- Какое обмундирование? Ах да, - вспомнил Ватолин о разговоре с капитаном Зараховичем. Ему бы эти заботы! А надо дивизионом командовать. И свое место найти. И голову держать выше, чтобы дальше видеть. И думать о вражеской батарее, которую следует подавить неведомо как.
9
В норе-блиндаже далеко не каждый мог стоять навытяжку, а старшин лейтенант Павельев стоял, хотя роста был выше среднего, только немного склонил голову - старший лейтенант умел в любой обстановке соблюсти порядок. Доложив, что шестая батарея занимает боевой порядок согласно приказу, он плюхнулся на сколоченную кое-как скамью рядом с командиром дивизиона и крепко сжал его локоть. Огляделся - никого нет. Случай редкий.
- Поздравляю, хотя с опозданием, с новой должностью. Рад за тебя.
Это было единственное поздравление, услышанное Ватолиным от сослуживцев. Он удивился и собрался ответить: не к месту, мол, сейчас такие церемонии, но промолчал и подумал: "Никто ведь не догадался сказать такое, Юрка и тут первый".
- Теперь для тебя главное не промахнуться, и дело твое пойдет, - говорил старший лейтенант. - Глядишь, и не временно исполняющим будешь. Приметил тебя Машковцев. На виду ты у него, так что держись… А меня-то он как, а? Со злостью, с издевкой, будто я сам свою батарею перебил.
- Преувеличиваешь, Юра, - возразил Ватолин.
Павельев вскинул брови, посмотрел в глаза лейтенанту и усмехнулся:
- Ты никак утешить меня хочешь. В утешениях не нуждаюсь, - произнес он с расстановкой и добавил после паузы: - …Костик.
И непонятно было, что означает это ласково-домашнее обращение - "Костик": верность чувству, истоки которого восходят к незабываемой поре детства, или намерение подчеркнуть, что в глазах Юрия Павельева новая должность ничего не добавила Косте Ватолину по сравнению с тем, что представлял он собой два года, тем более неделю тому назад.
- Ничего я не преувеличиваю, все есть так, как оно есть, - рассуждал с прежней усмешкой старший лейтенант. - А Машковцев - солдафон и крикун, ненавидящий всех, кто хоть немного умнее его.
Замолчал, спохватившись, и поправился:
- Почти всех… До финской войны, говорят, сереньким командиром батареи был. Так и остался серым, только повыше должность, шпалы в петлицах заимел. Вот и размахивает этими шпалами, лупит по головам… Ну что у него кроме шпал да луженой глотки? Ничего! Кем он мог стать, если бы не армия? Никем. Таких на гражданке только дворниками берут да вышибалами в рестораны…
Ватолину хотелось сказать, что он, Костя, с радостью перенял бы сейчас хоть малую долю того, чем обладает командир полка Машковцев: прежде всего его опыт, умение говорить так, что никому и в голову не придет возразить. Тогда бы Костя знал, как командовать дивизионом, что именно предпринять сейчас, если рухнет небо и ударит огненный ураган.
От огня, от смерти не защитишься ни высокой эрудицией, ни тонкостью души. Ни сам не защититься, ни других не защитишь. И какой сейчас смысл рассуждать, кто что значил бы на гражданке? Гражданки, если разобраться, сейчас нет, тыл сейчас тоже не гражданка, он тоже фронт. Гражданка будет после войны, и для того, чтобы она снова наступила, нужно на время забыть о ней, отрешиться от принятых на гражданке взглядов на людей.
- Разве такими мы представляли когда-то командиров Красной Армии? - напористо продолжал Павельев. - Представляли их такими, как в книгах, в кинофильме "Истребители"… Где они, скажи?!
Ватолин попросил:
- Может, хватит, Юра…
- Верно, хватит. Я ведь душу тебе излил, больше некому… Обидно, Костя. Но за себя, пет. За свою тогдашнюю наивность, за свои мечты. Ничего ведь не осталось от того, что было. Ни-че-го! Учились одному - делать пришлось другое, объясняли нам так - вышло наоборот. И все наши идеалы - к черту. Разве не так? Обидно.
- Нет! - Ватолин даже привстал от нестерпимого желания непременно возразить, возразить во что бы то ни стало и не затем, чтобы переубедить Павельева: переубеждать его он и прежде не умел и теперь считал бесполезным. Возразить он хотел только для того, чтобы не слышать больше его неторопливо-спокойного, полного опустошающей уверенности тона. Он не знал, как высказать все словами, как передать то ощущение, которое могло захлестнуть его, если бы он согласился с Павельевым, - ощущение стремительного падения. Но сказать не успел…
Вошли один за другим Заруднев и Долгополых. Витя отрапортовал, щелкнув каблуками, дядя Вася, молча козырнув, уселся возле ступенек. Надо было начинать совещание, к которому Костя мысленно готовился, повторяя про себя первые фразы, и которого побаивался. Дать указания Вите Зарудневу - проще простого. А как приказать многоопытному Долгополых и всезнающему другу Юре? Дядя Вася, если что и не так, деликатно промолчит, а Юрка при случае не упустит возможности выразить хотя бы прищуром глаз или взлетом бровей свое недоумение, удивление и все такое прочее.
