Он потащил меня к начальнику охраны. Может, разрешит без пропуска по старому знакомству.
Мы пересекли длинный заводской двор, вошли в цех, и вдруг у меня сладко и радостно защемило сердце.
Стояла на тумбе перевернутая чаша, и из нее бил фонтанчик, тот самый… И, как тогда, три года назад, я прикоснулся губами к холодной воде, сразу вспомнив ее вкус. С этой удивительной воды для меня начался завод, и сейчас я как бы заново переживал встречу с ним. Пил жадно: вода скатывалась по подбородку и брызгала на рубашку, на мундир, а я не мог оторваться.
Все повторялось. И грохот листогибочной машины, когда-то так ошеломивший меня, и предупреждающий звонок крана, несущего огромную заготовку, и даже запах - кисловатый запах металла - все повторялось и вернулось ко мне.
Я даже не очень огорчился, что моих ребят не оказалось на месте - они работают в вечернюю смену. Ничего, я еще приду сюда, а потом вся бригада нагрянет ко мне.
На нашем участке работали какие-то незнакомые парни; Колянич сказал - из ПТУ, очень грамотные ребята. Для меня же это были "салаги". Наверное, второй разряд всего-навсего. Вот один такой варит шов - брызги летят. Ясное же дело - далеко держит дугу.
Зато еще издали я увидел квадратную фигуру своего бывшего бригадира и учителя - дядя Леши Савдунина. Все-таки опять повезло!
- Разрешите доложить, рядовой Соколов прибыл! - сказал я. Дядя Леша улыбнулся, и глаза у него стали щелочками. В нем все было квадратным, и только глаза круглыми, да и то превращались в такие вот щелочки, когда он улыбался.
Дядя Леша протянул мне квадратную руку, и я взял ее с опаской. Обычно после его рукопожатия пальцы слипались и белели.
- Ничего, - сказал он. - Вполне.
Савдунин был неразговорчив; пожалуй, даже Эрих Кыргемаа показался бы перед ним болтуном. Он сказал два слова и опять долго улыбался, а потом все-таки спросил:
- Как?
- Все в порядке, граница на замке, дядя Леша.
- Ты его поздравь, - сказал мне Колянич. - К пятидесятилетию орденом наградили, "Знак Почета". Вчера праздновали.
Я заволновался. Знал бы, что дяде Леше пятьдесят, заранее поздравил бы. А теперь-то чего, задним числом? И подарка не сделал никакого. Впрочем, хоть это…
- Газетка найдется? - спросил я Колянича.
Он пожал плечами.
- В конторке, кажется, есть.
До конторки было далековато. Ребята-сварщики поглядывали на нас с любопытством, и я крикнул:
- Газетки у вас не найдется?
Газета нашлась. Я развернул пакет и шлепнул на газету леща. Парень, который дал мне газету, вытаращил глаза: вот это штука! Отродясь не видал таких! Я протянул леща Савдунину.
- Принимайте, дядя Леша.
- Спасибо.
- Говорят, с кашей хорошо, - сказал парень. - С гречневой. Ты сам поймал или купил?
Я смерил его самым презрительным взглядом. А ребята уже толпились вокруг нас, и каждому обязательно хотелось потыкать леща пальцем.
- Рыбу не видели, что ли? - сказал я. - А ну, снимай щиток.
- Что? - не понял парень, который дал мне газету.
- Щиток, говорю, снимай. И робу.
Он покорно снял со своей головы щиток, а я со своей - фуражку. Надел щиток. Скинул на руки Колянича мундир и натянул брезентовую робу. Спросил парня, кивнув на сварочную плиту:
- Заземлено?
- Пустой вопрос, - сказал он. Очевидно, обиделся.
Это было мое место. Парень просто не знал этого, иначе не обижался бы. Я посмотрел на деталь - старая знакомая, такие я уже варил. Я выбросил из зажима сгоревший электрод и поставил другой, четырехмиллиметровый, опустил щиток.
Обычно сварщики зажигают дугу "тычком". Но я был из школы Савдунина, что ни говори. Мы зажигали дугу, чиркая электродом, как спичкой. Я чиркнул - и сквозь черное стекло наконец-то увидел, как капли электрода начали падать в "ванну" - оплавленные края шва.
Я ничего не забыл! Я вел электрод, чуть покачивая его от кромки шва к кромке, стараясь держать дугу как можно ближе к металлу. Там опять происходило чудо, уже не раз виденное и не раз пережитое мной. Я соединил два разрозненных куска металла - и рождалась деталь, вещь.
Все!
Я откинул щиток на маковку.
Шов был ровный, чистый, ни бугорка, ни ямки.
- Как масло сварил, - сказал кто-то.
Они стояли поодаль - Колянич, Савдунин, салаги - и теперь тянулись, чтобы взглянуть: не запорол ли деталь этот нахальный солдат-пограничник? Ничего! Четвертый разряд не дают за здорово живешь.
- Трудись, - сказал я парню, отдавая щиток и скидывая робу. - Кто-то из великих сказал, что труд есть отец удовольствия. Усек?
- А ты, случайно, не из Борькиной бригады?
- Угадал.
- Вопросов больше нет. Раз треплешься, значит, из Борькиной.
Я протянул ему руку.
