Ватолин не сразу понял, что просьба относится к нему, и шагнул к двери, но спохватился и, круто повернувшись, вытянул в ожидании руки по швам.
- Подойди поближе, - позвал майор. - Принял дела?
- Принял.
- Порядок, значит. И вот что я тебе скажу… Командуй. Командуй, как считаешь нужным и как устав требует, конечно. Не смотри, что моложе других и по званию ниже некоторых. Требуй и жучь нещадно. Без этого нельзя, порядка не будет. А главное - найди себя. Ясно?
- Ясно, товарищ майор, - отчеканил Ватолин, хотя и не понял, что значит "найди себя". Что за этим кроется?
Об этом размышлял лейтенант, выходя из штаба. А на крыльце его взял под руку капитан Зарахович - заместитель командира полка по материально-техническому обеспечению.
- Я вас поджидаю… На склад не можете сейчас заехать? Тут недалеко.
- Зачем?
- Обмундирование обновить вам не мешает, - доверительно, наклонив к собеседнику голову, проговорил замполка.
- Обновить?
Для Ватолина это было вовсе неожиданно. Мгновенно оглядев себя, он порозовел и отвел глаза в сторону: хлопчатобумажные шаровары изрядно поистрепались и местами покрылись неопределенного цвета пятнами. На батарее никто бы на это не обратил внимания - все такие же. А вот на фоне командиров полкового и дивизионного масштаба выглядел он неважнецки. Те тоже не щеголяли, однако видно было, что на земле не валялись, смазку, перемешанную с копотью, боками своими не обтирали и снаряды к животам не прижимали.
Ватолину не хотелось ехать на склад.
- Некогда сейчас, - ответил он просительно.
- Потом нельзя, - развел руками Зарахович. - Командир полка мне намекнул: позаботься, мол, о молодом комдиве. А если некогда, пошлите кого-нибудь. Хотя бы вот сержанта, - капитан кивнул на державшего наготове коней Недайводу. - Ваш это? И его попутно приоденем, чтоб соответствовал…
- Поезжайте, Недайвода, с капитаном, - обрадовался Ватолин. - Я один доберусь.
Он решил отправиться на свою пятую батарею, где все так привычно, где цет подчеркцуто предупредительного, непроницаемого начальника штаба и никто не будет с плохо скрываемым любопытством разглядывать новоиспеченного комдира. Пятую батарею он оставил внезапно после тяжелейшего боя. Что-то там сейчас делается? А вдобавок, рассуждал Ватолин, погибший командир дивизиона огневые позиции объезжал регулярно, следовательно, и ему надо - таков порядок.
На батарее его встретил лейтенант Витя Заруднев, бывший командир второго огневого взвода. Витей и Витюшей его называли все командиры в глаза, а за глаза в шутку именовали: "Поручик граф Заруднев". Неизвестно, когда и по какому случаю прицепилось, к нему это "поручик граф". Но прицепилось крепко. Вцной тому были, наверное, отменная рыправка лейтенанта, тонкая талия, огромные голубые глаза и длинные ресницы.
Заруднев лихо отрапортовал, не дожидаясь, пока Ватолин спешится:
- Товарищ комдив, пятая батарея занимается согласно распорядку дня.
Он сказал "комдив" совсем не потому, что хотел польстить Ватолину. Нет, ему самому было приятно называть его так. Он, как и другие, удивился стремительному продвижению Ватолина, но первый среди других заявил, что так и быть должно и командование здорово бы ошиблось, назначив исполняющим обязанности кого-то другого. Заруднева тянуло к немногословному, предпочитающему держаться в тени и, помимо своего желания, выделяющемуся среди многих лейтенанту. Ему нравился Ватолин, как Ватолину по душе был капитан Борейшо - нравился безотчетно.
Заруднев Теперь командовал батареей и хотел показать, что с новыми обязанностями осваивается. Показать не для того, чтобы похвастаться, а с единственной целью - не огорчить лейтенанта, не дать ему повода во что-то вмешаться, что-то делать за него.
Направились к орудиям. Накат над окопом, в котором погиб целый расчет, уже восстановили и замаскировали. Убитых похоронили позади, метрах в двухстах, не в братской могиле, а каждого по отдельности. Пять холмиков, покрытых дерном, выстроились в ряд.
Все пятеро из бывшего его взвода и все в Костином представлении - старики, возрастом лет тридцати пяти - сорока и более. К Ватолину они обращались не иначе как "товарищ взводный", сохранив привычку обращаться так, видимо, со времен срочной службы в Красной Армии, с начала тридцатых или еще с двадцатых годов.
Службу несли исправно. Хлопот не доставляли, порядка придерживались строго. Один только Петр Колотилов нарушил его однажды, и то при особых обстоятельствах и с разрешения командира.
Было это еще в тылу, незадолго до отправки дивизии на фронт.
В короткий перерыв между занятиями Колотилов подошел к командиру взвода и, испросив, как водится, разрешение обратиться, выпалил:
- Прошу дать увольнительную на два часа.
