- Белоус, опять без очереди?
- Опять, сержант, опять! Привычка…
- Дурная привычка.
- Возможно, сержант, возможно. Та усе уже смирились, що лезу попередь батьки. Верно, хлопцы?
Кто улыбнулся, кто поддакнул, а только что вернувшийся с поста Яремчук гаркнул:
- Мы, хохлы, такие!
Семиженов проворчал:
- И откуда это у тебя, Белоус?
- Треба разжуваты, товарищ старшина? Битте-дритте, слухайте: с детских, извиняйте, годов по очередям. Что можно куповаты потребное людыне… чтоб без очереди? Так или не так?
- Так, - сказал Яремчук. - Но нехватку продуктов там, товаров и прочего испытывала вся страна. Потому пятилетки, строили социндустрию, снова же коллективизация. А оборона, чтоб защищать от империалистов? Народ привык к очередям, как к воздуху. Да мы все тут привыкшие. Но не прем же нахалом!
- Я не можу стоять в хвосте. Натура протестует! И всю жизнь: лезу без очереди. Ну что - рубайте мне башку!
- Еще пригодится. Повоюешь, - сказал Гурьев. - А башку могут срубить гансы!
- Тай грэць тоби, гурьевская каша! - По-русски: типун тебе на язык, чтоб не сглазил!
Воронков, естественно, не вмешивался в треп: за рамки не выходит. Дожевал сухую, без масла, в комочках пшенную кашу, попил чайку с сахарином, слопал суточную пайку хлеба - не удержался от соблазна. Ладно, днем и вечером перебьется без хлебца, на чаек будет налегать.
Зазвонил телефон: комбат Колотилин. Выслушав доклад Воронкова, что на участке спокойно, он сказал: что же ты, дорогой Воронков, держишь свою санинструкторшу в черном теле, я зашел к ней вскоре после тебя и был поражен неприглядностью в землянке, я пообещал Свете наладить ее быт.
Неприятно удивленный, Воронков сказал в трубку:
- Виноват, дали промашку. Сейчас поправляем. Лично прослежу.
- Давай заглаживай промах. Женщина же, молодая притом, а живет, как в хлеву…
- Я вас понял, - прервал Воронков, понимая: по меньшей мере это неучтиво.
- Повторяю: как в хлеву! (Комбат повысил голос.) Тебе должно быть стыдно… Молчишь?
- Мне стыдно…
- Ну то-то… После завтрака, точней, после немецкого артналета, выводи свободный от службы личный состав на солнечные ванны. Мне Света объяснила, буду выполнять ее рекомендации. В масштабе всего своего хозяйства…
Все свое хозяйство - это третий стрелковый батальон капитана Колотилина. Что ж, правильно. Воронков сказал:
- Разрешите выполнять?
- Разрешаю, разрешаю… И помогай Свете проводить утренние медосмотры… И последнее: к двенадцати ноль-ноль прибудешь на мой НП. Будут командиры самоваров и самопалов, надо кое-что отработать…
- Понял.
- Да, а как у тебя с ногой?
- Благодарю, лучше.
- Топать можешь?
- Могу.
- Ну, будь здоров!
- До свидания!
Самовары - минометы, самопалы - станковые пулеметы, а отрабатывать с командирами этих рот будем взаимодействие при отражении немецкой атаки - комбат еще раньше планировал такую встречу. Встретимся, отработаем: мы такие. От разговора с комбатом остался нехороший осадок. Чего капитан сунулся к нашей санинструкторше? Что, без него не знаем, как навести порядок? Своего ума нет? А та тоже, видать, бойкая: ротный пообещал же и с медосмотром, и с загоранием, и с прочим, зачем еще и комбата пристегивать? Напела, поди, высокому начальству о своих нуждах. А высокое начальство взялось стыдить Воронкова: в черном теле, мол, держишь. При чем тут черное тело? Недосмотрел - виноват, исправлюсь, ведь не умышленно же загнали ее в эту землянку-развалюху? Как будто остальные землянки - образец фортификации и коммунально-бытового хозяйства и могут соперничать с величественными немецкими блиндажами? А минометы-самовары и пулеметы-самопалы это детская игра: так маскируем в телефонных переговорах открытый текст. Немцы не столь дурные, нетрудно догадаться, что за самовары, самопалы, огурцы, карандаши и хозяйства. Дезинформация! Наив!
Чтобы как-то подавить раздражение, Воронков принялся с яростью обтирать сапоги мокрой тряпкой, затем тереть их бог весть где добытой Семиженовым бархоткой, - блеска не было, но и грязи тоже. Надолго ли? До первого шага в ход сообщения. Услышал говорок младшего сержанта Белоуса и немедля влез:
- Дмитро, ты зачем уродуешь язык?
Тот выпучил зенки:
- Шо?
- Ни шо! За армейскую службу русским овладел?
- Вполне, товарищ лейтенант… Хотя не так, как профессор!
- А для чего без конца вставляешь украинские словечки?
- Что, нельзя?
- Можно. Но для чего?
Насупившийся было Дмитро Белоус ухмыльнулся:
- Для скусу! Для понту! Для красоты!
Воронков махнул рукой:
- Ну, как знаешь…
- Нет, почему же, товарищ лейтенант! Чтобы сделать вам приятное, буду шпарить только по-русски! Ну разве что иногда вспомню ридну мову… Вы согласные?