С дядей Лешей мы расцеловались, и опять он сказал мне "спасибо". Это было уже много для дяди Леши - "ничего, вполне" и два раза "спасибо".
Мы еще увидимся. А теперь - в конторку, к телефону, звонить матери.
В проходной меня остановил вахтер - я знал его давно, хотя не помнил ни имени, ни отчества. Он был старый, должно быть, уже пенсионер, и всегда подолгу всматривался в фотографии на пропусках. Рабочие шумели - давай, батя, быстрей, а бдительность дома проявляй, чтоб старуха к другому не ушла. Но он неспешно глядел на пропуск, потом на тебя, и только после этого кивал - проходи! Я тоже всегда злился на него. И теперь он снова остановил меня.
- Что в пакете?
- Токарный станок.
- Раскройте пакет.
Я посмотрел на пакет. Зачем нам один лещ? Ладно, батя, держи! Такую продукцию на нашем заводе еще не выпускают. И вышел за проходную.
У Колянича сегодня партбюро, он придет домой позже. На улице я остановился и огляделся. Доску почета перенесли на другое место, поближе к проходной. Я пробежал по ней глазами и увидел четыре смеющиеся физиономии: Борька Тамарченко, Валерка Кусков, Сенька Левенфиш, Витька Пономарев. Я подмигнул им. Ничего! Через год придется вам потесниться, дорогие мои! Я тоже хочу улыбаться с Доски рядом с вами.
* * *
Утром мои ушли на работу, и я ничего не слышал. Все-таки великая штука - привычка: я не спал ночь, свалился к утру, а проснулся оттого, что луч солнца добрался по стене до моего лица и мне стало жарко.
Солнце появлялось в нашей квартире около часа дня. Это было непростительно - так долго спать, да еще в отпуске!
На столе лежала записка: "Вся еда в холодильнике. Будем в шесть. А ты начал храпеть, как настоящий мужчина". Какая там еда! Я наспех выпил холодного чая и выскочил на улицу. Конечно, в общежитии Зои нет, она на работе. Но там могут сказать, где она сегодня работает.
- А я почем знаю где? - сердито сказала дежурная. - Подожди до вечера, придет твоя Рыжова.
- Может, кто-нибудь другой знает? - тоскливо спросил я. - Ну, может, кто-нибудь из ее бригады здесь есть? Или подружки.
Дежурная поглядела на мои погоны и смягчилась. Показала, как пройти к коменданту общежития. И через несколько минут я ехал с Московского на улицу Марата: Зоя работала там.
На улице Марата в лесах стояло домов десять. Я подходил, задирал голову и кричал:
- Бригада Рыжовой здесь?
- Нету!
На лесах восьмого дома вообще никого не было. Я прошел во двор, заваленный строительным мусором, - никого. Поднялся по лесам, заглядывая в распахнутые окна. Квартиры еще пустовали: дом отделывали после капитального ремонта.
Второй, третий, четвертый этаж… Мне послышались голоса, и я пошел на них. Где-то спорили; голоса становились все громче и громче; я догадался, что люди собрались в пустой квартире, - и вдруг явственно донесся Зойкин голос:
- Хватит галдеть. Давайте дело говорите.
Собрание у них, что ли?
И опять Зойка командует:
- Я и говорю дело. Нужен им твой сервиз. Приемник с проигрывателем надо покупать, вот что. Те же сто шестьдесят рублей.
Нет, не собрание. Либо подружка выходит замуж, либо кто-то из ребят женится. Я подошел к окну и увидел Зойку.
Я увидел ее сразу, хотя здесь, в пустой комнате, было человек десять или двенадцать. Девчата сидели на полу, на газетах, и перед ними были бутылки с кефиром и бутерброды, это я тоже заметил сразу. Им было жарко, девчонкам - они скинули куртки и сидели в лифчиках или майках, и Зоя тоже была в белой, плотно облегающей майке.
- Можно войти? - спросил я.
Они завизжали, как будто в окне появился какой-нибудь динозавр, и кинулись к своим курткам, только Зоя спокойно глядела на меня, словно не веря, что это ей не снится. Потом встала, медленно подошла к окну и поднялась на подоконник. Я снова видел ее серые, в разбегающихся лучиках большие глаза.
- Здравствуй.
Я был на лесах, а она на подоконнике. Ей пришлось нагнуться, чтобы поцеловать меня. Я легко приподнял ее, поставил рядом с собой, и она снова оказалась маленькой. Совсем мальчишка в брюках и майке. А девушки уже высунулись и пялили на меня глаза. Одна из них спросила:
- Это который? Володя или Саша?
- Володя, - ответила Зойка. - С ума можно сойти!
- Лучше оденься, бесстыжая, - сказала другая. - Парень и тот краснеет, а ей хоть бы что.
Наверно, я действительно стоял красный, и глазастые девчонки сразу засекли это. Но Зойка, казалось, ничего не слышала.
- Ты в отпуск?
- Да. На десять дней.
- Нагуляетесь, - заметили девушки, - за десять дней.
- Идем к нам, - сказала Зоя. - У нас перерыв.
Я тоже сел на газету, и Зойкина бригада расселась рядом. На меня глядели, глядели во все глаза. "А мы ваши письма читаем. Вы красиво пишете!" - "Кефирчику не желаете?" - "А что же вы Сашу с собой не взяли?"