- Получил вино в посылке?
- Не было у него в посылке вина, товарищ старший лейтенант, - сказал Сырцов. - Это я точно знаю.
- Только закуска, - подтвердил я. Теперь-то мне нечего было терять. Я мог говорить что угодно. Все равно отвечать.
- Что же вы пили?
- Ничего. У меня три дня зуб болел. Я рот эмульсией прополоскал, вот и все.
- Эмульсией? - переспросил начальник заставы.
- Честное комсомольское, - сказал я.
- Комсомольское, говорите?
- Это точно, товарищ старший лейтенант, - сказал Сырцов. - Три дня с зубом мучается. А в эмульсии спирт, - он повернулся ко мне: - Ну а потом, когда прополоскал, выплюнул эмульсию или проглотил?
- Глотай сам, - сказал я. - Дураков нет.
- Как вы разговариваете с сержантом, товарищ Соколов?
Но теперь я знал твердо - поверили. Сырцов буркнул:
- Ладно, извини. А эмульсия, между прочим, не для тебя, а для прожектора.
Старший лейтенант кивнул и взял свою кружку.
- Три наряда вне очереди, когда поправится! За эмульсию и за разговоры.
* * *
Старший лейтенант пробыл у нас день, проверял "Пограничную книгу", расписание нарядов, полночи провел на прожекторной, а под утро приказал мне собраться. Я не стал задавать вопросы, я знаю, чем это пахнет. Сырцов успел шепнуть мне - пойдешь на заставу, оттуда - в город, к врачу. Конечно, если б не те три наряда, я бы поспорил. Сказал бы, что зуб пройдет сам собой. А сейчас я вытащил из кладовки лыжи и палки и ждал, когда начальник заставы кончит свои дела.
Вот тогда, впервые после нашей ссоры, ко мне подошел Костька:
- Прихватишь сигарет?
- Прихвачу. Больше ничего не надо?
- Ничего, - он помолчал и усмехнулся: - Ну разве что пол-литра.
- Не пойдет.
- Тебе можно, а мне нельзя? Нехорошо. Хорошо только, что мы с тобой квиты.
- В чем же?
- Брось, - сказал Костька. - Я ведь тоже не пойду и не щелкну на тебя. Думаешь, я поверил, что ты эмульсией рот полоскал? А придумал ты лихо!
Кто мог рассказать Костьке об истории с эмульсией? Ведь все еще спали. Сырцов? Вряд ли.
- Этот, с заставы, - объяснил Костька. - Дубоватый парень, Ложков. Ну а честно - что пил?
Я не стал его разубеждать. Зачем?
Вышел старший лейтенант и начал надевать лыжи.
- Пока, - сказал я ребятам. Они глядели на меня тоскливыми глазами, потому что сегодня я буду в городе, увижу машины, дома, людей, может, даже схожу в кино, и цена всему этому счастью один вырванный зуб. Я смогу даже зайти в кафе и просадить там трешницу на лимонад и мороженое. Наверно, если бы уходил не я, а кто-нибудь другой, у меня тоже были бы такие тоскующие, до краев наполненные черной завистью глаза.
- Пока, - сказал Сырцов. - Смотри там…
- Будь. Мы пошли.
Старший лейтенант шел впереди, далеко выкидывая палки. Шаг у него был легкий, стремительный, и мы с Ложковым быстро отстали.
- Ты не гонись за ним, - хрипло сказал мне Ложков. - Чего с пупа-то рвать? Он мастер спорта, а мы с тобой любители.
Ложков шел сзади меня и тащил санки.
Минут через сорок я обернулся. Остров был уже далеко, и дом не виден. - я разглядел только верхушки сосен и вышку, и вдруг мне стало как-то не по себе от того, что я ухожу дня на два или три, и эти два или три дня ребята будут делать мою работу. Будут меньше спать и больше уставать, и все потому, что у Владимира Соколова, видите ли, зубик заболел.
- Давай посидим на саночках, - обрадовался Ложков. - Нам с тобой не на олимпиаду ехать.
- Идем, - сказал я. - Вот получим пенсию, тогда посидим.
Я должен был спешить. Хорошо бы завтра вернуться на прожекторную. И никаких там кафе в городе, никаких кино. Тогда вполне успею вернуться к завтрашнему вечеру.
Резче взмахиваю палками, отталкиваюсь и начинаю нагонять старшего лейтенанта. Ложков плетется уже далеко позади.
…Фамилия нашего старшего лейтенанта Ивлев. Мы почти не знаем его: ведь на заставе прожили неделю, а к нам он вообще не приезжал ни разу. Говорят, был на сборах. Он действительно мастер спорта. А что за человек - неизвестно.
Правда, о старшем лейтенанте Ивлеве я читал большую статью в газете "Пограничник". Это было еще там, на учебном пункте, до того, как мы прибыли на заставу. В статье рассказывалось, как здорово он организовал физподготовку. Но на фотографии он был почему-то со своими детьми-двойняшками - сыном и дочкой. И сейчас Ложков тянет за собой их санки.
Вот и все, что я знал о старшем лейтенанте Ивлеве.
