Сидя за рулем, Мухтар рассказывал:
- А потом аист стал драться… Клюв у него во какой! - показывая, Мухтар отмерил полствола у ружья.
- И ты его отпустил? - недоверчиво спросил Амир.
- А ну его! Я б и сам отпустил. Но он как даст клювом по башке… Пока я чесался…
Амир и Мухтар засмеялись.
Отсутствие прямой угрозы, незатейливое приключение с аистом приглушили страх, дети хохотали, боясь обронить мгновение радости, к которой постоянно устремлена детская душа.
Дарига тоже долго смеялась, но вдруг смех ее как-то сам по себе хрустнул, переломился и тоненькое жалобное завывание струйкой просочилось из самой души девочки.
Мальчики разом стихли.
- Ии-и! Де-едуу… де-д-ду-ушка-а-а!.. - судорожно вздрагивала девочка.
Мимо проплывал дремучий остров. Из тьмы его берегов к баркасу тянулись белые корявые ветки. Плач девочки из глубины острова отзывался эхом, и казалось, что там, за сплетениями саксаула, плачет еще одна девочка.
Ужас охватил ребят, и они, прижавшись спинами к девочке, как бы защищая ее, стали кричать мерзлыми голосами:
- Ата-а-а-а!..
- Зейнолла-ата-а-а-а!. Э-э-эй!
- Э-э-э-а!.. - жутко передразнивало эхо.
И чем громче кричали дети, тем страшнее откликалась ночная темень. Вдруг Мухтар вскинул ружье и выстрелил в звезды. Отозвалось далекое протяжное эхо, и снова все стихло вокруг. Равнодушно светилась река. Испуганно озираясь, безутешно плакала девочка…
Брезжил рассвет. Каик пристал к пологому берегу, на котором стоял старый аул. Несколько ломов без крыш, без стекол пустоглазо пялились на реку. Остальные дома тоже казались мертвыми.
На берегу ребята нашли пустую тачку, погрузили в нее мешок с мукой, бидон с керосином, куль соли, солдатский вещмешок и покатили тачку в аул. Ребята прошли мимо кузни с темным проемом двери. Возле кузни стоял столб, на нем висела связка ржавых подков. Аул был пуст, и от этого стало страшно. Поднялся ветер и понес пыль по дороге.
- В этом ауле мужчин нет, - сказала Дарига. - Все на войне. Молодые тети тоже… Кто на войне, а кто на руднике работает. Остались одни бабушки. Их тоже мало… Каждый год мы с дедушкой помогаем им огород копать, джугару сеять. Вон идет Куляш-апа. Она умрет, когда узнает про это… - Дарига ткнула пальцем в солдатский вещмешок.
- А ты не показывай, спрячь… - предложил Амир.
- Дедушка никогда не врал, - возразила она. - Он говорил, лучше знать, чем не знать… Обманывать хуже, говорил дедушка.
Дарнга достала из сумки трепещущий на ветру лист похоронки.
- А если она умрет? - в упор посмотрел Амир на Даригу и неожиданно строго приказал: - Не давай.
Девочка растерянно посмотрела на Мухтара. Тот пожал плечами.
Подошла старая, изможденная женщина. Слеповато вглядываясь в детей, она вдруг всплеснула слабыми руками и запричитала:
- Ай вы, бедные мои! Ай, это ты, Дарига, айналайн, где твой дедушка? Неужели умер или заболел? А это чьи дети? Ай вы, бедные мои! И керосин, и мука. А почту? Дарига, айналайн, это мне письмо? Да? Вот хорошо! Не зря ко мне аистиха вернулась. Два дня назад улетела, и нет ее и нет. Пустельга яйца ее в гнезде поклевала. Я плакала, плакала! Думала, будет несчастье. А утром слышу: прилетела моя аистиха. Во-он она!
На крыше в большом гнезде копошился аист и клювом срывал с себя клочья сети, трепыхавшиеся на ветру. Мухтар узнал своего аиста, обрадованно толкнул Амира:
- Вот он!
- Да, да! - подтвердила старушка. - Прилетела, и вижу, радость мне принесла. Это мне письмо, айналайн? Да?
Дарига сначала попридержала похоронку, которую хотела взять Куляш-апа. Потом решительно протянула ее старушке. Та взяла похоронку, поднесла близко к слеповатым глазам и, вздрогнув, быстро вернула ее девочке. Пугливой бабочкой пропорхала похоронка из рук в руки и, когда снова замерла в руках девочки, Амир и Мухтар облегченно вздохнули.
Поколебавшись, Дарига опять протянула трепещущий на ветру лист бумаги в сухие руки старой женщины, прижатые к груди. Куляш-апа отшатнулась, сжалась в комок, как от удара, и слабо промолвила:
- Дарнга, айналайн, это не мне, да?.. Дарига, верблюжонок ты мой, пожалей меня, старую верблюдицу. Я уже две таких получила, дети мои бедные! Это не мне, да? Скажите! Нет, да? У меня курт есть… Я вам курт дам, дети мои бедные.
Куляш-апа опустилась перед испуганными детьми на колени и стала развязывать узелок. Пальцы ее непослушно прыгали. Развязав узелок с белым шариком овечьего сыра, она вдруг упала на землю и заплакала, жалобно причитая тоненьким, как у маленькой депочки, голоском:
- Ой, не надо, не надо, дети мои бедные! Аистиха ко мне вернулась!.. Ой, не надо, не надо мне этой черной вести, дети мои бедные! Аистиха ко мне прилетела!.. Всех забрала у меня война, дети мои бедные!.. Ой, не надо, не надо! Аистиха ко мне прилетела!..