- Перед нами поставлена задача подавить и вывести из строя тяжелую батарею противника, - начал Ватолин. - Батарея почти что у переднего края, а с наших наблюдательных пунктов ее не видно. Ни с каких пунктов не видно - ни с батальонных, ни с ротных. Что делать будем?
- И верно, задача, - вздохнул Долгополых.
- Удивительные задачи нам ставятся, неосуществимые, я полагаю, - сказал Павельев. - Эффективная контрбатарейная борьба, насколько мне известно, предполагает превосходство в калибре и численности стволов, а также достаточное количество боеприпасов. А у нас…
- Мне это тоже известно, товарищ старший лейтенант, - перебил его Ватолин и сам удивился твердости своего тона, а еще больше - его холодности, означавшей недопустимость возражений. И добавил - Известно, что приказы не обсуждаются, а выполняются. Давно и хорошо известно.
- Да-да, - кивнул примирительно Долгополых. - О чем речь, надо выполнять.
В щель, именуемую дверью, протиснулся младший лейтенант Сахно, недавний командир взвода управления шестой батареи, переведенный на место погибшего начальника разведки дивизиона но настоянию Хабарова. Он и походил чем-то на Хабарова: не то строгостью взгляда, не то сдержанностью. Павельев бросил ободряюще бывшему своему подчиненному:
- Проходи, Сережа. Как там?
Тот и бровью не повел, словно не слышал. Козырнул командиру дивизиона:
- Товарищ лейтенант, прошу извинить за опоздание. Полежать пришлось.
"Ну, чистый Хабаров", - подумал Ватолин и спросил:
- Стреляет?
- Так точно, стреляет. Из всех видов оружия.
- А тяжелая?
- Долбит. Один снаряд каждые полчаса. Зато какой снаряд! Отсюда слышно, как рвется.
- Ничего не разглядели?
- Нет. По звуку только можно определить… Рядом. В низине ведь мы, а фрицы наверху. Снизу не разглядишь.
- Разрешите мне, - поднял руку, как на школьном уроке, Заруднев. - Я знаю, откуда эту батарею видно. От церкви ее видно.
"Церковью" называли груду кирпичей, оставшуюся от вдребезги разбитой часовни. Стояла она на участке, непосредственно примыкающем к вражеским позициям, отлично просматриваемом и не представляющем для немцев особого интереса. Это, по существу, была ничейная земля.
Долгополых всплеснул руками:
- Смотрите-ка, открыл Америку Витюша! А мы-то думаем-недодумаемся… Да там и снайперу делать нечего, там тебя фрицы из автомата уложат или гранатами закидают.
Павельев сидел молча, считая, видимо, излишним для себя участвовать в беспредметном споре. А Ватолин думал, что, если ничего другого они сейчас не придумают, придется принять этот вариант и надо будет пробираться кому-то к "церкви", чтобы оттуда корректировать стрельбу, и если все признают это дело безнадежным, посылать туда он никого не будет, сам пойдет.
- Какую думу думаем, товарищи командиры? - заговорил опять Долгополых. - Все, кажись, ясно, как божий день. Приказ выполнять надо? Надо. Кроме как от церкви батарею эту не увидеть? Не увидеть. Идти к этой церкви кому-то надо? Надо. Мне надо, потому что я старше вас и знаю, не в обиду вам скажу, чуть побольше вас… О чем же думать? - Он посмотрел в глаза Ватолину и улыбнулся: - О чем думать, товарищ лейтенант? Мне положено идти туда. По всем статьям положено. Так ведь?
- Так, - выдохнул командир дивизиона. - Вы пойдете. Этой же ночью отправляйтесь.
- Есть отправиться этой ночью, - дядя Вася поднялся. - Буду, коли так, настраиваться. Разрешите быть свободным?
10
Отправиться этой же ночью к церкви старшему лейтенанту Долгополых не пришлось - помешал начальник штаба Хабаров. Он позвонил исполняющему обязанности командира дивизиона:
- Докладываю: свечек (снарядов на огневых позициях) меньше четверти комплекта. С таким запасом выполнение поставленной задачи считаю абсолютно невозможным. Кроме того, предлагаю самовар (гаубицу) Павельева перевести поближе к хозяйству Долгополых. Там ему легче будет действовать.
Выслушав, Ватолин не нашел что возразить. Подумал, что впредь без согласования с начальником штаба не примет ни одного решения. К тому же вспомнил рассуждения Синельникова о роли командира дивизиона - "подписывай приказы, которые начальник штаба составит".
- Хорошо, - ответил Костя. - Подсчитайте все и отдайте распоряжение.
Гаубицу перевести - дело простейшее. Но снарядов не было и на отстоящей за десять километров базе. Пока снаряды доставили туда, пока их вез к огневым позициям на тощих лошадях вэвод боепитания, прошло двое суток. Только тогда старший лейтенант Долгополых, придирчиво проверив состояние каждого орудия и умение бойцов вести скоростную стрельбу, отправился на ничейную землю.