Он шел, не оборачиваясь, будто вообще забыв о нашем существовании. У меня же опять разболелся зуб, и я спешил за начальником заставы вовсе не из спортивного интереса. Скорей бы добраться до госпиталя. Бежать было жарко, я сдвинул шапку на самый затылок и расстегнул куртку. Зачем старшему лейтенанту понадобилось идти пешком? Я же видел - на заставе есть аэросани. Вполне мог приехать на них. Или боится, что лед еще не окреп?
Старший лейтенант наконец-то обернулся и встал, поджидая меня.
- А вы ничего ходите, - сказал он. - Учились где-нибудь?
- Самоучка, товарищ старший лейтенант.
Он прищурился, словно прикидывая что-то в уме.
- Хорошо, учтем этот ваш талант.
И опять мне стало не по себе. А ну как начнут меня посылать на всяческие соревнования или кроссы? Надо было послушаться Ложкова и не "рвать с пупка". Теперь уже поздно. Теперь в глазах начальника заставы я талант… А Ложков плелся где-то далеко-далеко, и у него не было никаких талантов, кроме, пожалуй, одного - сачковать. Мне стало смешно и немножко жалко Ложкова, когда старший лейтенант, нетерпеливо поглядывая в его сторону, сказал, совсем как Волк из мультфильма:
- Ну, Ложков, - погоди!..
* * *
Как ни хотелось мне скорее вернуться домой, на прожекторную, все получилось иначе. Зуб - ерунда. Вытащить его оказалось минутным делом. И попутная машина из отряда была. И в кино не зашел - только просмотрел афиши: "Лев зимой", "Золотые рога", "Джен Эйр".
Единственное, что успел сделать, - это забежать на почту и позвонить домой, в Ленинград. Девушка, принимавшая заказ, строго сказала: "Разговор в течение часа". Должно быть, у меня было страдальческое лицо, потому что она снова сняла трубку и сказала кому-то: "Понимаешь, здесь солдат звонит, дай побыстрей". Я ждал и гадал: дома мои или еще не вернулись? Обидно, если задержались где-нибудь. Мать могла пойти в магазин, у Колянича вечные собрания и заседания. Но, видимо, есть пограничный бог. Трубку подняла мама.
- Кто это?
- Вот тебе и на! Я, Володя.
- Володя?
Она замолчала; в трубке что-то потрескивало и попискивало; мне показалось - разъединили.
- Мама, это я. Ты слышишь?
- Слышу, Володенька.
И тут же раздался голос Колянича:
- Володька, мать в трансе. Как живешь?
- Нормально. Как вы?
- Ну, поскольку ты охраняешь нас, - отлично. Здоров?
Трубку вырвала мама:
- Володенька, ты почему так долго не писал?
- Обстановка такая.
- Что такая?
- Обстановка, говорю, была. А ты чего ревешь?
- Я не реву.
- Ревет, - вырвал у нее трубку Колянич. - Уже ковер поплыл и мои ботинки. Тут к нам одна твоя знакомая строительница приходила, тоже волновалась, что нет писем.
- Обстановка, - сказал я. - Как вы?
- Я же сказал - все хорошо.
- Ну и у меня все хорошо.
- Володенька, - хлюпнула в трубку мама. - Как ты себя чувствуешь?
- Нормально.
- Кончайте разговор, - вмешался чей-то голос. - Ваше время истекло.
На всякий случай, я сказал несколько раз "алло, алло", но трубка молчала. Все. Поговорили, называется.
На заставе я зашел в канцелярию - доложиться старшему лейтенанту; он сказал:
- Поживите у нас денька два.
- Товарищ старший лейтенант, там же без меня…
- Вы, кажется, собираетесь спорить со мной?
- Нет.
- Ну вот и хорошо.
"Денька два" - это значит, до самого Нового года. А я-то накупил ребятам конфет, полтора кило шоколадной смеси. Получат уже после Нового года. Жаль! И, конечно, не дело, что я буду болтаться эти два дня на заставе. "Некому тебя сопровождать, - объяснил мне Ложков. - А одного не пустят". - "А ваши аэросани?" Оказывается, у саней была сломана лыжа. В первый же выезд водитель (совершенный лопух!) наскочил на ропак, и лыжа разлетелась, как стеклянная. Сейчас чинят. "А чего тебе? Отсыпайся, - сказал Ложков. - Солдат спит, служба идет, все законно". Я мог спать сколько угодно и не спал.
Значит, Зойка заходила к моим! Волновалась, что нет писем. Стало быть, она ждет мои письма, а раз волнуется… Голова у меня шла кругом. Я засел в ленинской комнате и сочинил ей огромное письмище. "Почти все свободное время я думаю о тебе, - написал я. - И даже представлял себе, что если бы мы оказались здесь. Места у нас красивые… (Дальше шло описание природы.) А если один человек все время думает о другом, это что-то значит". Я все время намекал и намекал. Должна понять, не глупенькая. "Не волнуйся, если снова долго не будет писем. Служба у нас такая". И в самом конце приписал: "Получила ли послание Сашки Головни? Знаешь, у него действительно тяжелая жизненная история, пусть твои девчонки напишут ему". Это была, конечно, хитрость. Мне не хотелось, чтоб ему писала сама Зойка. "Как понравились тебе мои родители?"