Да, занесло меня, подумал Воронков. И вторично махнул рукой:
- Говори как хочешь…
9
Курильщики табачили, как очумелые, и Воронков, обычно уживавшийся с махорочным дымом, сейчас так резко встал, что стрельнуло в раненой ноге. Чертовы табакуры, со свету сживают, прямо-таки задыхаешься, и нисколечко не считаются с некурящими. Он шагнул к двери и столкнулся с Даниловым. Оба онемели от неожиданности, затем легонько обнялись, Воронков посторонился:
- Проходи, Семен Прокопович! Рады дорогому гостю.
- Я не один, однако, - Данилов обернулся, позвал: - Алешка, заходи!
Бочком, смущенно в землянку протиснулся белесый, медвежеватый боец с неправдоподобно жарким румянцем на тугих щеках. Данилов похлопал румяного парня по плечу:
- Мой новый напарник. Не гляди, что паря шибко молодой, в Забайкалье охотничал, однако. Глаз вострый, рука твердая, да, Алешка?
Алешка еще сильней залился краской, хотя, казалось, быть более румяным физически невозможно. Оказывается, возможно. К тому же запунцовели и уши и шея. Стал как кровь с молоком. Охотник-забайкалец, это напарник так напарник, не чета дилетанту Воронкову, который-то и сходил всего разик на охоту со знаменитым снайпером. А Семен Прокопович Данилов продолжал:
- Алешка - паря непростой. За белку медаль с Сельхозвыставки в Москве имеет, однако. Да, паря?
Алешка помотал головой, будто отгоняя мошку. Ясно, скромняга. И снайпером под началом у Данилова станет знаменитым - только успевай делать зарубки на прикладе. Воронков сказал:
- Семен Прокопович, зарубок у тебя не добавилось?
- Нет, паря, - Данилов огорченно вздохнул. - Немец, однако, засек мою позицию под автомобилем. Туда уже не сунешься… Вот и пришли с Алешкой выбирать другую позицию. Полазаем по обороне, что-нибудь углядим, однако.
- До артобстрела погодите, - сказал Воронков. - Присаживайтесь, чайком побалуетесь.
- Чаек - это шибко можно, - сказал Данилов и бережно поставил в уголок завернутую в брезент винтовку.
- Значит, Семен Прокопыч, пока двадцать четыре зарубки?
- Да, лейтенант. Как срезали с тобой фрица, так больше и не было…
- Двадцать пятую сделаешь с Алешкой.
- Постараюсь, однако, лейтенант. Алешка - таежник, из Чикоя, а это шибко отлично! Я его в триста тридцать девятом полку случайном обнаружил. И прямехонько - в штаб: отпустите парю со мной! Отпустили…
- Заварку покрепче, Семен Прокопыч?
- Лей, лейтенант, не жалей, однако…
Воронков говорил с Даниловым, и в нем воскрешалась раздраженность, возникала нелепая, ребячья ревность: быстренько же списал его со счетов Семен Прокопович, уже новеньким напарником обзавелся, уже лейтенант Воронков вроде совсем и не нужен, ну извините, Семен Прокопович. Глупо? Глупо. Но ведь и глупость не сдается сразу. Потом сдастся, уступит, а затесы, а зарубки все ж таки останутся. Не на прикладе - на сердце. От такой ерундовины зарубки? Ну не зарубки - зарубочки…
Немецкий артиллерийско-минометный обстрел нынче что-то припоздал. Но вдарили фрицы, как всегда, плотненько. Разрывы, грохот. Землянку затрясло. Братва - ноль внимания, фунт презрения: курили - дым, как от разрыва, в голос балагурили, Данилов с румяным парей Алешкой выдували черный, густой чай, - при этом глоток из эмалированной кружки Семен Прокопович чередовал с глотком дыма из жалобно плюхавшей трубки-коротышки. Следует признать: немецкий налет с каждой минутой все больше выбивал дурь из башки лейтенанта Воронкова. Думалось уже по-другому. Вмажет какой огурец в землянку - и привет, снесет тебе башку вместе с роившимися в ней вздорными мыслишками. И друзьям-товарищам головы может снести. А ведь ты же их любишь? Люблю. А себя? И себя люблю. Но не сильней, чем их. Если сильней, то я сволочной эгоист. А если совсем себя не любить? Получается, христосик. Нет, правильно: сперва люби друзей-товарищей, потом уж себя - и то понемножку, как форсит Дмитро Белоус - потыхесеньку.
И затем: неужто ты, Воронков Саня, не улавливаешь несоизмерности пустячных обид на Белоуса, Лядову, Данилова, комбата Колотилина и других, окружающих тебя, с горем и тоской от сознания, что самые близкие, самые дорогие на свете - родители, брат, Оксана - уже никогда не окружат тебя. Разве что во сне. Улавливаю! Артминобстрел очень способствует очищению мыслей и чувств. Или, как тоже выражается Дмитро Белоус: промывает мозги. Иначе сказать: не забывай о своем великом горе и не опускайся до мелочей повседневности. Понял? Чего ж тут не понять. Ну, если такой понятливый, то будь и памятливый. Чтоб не пришлось самому себе напоминать прописи. Как у тебя с памятью? Не жалуюсь. А на что жалуешься? На войну. Но на нее все жалуются. Потому - терпи.