Новый роман Геннадия Семенихина является завершением его трилогии, посвященной донскому казачеству.
В третьей книге автор повествует об участии в Великой Отечественной войне наследников боевых традиций донцов. В центре романа образ Вениамина Якушева, правнука одного из героев войны против Наполеона, беглого крепостного Андрея Якушева.
Книга рассчитана на массового читателя.
Содержание:
Часть первая. Фронт 1
Часть вторая - "Черные гости" 27
Часть третья - Расплата 78
Вместо послесловия 103
Примечания 103
Семенихин Геннадий Александрович
Новочеркасск: Роман. Книга третья
Часть первая. Фронт
Ныне иные наши модные мемуаристы и беллетристы чрезвычайно любят описывать первый день войны и нередко начинают свое описание с того, как седеющий, потрясенный обрушившимся на страну бедствием человек, которого вскоре стали именовать Верховным Главнокомандующим, бесшумными шагами расхаживал по своему кабинету, останавливаясь время от времени у стола, чтобы снять ту или иную трубку с бушующих звонками телефонов. С особым подобострастием описывают они тонкий запах табака "Герцеговина Флор", царивший всегда в кабинете, и то, как, вытряхнув из любимой трубки пепел, человек этот, больше всех отвечавший за судьбу нашей Родины, тотчас же снова набивал ее.
Герой моего повествования далек был в эти рассветные часы двадцать второго июня сорок первого года от того, чтобы думать, какими бесшумными были шаги этого человека, скрадываемые мягким ворсом ковра, и каким смятенным от горя его лицо со следами давно перенесенной оспы, отражавшее скорбь, а может, даже и некоторую растерянность перед огромной бедой, ворвавшейся в нашу жизнь, которую ни один смертный, а может, даже и бессмертный, не мог бы теперь предотвратить.
Сержант авиационного полка средних бомбардировщиков, которые плюс к тому назывались в ту пору еще и скоростными, полка, базировавшегося на далеком от столицы аэродроме на территории Белорусского Особого военного округа, стрелок-радист по штатной должности Вениамин Якушев был далек и близок от этого. Далек, потому что так никогда и не ощутил запаха трубки, зажатой во рту первого человека страны, а близок, потому что накануне вместе с двумя своими дружками, такими же, как и он сам, сержантами, смотрел кинобоевик "Если завтра война" и, ложась в казарме на жестковатую койку, шепотом обменивался с ними своими впечатлениями.
- Все-таки это очень легко в киношке получается, - задумчиво говорил он. - Раз, два - и наши в Берлине. А будет ли так?
- Зачем же мучиться сомнениями? - усмехнулся один из его дружков. - Лучше спроси об этом у какого-нибудь компетентного товарища.
- У кого же? - со смехом развел руками Якушев.
- Да хотя бы у нашего политрука Сошникова. Тебе это легко. Все-таки на одном самолете летаете, в одном экипаже.
- Завтра спрошу, - сонно пробормотал Якушев и умолк, потому что в дверях показалась рослая фигура старшины эскадрильи Волкова.
- А ну, разговорчики! - прикрикнул тот. - Для вас команда "Отбой" не существует, что ли?
- Ходят слухи, что с завтрашнего дня она будет отменена, - весело пошутил Якушев, совсем не подозревая, насколько был близок он к истине.
Утро двадцать второго июня взорвалось войной.
Вениамин Якушев очнулся от неожиданного окрика. Худенькая девичья фигурка в не по росту длинном халате, перехваченном на спине длинным шнурком, нависла над ним.
- Ты во сне звал какую-то Цаган. Кто она? Ты ее любил? - спрашивала медсестра так громко, что он невольно вздрогнул и огляделся по сторонам.
Госпитальная палата была наводнена мраком, но он уже редел, и за окнами небо постепенно изменялось. Встречая новый невеселый день, оно сдавалось на милость запоздалому осеннему рассвету. На соседних двух койках похрапывали такие же, как и он, раненые. Что-то пробормотал во сне грузный пожилой политрук Сошников, заскрипела железная сетка под мускулистым телом Вано Бакрадзе. Уже проступал из ночи белый подоконник, заваленный шлемофонами и планшетами с картами района боевых действий, на которых красными стрелами были обозначены изломы их последнего одинакового во всем маршрута.
- С ума ты сошла? - растерянно прошептал Якушев. - Их ведь побудишь!
- А какое мне дело! - яростно возразила Лена. - Ты, ты… ты предатель. А еще клялся, что навек будешь любить. Короток же твой век.
Подолом не первой свежести халата она вытерла лицо, а потом закрыла его, делая вид, что рыдает. Но хрупкие плечи ее на самом деле вздрагивали, и Вениамин не на шутку испугался, что она вот-вот наделает шума на всю палату. Он нерешительно прикоснулся к ее перманентной прическе.
