Задумалась крепко. У Петрушки свое войско - потешным зовется. Верные люди сказывали, что Петрушка иноземцев привлек на выучку. То опасно. Стрельцы, те все по старинке действуют, выучки у них никакой, ровно татары кучею воюют. А ту кучу разбить ничего не стоит - она уж стала разбираться, князь выучил.
Робела отчего-то к своему князиньке с этим делом приступить. Мысль в ней крепко засела, покою не знала. Не то что днем - ночью о том думала. Сна вовсе лишилась. Негоже это. Доктора Матеуса призвала, чтоб он ей снотворное снадобье приготовил. Все едино - сон не брал.
Сказать князю - не сказать? Кабы на смех не поднял. А что, ежели и подымет, убудет от нее, что ли. Она - первая, она - главная, ее именем Вася все творит, хоть он и многими приказами ведает. А все от ее имени. Но ведь есть еще великие государи, она у них как бы сбоку…
Совсем запуталась Софья. Ходила вся не своя от тех дум. Уж ближние стали замечать: с государыней царевной неладно что-то. Помрачнела, с лица спала, отвечает невпопад, нечто про себя бормочет, будто бес в ней поселился и ответа требует.
Вроде бы сильно умалились Нарышкины. Побили многих, осталось совсем мало. И хоть в церквах поминали царя Петра Алексеевича за здравие, и царицу Наталью тож, однако безропотно повелели они постричь отца и деда царского в монахи под именем Киприана и сослать его подале - в Кирилло-Белозерский монастырь безсходно, потому как стрельцы того потребовали. Такого они страху на всю Москву навели, что им ни в чем отказу не было.
Главный заводчик стрелецкий был раскольник Алексейка Юдин - правая рука, можно сказать, князя Хованского, батюшки. Подали они великим государям челобитную:
"Бьют челом стрельцы московских приказов, солдаты всех полков, пушкари, зачинщики, гости и разных сотен торговые люди, всех слобод посадские люди и ямщики. 15 мая, изволением всемогущего Бога и Пречистая Богоматери, в Московском государстве случилось побитье, за дом Пречистая Богородицы и за вас, Великих Государей, за мирное порабощение и неистовство к вам, и от великих к нам налог, обид и неправды боярам князь Юрью и князь Михайле Долгоруким, за многия их неправды и за похвальная слова; без указу многих нашу братью били кнутом, ссылали в дальныя городы, да князь же Юрья Долгоруков учинил нам денежную и хлебную не додачу. Думного дьяка Ларивона Иванова убили за то, что он к ним же, Долгоруким, причислен; да он же похвалялся, хотел нами безвинно обвесить весь Земляной город, да у него же взяты гадины змеиным подобием. Князя Григорья Ромодановского убили за его измену и не раденье, что Чигирин турским и крымским людям отдал, и с ними письмами ссылался. А Ивана Языкова убили за то, что он, стакавшись с нашими полковниками, налоги нам великия чинил и взятки брал. Боярина Матвеева убили и с ним доктора Данилу за то, что они на ваше Царское Величество отравное зелие составляли, и с пытки Данила в том винился. Ивана и Афанасья Нарышкиных побили за то, что они примеряли к себе вашу Царскую порфиру и умы слили всякое зло на Государя Царя Иоанна Алексеевича, да и прежде они мыслили зло всякое на Государя Царя Феодора Алексеевича и были за то сосланы. И мы, побив их, ныне просим милости - учинить на Красной площади столп, и написать на нем имена всех этих злодеев и вины их, за что побиты; и дать нам, во все стрелецкие приказы, в солдатския полки и посадским людям во все слободы жалованный грамоты за красными печатями, чтоб нас нигде бояры, окольничий, думные люди и весь ваш синклит и никто никакими поносными словами, бунтовщиками и изменниками не называл, никого бы в ссылки занапрасно не ссылали, не били и не казнили, потому что мы служим вам со всякою верностию. А что ныне боярския люди к нам приобщаются в совет, чтоб им быть свободными, то у нас с ними никакого приобщения и думы нет".
Чла царевна челобитье не раз и не два - ей оно было подано - потом князя Василья призвала, а уж после него государям. И было с общего согласия решено дозволить такой столп соорудить, дабы наступило полное умиротворение. И воздвигли его на лобном месте.
Столп этот облегчил ей душу. Стала она молить Пресвятую Богородицу и угодников Божиих, дабы укрепили ее в таковом дерзании. И прежде совета с князем решила зазвать к себе Алексейку Юдина, Стрельцова заводчика. Глянулся он ей человеком верным, ежели посулить ему короб денег да чин, вовсе предан ей будет до гроба. И приказала она его к ней зазвать?
Явился не залупился. Покланялся ей низко, но робости не обнаружил. Собою не видный, ростом не вышел, борода сединою пронизана, глаза черные, пронзительные.
- Готов служить тебе, государыня царевна. За каковою нуждою призвала?
- Глянулся ты мне, Алексей Митриевич. Пытала я князя Ивана Хованского, каков ты есть, отвечал он - верный да праведный. И решила я тебе доверить думку свою, на тебя положиться. Но прежде слово дай на кресте восьмиконечном, что ни одна душа, кроме нас с тобою, о том, что тут говорено будет, не узнает.
