок с перевязанной головой. Зябко поеживаясь от утренней прохлады, Слановский поспешил вперед них по пыльной сельской дороге. Из-за облаков боязливо выглянуло солнце. Далеко на севере по течению Осыма стелился тонкой пеленой туман. Низко над головой Слановского взмахнул крыльями аист и полетел над лугом к реке.
Он не заметил, как подошел к деревянному мосту через Осым. Перевесившись через перила, он смотрел на ленивое течение прозрачной воды. Из-за поворота реки, где росли вербы, показалась телега с высокими боковыми стойками для перевозки снопов. Он узнал женщин в телеге - это были мать и жена Кутулы. Свесив ноги, старая женщина сидела на телеге, держа у правого бедра прялку.
- Доброе утро! - поприветствовал их Слановский.
- Дай тебе бог здоровья! - со вздохом ответила старуха, неуклюже приподнявшись на телеге.
- Стой, Сивушка! - слегка ткнула погонялом жена Кутулы низенькую корову, тащившую телегу. - Кирчо, как поживает там наш солдат? - спросила она.
- Служит, - улыбнулся Слановский. - Передает вам большой привет.
- Что слышно? Когда его отпустят? Измучились мы одни, - снова вздохнула старуха и спрятала прялку. - Бьемся вдвоем со снохой, да только дело не очень-то спорится.
- Пока ничего не предвидится, может быть, осенью, - неопределенно пожал плечами Слановский.
- Ох-хо-хо, невмоготу нам без него, - удрученно покачала головой старуха и прибавила: - Слышала я, что твоя мать плоха. Не затем ли приехал?
- Затем, - вздохнул Слановский.
- Твоя сестренка вчера за фельдшером ходила. Только бы обошлось, молодая ведь еще, - озабоченно проговорила старуха.
- Когда возвращаешься? - спросила жена Кутулы.
- Пробуду дня два.
- Может, возьмешь для нашего нижнее белье? Один господь знает, как он там стирает и штопает, наверное, все изодрал, небось в рваном ходит.
- Скажешь тоже, твой-то - парень бывалый.
- Знаю я, какой он бывалый, поскорей бы его уволили, а то нам без него не управиться с хозяйством.
Телега заскрипела по пыльной дороге. Слановский обернулся на женщин, которые свернули на стерню, и пошел по тропинке вдоль реки в сторону сельской площади.
Он хотел уже свернуть на улочку около кооператива, но тут чей-то голос окликнул его сзади. Он обернулся. Перед дверьми низенькой столярной мастерской показался Кунчо, двоюродный брат Пени.
- Эй, господин подпоручик, с приездом! - махнул он рукой.
Слановский нехотя вернулся назад. Кунчо попятился и уступил ему место на пороге. Еще в дверях Слановского встретил запах древесных стружек и растопленного столярного клея. Кунчо отодвинул в сторону рубанок и ручную пилу и обтер ладони стружками.
- Ну, привет! - подал он ему свою мозолистую руку. Он глотнул, и кадык задвигался на тонкой шее. - Закуривай! - И Кунчо достал из кармана смятую пачку сигарет.
Слановский молча взял сигареты и сел на сложенные сосновые доски. Кунчо расчистил от стружек место и присел рядом с ним.
- Как же так получилось, что ни за что ни про что погибли наши лучшие люди?
Слановский подавленно вздохнул:
- Йордан и Марин всю ночь прождали. Мы, может быть, что-нибудь и сделали бы, но…
- Я не верю, но все же скажу, хотя, может, это и неправда…
- Что?
- В селе поговаривают, что и ты участвовал в расстреле наших земляков.
Слаиовский побледнел:
- Я? Это ложь! Кто говорит?
- Ходит такой слух.
- Марин, Йордан, Кутула и Пени скажут, они живы! - Он чуть не выронил сигарету. - Кто пустил этот слух?
- Ладно, не горячись, - махнул рукой Кунчо. - Хорошо, если это неправда. Только смотрите в оба: буржуазия погибает, да как бы она и вас с собой в могилу не утащила ни за понюшку табаку…
- Ложь это! - раздраженно сказал, не слушая его, Слановский и вышел.
Пока он не увидел покосившегося крыльца отцовского дома, у него было такое чувство, что из-за заборов и дверей за ним наблюдают враждебные глаза, что все до одного поверили в то, что он действительно совершил преступление.
Лежавшая у стены гумна старая одноглазая собака поднялась и хрипло залаяла. Ее хвост был облеплен репьем, сухими колючками и волочился по росистой мураве, покрывавшей зеленым ковром весь двор. На пороге около двери стояла стройная синеглазая девушка с загорелым лицом и припухшими от слез глазами. "Гляди-ка, - подумал он, - Бойка-то как выросла!" Ноги подкашивались от внезапно охватившего его волнения. Бойка бросилась к нему, обняла его и еле слышно прошептала:
- Быстрее, быстрее, маме очень плохо. Если бы ты знал, что было ночью…
- А как теперь? - спросил он и, ухватив ее за руку, направился в дом. - Врач был? Что он говорит? - спросил он охрипшим от волнения голосом.
- Ничего уже не поможет… Она так страдает! - Девушка залилась слезами, потом вытерла глаза краем цветной косынки.