- О, старый кержак, хитер и умен. В лоб его не возьмешь. Пулеметчик он отличный и лучший командир расчета. Но, к сожалению, побазарить любит. Впрочем, есть и у него своя ахиллесова пята. Ужасно самолюбив. Даже спесив. Себе цену знает. Ты это помни. Но не спеши уступить. Разве что в мелочах. Приглядись попристальнее. А там видно будет.
- Ох, спасибо вам, дорогой Евгений Петрович. Не знаю, что бы я и делала без вас.
- Ладно. Люди свои. Сочтемся.
* * *
Прошло двое суток - и "мазурики" мои перестали митинговать. То ли устали, то ли устыдились. А может быть, и Евгений Петрович Рогов незаметно для меня их утихомирил. Но отношение моих подчиненных ко мне едва ли потеплело.
Евгений Петрович по-прежнему относился ко мне дружески, с неназойливым покровительством. Его командиры взводов, славные парни, сразу же встали со мною на дружескую ногу. Им и дела не было до того, что я существо иного пола.
У меня четыре пулеметных отделения. Три на обороне. Четвертое - в боевом охранении, на опушке, в рощице с символическим названием "Прометей". Все свои огневые точки я обхожу по нескольку раз в сутки. Днем брожу одна. Ночью в сопровождении кого-либо из своих солдат. Так Евгений Петрович приказал. Оборона довольно спокойная, и даже как-то не верится, что в четырехстах метрах, а местами и ближе, враг.
Нейтральная полоса - болото. И даже не болото, а, как говорят, заболоченное длинное и узкое озерко: белое запорошенное поле с серыми метелками камышей, торчащими из-под снега.
Когда я иду по траншее, мне не приходится нагибаться: высокий заснеженный бруствер вздымается выше головы и надежно укрывает от взоров противника. Под валенками поскрипывает свежевыпавший снежок, мелкие порошинки кажутся бусинками черного блестящего бисера. Морозно и солнечно. Над тыловой стенкой траншеи поскрипывают и кряхтят, точно жалуясь, израненные березы.
Солдаты-стрелки с очень серьезными лицами отдают мне честь. Часовые форсисто салютуют по-ефрейторски, выбрасывая рывком винтовку сначала вперед, потом вправо на откинутую руку.
Обход я начинаю с дзота сержанта Нафикова, потом пробираюсь в капонир к Лукину. Деда Бахвалова оставляю "на закуску".
Нафиков - татарин. Красивый парнишка. Лицо круглое, чистое, глаза большие, синие, ясные.
Разговор каждый раз идет по шаблону. Нафиков подает команду:
- Встать! Смирно!
- Все в порядке?
- Так точно!
- Ели?
- Так точно!
- Почту получили?
- Так точно!
- Курево?
- Есть, товарищ младший лейтенант.
- Пулемет?
- Исправный.
- Сколько за ночь израсходовали?
- Пять лент, товарищ командир!
Пока мы ведем "разговор", солдаты стоят ко мне спиной и ни звука. Досадища. Я открываю короб пулемета, провожу бинтом по раме, по замку. Потом стреляю. Придраться не к чему.
То же самое у сержанта Лукина, с некоторыми вариациями. Я его почти всегда застаю спящим. Глаза у бедняги заплыли от неумеренного сна. И весь он какой-то кислый, равнодушный, точно ему и не двадцать лет, а все пятьдесят с гаком. И грязный он донельзя. Круглые ноздри черны от копоти. Шея - как голенище.
- Выйдем-ка на улицу, товарищ сержант.
- Что изволите, товарищ младший лейтенант?
Уже за дверью дзота вместо ответа я молча протягиваю ему круглое солдатское зеркальце. Парень машинально разглядывает свое лицо и вздыхает.
- Ну, что? - спрашиваю.
- А ничего. Медведь век не мылся…
- Что там медведь, какой у него век. Вот внук Чингизхана Батый всю жизнь не умывался. Считал, что смывать с лица грязь - значит уничтожать богом данную красоту. Ему, что ли, подражаете?
- Так ведь холодно, товарищ командир!
- Нежности телячьи.