- Лена, постой… Ну подожди, дуреха, - зашептал он ласково. - Цаган - это особая история.
- История? - всхлипнула девушка. - Значит, у тебя много было подобных историй? А утверждал, что я первая. Значит, врал? Какая же я у тебя по счету история!? Говори.
Не освобождаясь от его ладони, она присела на краешек кровати и тихонько всхлипнула. Якушеву стало ее необыкновенно жаль. В самом деле, она ведь по-своему была права, хотя эта правота и основывалась на недоразумении. Щемящее чувство жалости заполнило душу. Ладонь сползла на теплую шею девушки, а потом он и сам приподнялся, насколько это позволяла загипсованная нога, двумя руками привлек ее голову к себе. Он ожидал, что она разгневанно вырвется и вновь раздадутся в палатной тишине упреки, но Лена вдруг вся как-то поникла, опустилась рядом с койкой на колени и покорно прижалась к его лицу. Продолжая гладить ее по голове, Вениамин задумчиво проговорил:
- Цаган? Леночка, ты хочешь знать, кто такая Цаган?
- Еще бы, - тотчас же откликнулась медсестра. - Ты с ней переписываешься?
Якушев рассмеялся:
- Чудачка. Я ничего о ней не знаю вот уже на протяжении трех лет. И потом, откуда же она могла бы достать мой адрес? Так что успокойся, прошу тебя.
- Ну да, так я тебе и поверила, - обрадованным шепотом отозвалась медсестра. - А зачем ты ее звал во сне, да еще стонал при этом? Я бы иначе к тебе не подошла.
Якушев вздохнул. Запоздалый рассвет глубокой осени уже отчетливо высветил нехитрое убранство госпитальной палаты: койки с железными прутьями спинок, в белый стандартный цвет окрашенные табуретки, переплеты на оконных рамах и стекла, иссеченные мелким нудным дождем. Бледнозеленые Ленины глаза были неотрывно устремлены на него. Тоска и горечь светились в них.
- Она мне сегодня приснилась, Лена, - буднично промолвил Якушев. - Цаган спасла в калмыцких степях мне жизнь. Мне и моим друзьям - гидротехникам Олегу Лукьянченко и Сергею Нефедову.
Девушка с удивлением подняла на него глаза:
- Так то еще до войны было, да? Как же она могла такое сделать?
- Об этом долго рассказывать, - уклонился Якушев. - Я расскажу тебе лучше потом, когда все будут спать или ты принесешь мне костыли и мы удалимся куда-нибудь из палаты.
- Предложение принимается, - послушно отозвалась Лена. - Вечером все медсестры уйдут на дежурство, а у нас троих пересменок. Я свободна с десяти до двенадцати ночи. Ты в это время придешь?
- Прихромкаю, - усмехнулся Якушев. - Если костыли не отнимешь, разумеется.
- Я не зловредная, - отодвигаясь от него, промолвила девушка. - А сейчас пора уходить.
Якушев неохотно кивнул и закрыл глаза. Шороха ее удаляющихся шагов он уже не слышал. Он уносился в прошлое, и все окружающее для него померкло. Вениамин знал, что сила воспоминаний такова, что они порою начисто исключают из человеческого сознания настоящее. Он уже не слышал похрапывания Сошникова и редких постанываний Вано Бакрадзе, которому, очевидно, снилось что-то крайне неприятное.
Сознание переносило его в далекую калмыцкую степь. Нет, он увидел ее не весеннюю в нежном убранстве алых тюльпанов и ковыля, какой она бывает в самом начале мая, а ту, какой становится в августе, когда вся растительность вымирает вокруг и, кроме пыльной намети, ни одного зеленого бугорка не увидишь окрест. Лишь огромное, во все стороны вплоть до самого горизонта, расстилающееся свинцово-серое пространство с зыбучими сугробами песков, наметенными ветром-астраханцем, предстает глазу. Исчезают порой в то время погребенные этим песком караванные тропы, высыхают колодцы, ни один путник не выходит без серьезной надобности на похороненную под песком караванную тропу.
Судьба начинающих гидротехников занесла их после техникума в этот диковатый край. Было это в суровом тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Их, всех троих: чахлого, желтолицего от малярии соседа Якушева по Аксайской улице Олега Лукьянченко, смуглого, несколько заносчивого осетина с русской фамилией Сергея Нефедова и самого Якушева - принял нарком земледелия республики, молодой дородный калмык с добрым, располагающим широкоскулым лицом. Беседа была короткой. Двоих он быстро отпустил, а Вениамина задержал.
- Вот что, Якушев, - сказал он, задумчиво прохаживаясь по кабинету в поскрипывающих крагах, - твоего предшественника, начальника изыскательско-строительной партии, мы арестовали за денежные злоупотребления и отдали под суд. Судьба его ясна - посадили. Ты комсомолец?
- Комсомолец, - ответил Якушев.