- Христом Богом клянусь, государыня царевна, что сказанное меж нас со мною умрет! - торжественно произнес Юдин.
- Знаешь ты, каково распростираю я милость к надворной пехоте. Она есть мой щит, меч и заступление. С вами я готова государством править, вам - все мои заботы, вам и казна открыта.
- Знаю, государыня царевна. И мы за тебя горою стоим, ты - наша единая заступница.
- Ну вот, а коли так, начни со товарищи говорить, что надобно и на меня корону царскую возложить. Что я за то радеть о вас буду, яко за собственных сестриц царевен и в том на сем же кресте даю клятву.
Замялся Юдин. Не ждал он, видно, такого оборота. Молчал, собираясь с мыслями. Наконец сказал:
- Ты ноне правишь, так отчего ж не возложить на тебя венец царский. Потолкую я с товарищами. Мы все за тебя стоим, государыня, - уже решительней прибавил он. - Согласны будем.
- От себя действовать будешь.
- Знамо дело от себя, - и, помявшись, решительно произнес: - А коли станешь за старую веру, мы все за тебя пойдем.
- Не могу я, - развела руками Софья, - не женское это дело в церковные дела мешаться. Коли меж нами было бы - я не прочь: пущай всяк молится, как сердце велит. А так, перед патриархом да государями, того быть не может.
- Пожалуй, - согласился Юдин. - Так я почну за твой венец толковать с братьей.
- Ступай же, я на тебя надеюсь, - и Софья размашисто перекрестила его.
Теперь она решила поговорить об этом с князем Васильем. Поехала к нему. Князь тотчас отпустил приказного дьяка, с которым толковал о деле, непритворно обрадовался.
- Софьюшка! А я о тебе думал. Давно мы с тобою не любились.
- Давно, - согласилась Софья. - Зовешь в мыльню?
- Как не звать. Ровно ты не хочешь?
- Да я завсегда тебя хочу, князинька, - проворковала Софья. - Сладко мне с тобою.
- Ну, коли так, то разболокнись. Больно много на тебе всего.
Долго лежали потом - отдыхивались. Князь наконец промолвил:
- Ну ты севодни, голубица моя, все превзошла. Откуда в тебе столь великая женская мочь?
- От тебя, Васенька. Как гляну на тебя, так все во мне воздымается. Ты меня пробудил к таковой сладости. Без тебя оставалась бы кукольной девой. Жаром великим ты пышешь и меня поджигаешь.
Довольная улыбка разлилась по лицу князя. Софья же, рассудив, что настал подходящий момент, медленно заговорила:
- Зазвала я, Васенька, Алексейку Юдина, он тебе ведом. И повела с ним разговор, чтоб он меж стрельцов обо мне речь молвил. Что-де я ихняя радетельница и не худо бы меня венчать царским венцом…
- Что-о-о?! - князь Василий был явно ошеломлен. Он некоторое время сидел с открытым ртом, и, наконец, придя в себя, выдавил:
- Бог с тобою, Софьюшка! В своем ли ты уме? Ты и так высоко поднялась, выше некуда. Кабы не сбросили, когда Петрушка в возраст войдет. Иванушка твой, сама знаешь, гнил, долго не протянет, иной же опоры у нас нету.
- А вот я что задумала. По-быстрому оженить Ваню, и коли семя у него сгодное, родит ему царица наследника. Мы с тобой и с бояры сего младенца законным царем возгласим, истинно царского корня Милославских. Петрушку-то и задвинем.
- Нет-нет-нет! - воскинулся князь Василий. - Сего неможно, да и не пойдут бояре за нами.
- Я бы правительницею осталась, - плела свое Софья, хотя по ее виду можно было предположить, что она потеряла уверенность в успехе своих предприятий.
- Выкинь дурь-то из головы, - бесцеремонно произнес князь Василий. - Истинно дурь это в тебя втемяшилась. Да все как вскинутся противу нас с тобой, рухнем мы в грязь. Воистину из князи в грязи.
Софья была натурой упрямой и своевольной. Она была уверена в Юдине, в Хованском, в стрельцах, коих она облагодетельствовала, открыла им погреба и казну, поименовала надворной пехотой, то есть своею опорой. Они не выдадут, они, как уверил ее Юдин да и сам стрелецкий голова, батюшка Князь Иван и Хованский, будут стоять за нее горой.
Опять же женитьба царя Ивана была делом решенным - до поры до времени скрываемым ею ото всех и даже от самого братца. Она и невесту ему приглядела - ладную, крепкую, собою миловидную - Прасковью Салтыкову. Род знаменитый, старинный, прославленный. Сама девка с виду рожать будет безотказно, лишь бы семя у Иванушки было доброе. Уж она братца просветила по части мужеских радостей, уж бабу ему опытную подсунула, и та его всему обучила. Сказывала царевне, что уж Иванушка во вкус вошел и семени у него много и на запах оно сгодное. Молодка та была гулящая, опытная по части плотских утех, и Софья на нее понадеялась.
- Нет, князинька, ты как хочешь, а я к сему делу приступилась и уж от него не отойду, - сказала она, тряхнув головой. - Юдин станет стараться - ему я чин посулила и награжденье.