Дарнга сжимала в своих ручонках похоронку и растерянно смотрела то на Куляш-апа, то на мальчиков. Ветер вырвал из рук девочки похоронку, и она полетела к берегу реки. Дарига кинулась догонять порхающий клочок бумаги.
Мальчики оцепенело смотрели на причитавшую старушку, стоявшую перед ними на коленях, и не знали, что делать.
От ближних домов, тяжело передвигая ноги, бежали еще четыре женщины. Пыльный мусорный ветер слепил нм глаза, они отгораживались от него рукавами и тревожно поглядывали вперед.
Похоронка, зацепившись за желтый куст прошлогодней колючки, затрепетала на ветру. Дарига судорожно схватила листок и, больно уколовшись о колючку, заплакала.
- Ата… Ата… - всхлипывая, проговорила девочка, - я не могу так… Ата!.. Где ты?! Дедушка-а-а-а!..
Голос ее улетел вместе с ветром и стих над бескрайним простором пустынной реки…
Аистиха скрипуче и громко покрикивала, выбрасывая из гнезда скорлупки яиц, и они, подхваченные ветром, долго летели в сторону реки…
Мальчики, потупив головы, сидели на полу в сумрачной комнате и пили чай. Пять печальных женщин, одетых в старую мужскую рабочую одежду, сидели вокруг Дариги и тихо плакали.
Дарига выкладывала из солдатского вещмешка вещи, протягивала их онемевшей от горя тетушке Куляш и читала опись. Она старалась читать как можно тише и мягче, но казенные слова описи звучали жестко:
- "…гимнастерка летняя, стираная, чулки длинные… фильдеперсовые… ленинградский довоенный выпуск… рубашка с кружевами… сорочка женская…"
В тишине был слышен шорох и писк мышей.
Куляш-апа разглядывала белую рубашку, держа ее за бретельки потрескавшимися от долгой работы пальцами. Маленькая старушка съежилась, и высохшее тело ее стало еще меньше. Поблекшие слеповатые глаза ее были пусты от ужаса и горя. Она прижала белую сорочку к усохшей груди и посмотрела куда-то в только ей видимую даль.
Дочитав опись, Дарига вздохнула и жалобным виноватым голосом стала читать письмо:
- "Дорогая мама! Пишут вам боевые товарищи Амины. Завтра мы снова идем в бой. Может, и мы не вернемся живыми. Поэтому высылаем вам, дорогая мама, вещи вашей дочери, чтобы сберечь в сердцах близких и родных светлую память о нашей боевой подруге Амине Саттаевой, геройски погибшей, - голос Дариги дрогнул, и она продолжала прерывистым, тоненьким голоском, - …от рук фашистских извергов… за пашу… великую
Родину. Мы клянемся вам, дорогая мама, отомстить за вашу дочь, за нашу Аману".
Дарнга разрыдалась, прижалась к высохшей груди старушки.
- Я не могу больше, - пролепетала девочка. - Извините меня, апа…
Онемевшая от горя старушка тупо смотрела в стену и все гладила вздрагивающую сниму девочки.
Мальчики, чувствуя, что тоже вот-вот заплачут, отвернулись и стали разглядывать стену, оклеенную газетами. Старые газеты, изъеденные мышами, пожелтели. На стене, среди множества фотографий и открыток, висел осколок зеркала. В зеркале была видна старушка, одетая в старую солдатскую шинель.
Куляш-апа утерла слезы концами платка и негромко запричитала. Остальные женщины, нестройно подлаживаясь, тоже запели рыдающими голосами. Пронзенные этим причитанием мальчики склонили головы…
Ветер сеял над безлюдным аулом пыль. Тоскливо витала по дворам песня-плач Жоктау. Песня-плач то, стихая, оседала вместе с пылью на поросшие сорной травой огороды, то вздымалась ввысь вместе с мусором, клочками бумаги и кружилась там с двумя белыми аистами над безлюдным берегом пустынной реки…
Переворачивая жирные комья земли, мальчики вскапывали огород, заросший сорной травой и верблюжьей колючкой.
За ними на корточках по грядкам передвигались женщины и бережливо сеяли семена джугары.
…Потом мальчики долго возились у старого заброшенного чигиря. Заменили сломанные лопасти, и упругий поток воды двинул большое чигирыюе колесо. Кувшины, старые ведра и бидоны черпали воду, сливали ее в деревянный желоб, и вода по нему стекала в сухую канаву.
Женщины лопатами и кетменями помогали слабой воде пробиваться к разрушенным старым арыкам, и дальше - в сады и огороды аула.
Женщины распевали обрядный причет:
Покровитель Чигира - Великий Шнар,
Чти Шнара, иначе с Чигиром
может случиться несчастье,
Будешь почитать Шнара Великого,
Будет всегда урожай.
…Огород был вспахан и засеян, между грядками горели розовые от заката ленты воды.
Мальчики-пахари стояли посреди огорода, а женщины по старинному обычаю обливали их водой. Мальчики нарочно громко вскрикивали, поглядывая на Даригу, а Дарига смеялась, стараясь сильнее облить их.
Вода в реке прибывала, кое-где глухо ухали подмытые берега.