И Чайка, согласившись с предложением лейтенанта, решил поехать на завод. Он хотел лично осуществить это назначение. Для Бертольда Грингеля много будет значить, если такой ответственный пост ему предложит сам комендант.
Как и в первый раз, Грингеля вызвали в кабинет Дробота. Он не заставил себя ждать.
Сначала поговорили об уходе Бастерта. Грингель выразил опасение, как бы не остановилась вся работа, заменить-то директора некем.
- А что если мы поручим руководство предприятием вам? - прямо спросил Чайка.
- То есть как это мне? - не понял Грингель.
- Очень просто. Сегодня я, как комендант города Дорнау, назначу вас директором завода "Мерседес" вместо уволенного господина Бастерта.
- Но я ведь не инженер, - с трудом произнося слова, ответил Грингель.
- У вас будет технический директор. А вам придётся осуществлять общее руководство заводом. Я надеюсь, что вы справитесь с этими обязанностями значительно лучше, чем господин Бастерт.
- Может быть, вы разрешите мне подумать, посоветоваться? - несмело спросил Бертольд Грингель.
- Конечно! Но знайте, что времени у вас немного. Завтра мы должны сообщить господину Бастерту, кому он передаст дела. Так вот, завтра утром мы ждём от вас окончательного ответа.
Грингель вышел из кабинета лейтенанта совершенно ошеломлённым. В мечтах его всегда привлекала идея заняться усовершенствованием производства, внести кое-какие изменения в работу своего цеха. Недаром он так любил и понимал машины, и только отсутстьие образования мешало ему осуществить давно задуманное изобретение.
Но Грингель боялся взять на себя такую ответственность. Он так глубоко задумался, стоя в проходе цеха, что не заметил даже, как к нему подошли товарищи.
- Что случилось, Бертольд? Ты не болен? - спросил
Дидермайер, пожилой токарь, с которым они работали на соседних станках.
- Нет, не болен, - встрепенувшись, ответил Грингель. - Но, наверно, скоро свихнусь - такую мне задачу задали.
- Что случилось?
- Да вот, понимаешь… Хотят меня сделать директором завода.
- Бертольд, а ты, может, и вправду того?..
Дидермайер выразительно покрутил пальцем около лба.
- Нет. Мне господин комендант предложил.
Рассказывая об этом, Грингель и жаловался и гордился одновременно. Он надеялся услышать от товарищей добрый совет, но, кажется, ошибся. Эх, не следовало им говорить! Теперь все будут смеяться над Бертольдом Грингелем.
- А как же Бастерт?
- Бастерт уходит с завода.
- Хорошенько подумай, Бертольд, прежде чем соглашаться, - сказал другой сосед Грингеля, низенький толстый Мюллер. - Они хотят тебя сделать директором, чтобы ты им выполнил план, а потом демонтируют завод, и мы все останемся безработными.
- Ты говоришь вздор, - решительно возразил Грингель. - Не в этом дело. Я боюсь не справиться.
- А я бы на твоём месте взялся, - подтрунивал Мюллер. - Не боги горшки обжигают. Попробуй. А когда тебя прогонят, тогда и все остальные поймут, что нечего лезть так высоко. Это же неслыханно - из рабочих в директора!
- У них в Советском Союзе рабочие даже министрами становятся, - возразил Дидермайер.
- Тогда Грингелю совсем нечего бояться, - иронизировал Мюллер. - Не сомневайся, Бертольд. Хоть недельку, а побудешь директором.
Грингель отмахнулся от Мюллера и включил свой станок. Он продолжал обтачивать поршни для моторов, а мысли его были заняты предложением коменданта.
Видимо, и Дидермайер думал о том же, так как после работы он неожиданно подошёл к Грингелю и сказал:
- Ты не бойся, Бертольд. Берись. Мы тебя поддержим-
Он кивнул товарищу и скоро затерялся в толпе.
Грингель вернулся домой, приготовил себе обед - он жил одиноко, и продукты ему покупала соседка, - а потом долго сидел, погружённый в свои мысли.
Наконец, решительно поднявшись, Грингель направился к Ренике.
Дорога в шахтёрский посёлок показалась ему невероятно длинной в этот туманный зимний вечер. Он позвонил к Альфреду, но за дверью никто не отзывался. Видно, приятеля не было дома. Грингель подождал на лестнице, пока не показалась Гертруда.
- Альфред на собрании, - сказала она, и Грингель совсем растерялся. С тех пор, как отменили военное положение, собрания заканчивались очень поздно.
"Значит, не удастся даже поговорить с Ренике!"
Он простился с Гертрудой и двинулся в обратный путь.
Кварталы медленно проходили перед ним, а он всё думал и не мог придти к окончательному решению. Так добрёл он до моста через быструю горную речушку - она не замерзала даже зимой.
Грингель остановился на мосту и стал всматриваться в чёрную быструю воду, отражавшую свет уличных фонарей. Он не сразу заметил, как к нему подошёл какой-то человек и стал сбоку.