Ватолин от удивления не сразу нашел что ответить и молча разглядывал бойца. Всякие отлучки из подразделения строжайше были запрещены, и давно уже с подобными просьбами никто не обращался. И вдруг старику Колотилову понадобилось целых два часа!
- Зачем вам увольнительная? - спросил наконец лейтенант.
- Жена приехала, товарищ взводный, - смущенно произнес Колотилов и, дабы лейтенант не подумал, что он успел уже без разрешения отлучиться и встретиться с женой, пояснил: - Видел ее у дороги, когда шли в поле…
- Издалека она? - спросил Ватолин только для того, чтобы протянуть время. Разрешить столь длительную отлучку он не имел права. В лучшем случае он мог разрешить бойцу обратиться к командиру батареи. Но едва ли и тот отпустил бы. А до командира дивизиона высоко, к нему по такому вопросу командиру взвода хода нет… Может, политрука попросить? Только политрука-то надо еще найти, а Колотилов - вот он, стоит и взирает на своего взводного как на бога и объясняет:
- Не-е, не издалека. Вологодские ведь мы, здешние…
Объясняет и, должно быть, думает так: раз вологодские, значит, появление жены в районе военного городка закономерно и не встретиться ей с мужем никак нельзя, не позволить такую встречу никто не сможет. Заметив, однако, в лице лейтенанта вместо выражения радости за него нечто похожее на растерянность, Колотилов умолк и потупился.
- Ладно, - сказал Ватолин. - Идите.
Вернулся Колотилов через два часа точно, когда занятия подходили к концу, и снова:
- Товарищ взводный, разрешите к вам обратиться.
Лейтенант приготовился рассердиться: "Неужто, нахал, еще попросится!" А Колотилов, вытянув руки по швам и наклонившись вперед, чтобы никто из стоящих поблизости его не услышал, запинаясь, заговорил:
- Жена просит, товарищ взводный… Чтобы вы того… Подошли. Недалечко здесь…
- Я?! Зачем?
- Угоститься… Постряпушки домашние, немудреные. То, да се. Уважьте, товарищ взводный.
Рассердиться было в самый раз: и бойца, позволившего себе вольность в обращении к начальнику, поставить на место, и авторитет свой командирский укрепить. Так считал Ватолин, так, по его убеждению, поступил бы, например, Абакумов, окажись на его месте. Но он не рассердился, потому что понял - не поймет боец его гнева, не признает за собой никакой вольности в обращении к начальнику. Нет в его тоне, в его глазах и намека на какую-то вольность. Он только обидится за себя и еще больше - за жену, приехавшую с домашними постряпушками хоть и не издалека, но и не из соседней деревни.
И еще было обстоятельство, смягчившее командирский гнев: в животе у него засосало, обед был давно, ужин еще не очень скоро. Да и что это за ужин… Тыловая норма питания такая, что есть хочется каждодневно и ежечасно, тем более что с шести часов утра до одиннадцати вечера - на ногах, в лесу и в поле. Ватолин решил, что под вечер его все равно никто не хватится, на крайний случай можно как-то объяснить свое отсутствие, и сказал небрежно, глядя в сторону:
- Ладно, пойдем немного погодя.
Маленькая, с натруженными, темными от загара руками жена Колотилова ждала их на лужайке, затененной старыми березами. На большой домотканой скатерти были разложены пироги и домашнее печенье из темной муки. Один пирог оказался с картошкой, другой с капустой и луком. И оба были удивительно вкусные. Ватолина сморило, он поел и заснул.
Когда проснулся, солнце уже садилось. Лежал он головой на свернутой вчетверо кофте, накрытый шалью. Женщина сидела, подперев щеку рукой. Губы у нее чуть заметно шевелились: рассуждала о чем-то. Увидев, как Ватолин, сбросив шаль, проворно поднялся и, озираясь, стал оправлять гимнастерку, махнула рукой и проговорила:
- Да всего час какой-то и подремал… Отдохни еще. Петя сказал: тебе можно повременить, а сам побежал - проверка, говорит, у них вечерняя.
"Хорошо хоть сам ушел, - подумал лейтенант. - Смотри-ка, не воспользовался тем, что командир взвода тоже в отлучке". И окончательно решил, что правильно поступил, отпустив Колотилова на свидание с женой. А перед ней чувствовал себя неловко: наелся и на тебе - уснул.
- Спасибо большое за угощение, - начал он прощаться.
- На здоровье, милый. Дай вам бог всем целыми остаться. - Лицо ее, недавно казавшееся розовым от загара, теперь потемнело и глаза сузились, - Когда же ты командиром успел стать? Молоденький такой…
Ответа она не ждала, ни к чему ей был ответ.
- Мой-то Петр не ахти какой вояка. И за него сердце болит - мочи нет, а уж за таких, как ты, - и вовсе. Ну иди. В добрый час, сынок.