Грингель оглянулся. Человек показался ему знакомым. Этот высокий, чистый лоб и очки в старомодной золотой "праве… Ах, да! Это же писатель Болер. Токарь как-то видел его на митинге. А что если с ним посоветоваться?
- У вас такой вид, - вдруг сказал Болер, - будто вы собрались топиться! Здесь не стоит: очень мелко. Сантиметров двадцать, не больше.
Писатель со всей серьёзностью объяснил, где удобнее это сделать, и Грингель невольно улыбнулся.
- Благодарю вас, - сказал он. - В таком совете я не нуждаюсь. Но если уж вы хотите помочь мне добрым словом, то я могу вам рассказать о своих затруднениях.
- А именно?
Грингель, не колеблясь, поведал Болеру всё. Старик слушал его с изумлением. Уж этого он никак не ожидал!
- К сожалению, я ничего не могу сказать вам, - с горечью произнёс он, когда Грингель закончил. - Пока я и сам не нашёл своего пути в жизни. Будет нечестно, если я что-либо вам посоветую. Человек, который не знает дороги для себя, не может и не должен направлять других.
- Но вы же писатель! - воскликнул Грингель.
- Да, я только писатель, а не пророк, - сердито ответил Болер и быстро зашагал прочь. Отойдя уже на десяток шагов, он неожиданно вернулся к Грингелю и сказал: - Я могу сказать вам только одно: смелые решения всегда бывают наилучшими. Такой совет, слава богу, меня ни к чему не обязывает.
Он повернулся и через мгновение исчез в темноте.
Бертольд Грингель долго смотрел ему вслед, потом крепко потёр рукою лоб и зашагал в противоположном направлении.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Встреча с Грингелем взволновала Болера не на шутку. Он уже старый человек, а от него на каждом шагу требуют каких-то определённых решений. Что это, неужто сама жизнь вынуждает его чётко определить своё отношение к событиям в стране?
Писатель возвратился с прогулки в плохом настроении. Всё было не по нём в этот день. Сейчас ему показалось, что дома слишком натоплено, а ведь уголь надо экономить. Болер взглянул на термометр и убедился, что температура в комнате обычная - восемнадцать градусов.
Он взял газету, чтобы отвлечься от беспокойных мыслей, но что ни пробовал читать - всё касалось тех самых проблем, от которых так хотелось уклониться.
Хорошо, если бы пришёл Макс Дальгов. Сыграть партию в шахматы, и сразу всё пройдёт. Но так рано Дальгов никогда не приходит. Вероятно, он ещё на работе.
Мелодично прозвонил звонок, и Болер, довольный, потёр руки. Кто бы ни пришёл, можно будет забыться за разговором. В передней послышался женский голос, и писателю показалось, что это фрау Гартман.
Он поспешил к двери. Действительно это была она.
Болер обрадовался актрисе. Они поговорят об искусстве, о театре. Это будет настоящий отдых от всего навязчивого, обыденного, неотступного.
Старик достал из шкафа заветную бутылку зеленоватого ликёра; он хлопотал и суетился вокруг гостьи.
Эдит Гартман заметила его радость - на утомлённом, нервном лице её засветилась улыбка. Она устроилась поудобнее на диване, выпила рюмку ликёра и теперь охотно слушала хозяина.
Писатель собирался говорить только об искусстве.
Однако память всё время возвращала его к этому странному рабочему, которому вдруг предложили стать директором завода. Не говорить о нём Болер, оказывается, не мог.
И он, не торопясь, рассказал Эдит об удивительной встрече во время прогулки, живописно изобразил заснеженный мостик и чёрные волны быстрой речушки, передал весь свой разговор с Грингелем. Только одно утаил он от слушательницы: свой совет, свои заключительные слова.
Его рассказ произвёл на актрису неожиданное впечатление. Болер и не подозревал, что её интересуют подобные вещи. Эдит несколько раз переспрашивала писателя, она хотела знать всё до мельчайших подробностей. Вероятно, что-то личное, тесно связанное с рассказом Болера, давно уже волновало её.
- Ну, а что бы вы сделали на месте этого рабочего? - неожиданно спросила она, и вопрос этот показался хозяину просто бестактным. Гримаса неудовольствия отчётливее обозначила морщинки на его лице.
- Не знаю, - раздражённо ответил он. - Я не ответил ему и не знаю, как ответить вам.
Эдит вдруг встала с дивана, на котором так удобно устроилась, и подошла к окну. Несколько секунд она молча рассматривала узоры, разрисованные морозом на стекле, потом повернулась и сказала:
- Жаль!.. А я тоже пришла к вам за советом.
- За советом? - встревожился Болер.
- Да, именно за советом. Мне сегодня позвонили из комендатуры… Вы, конечно, слышали, что здесь, в Дорнау, на днях открывается театр. У них в репертуаре пока только "Эмилия Галотти", но труппа хочет играть что-нибудь совсем новое. Так вот, послезавтра в магистрате жена капитана Соколова прочтёт нескольким актёрам советскую пьесу. Капитан пригласил послушать и меня. Я ничего ему не ответила, а сейчас не знаю, идти мне или нет. Что вы посоветуете?