- Да у меня от снега кожа перхается…
- А от грязи угри насядут. Вот что, сержант. Мне противно на вас смотреть. Честное слово, противно. А ведь и парень-то вроде бы ничего… если отмыть хорошенько.
У деда Бахвалова картина другая. В первое же мое посещение, едва завидев меня, наружный часовой рывком распахнул дверь в дзот и крикнул внутрь:
- Шухер! Бес командиршу несет!..
Никакой команды "встать", никакого рапорта. Хмурое натянутое лицо, глаза, опущенные долу.
Я подняла с земляного пола две замызганные игральные карты и протянула деду Бахвалову.
- Возьмите, Василий Федотыч, этак можно всю колоду растерять. Где тут другую достанешь…
Старый пулеметчик с досады крякнул. Попытался оправдаться:
- Мы ж не на деньги, а в "козелка". Кому от этого вред?
Я махнула рукой.
- Об этом как-нибудь потом.
Дзот просторный, трехамбразурный. Две боковые - закрыты изнутри деревянными щитами. В фронтальную - высунул тупое рыло пулемет. Он стоит на столе из толстых березовых плах. И на его ребристый кожух напялена самая настоящая кальсонина и даже с завязками. Над амбразурой за верхний край прибита плащ-палатка. Она складками спускается до самого пола, укрывает пулемет, чтоб через амбразуру свет наружу не пробивался.
В банке из-под американских консервов плавает крошечный фитилек. Он коптит гораздо больше, чем дает света. По запаху я определяю, что вместо бензина дед истребляет щелочь, которой чистят оружие.
В дзоте накурено до умопомрачения. Но чисто и хозяйственно. Ближе к входу по обеим стенам двухъярусные нары, аккуратно застланные плащ-палатками. В самодельной пирамиде - автоматы, над автоматами каски, противогазы. В нише изрядный запас гранат. В другой, большего размера, на подстилке из елочных лап, аккуратные ряды коробок с лентами. Справа у самой двери печка-бочка. На печке выдраенные до блеска котелки. Пол плотно утрамбован и заметен, как у радивой хозяйки хата. Молодец дед. Но…
- Почему не залита охлаждающая жидкость? - спрашиваю.
- А на кой ляд ее заливать заранее? Еще замерзнет.
- Так ведь она незамерзающая! Антифриз.
- Это только так говорится. А залей - и, как на грех, замерзнет. Вот товарищ лейтенант Богдановских, бывалочи…
Ах ты, старая борода! Нарочно, что ли, меня дразнит, по десять раз на дню вспоминая погибшего своего командира.
- Товарищ сержант, проводите! - киваю головой на дверь.
- Это в силу чего? Товарищ лейтенант Богдановских завсегда…
- Выйдемте, вам говорят! Разговор есть. Секретный.
- Так бы сразу и сказывали…
Нет уж, чапаевец. Хоть ты и лучший пулеметчик дивизии, но я тебе не уступлю. Разве что в самых незначительных мелочах, как Рогов советовал. И последнее слово будет за мною, а не за тобой.
На улице дед Бахвалов рта не дал раскрыть. Прямо за порогом выпалил:
- Хоть ты и взводный командир, но я тебе скажу. Нравится или не нравится, а я привык матку-правду в глаза резать. Слушай сюды. На фронте от женщин только вред и беспорядок. И будь на то моя воля, я бы вашего брата и близко к переднему краю не подпустил!
Мне показалось, что часовой хихикнул. Отойдя подальше от дзота, я зашипела деду в самую бороду:
- А я вам, Василий Федотыч, на вашу "правду" тоже скажу: бодливой корове бог рог не дал! Так ведь?
- Так-то оно так. Но и комолая корова может козыряться. Не рогами, так лбом.
- Отставить! Беспредметный разговор. Вот что, сержант товарищ Бахвалов. Как человека вы меня можете не любить сколько угодно. Можете не уважать как женщину, по своей малой культуре…
- Это как же понимать "по малой по культуре"?
- Не перебивайте! Но мое офицерское звание, мою должность вы обязаны уважать! Понятно? Предупреждаю: если вы еще раз так встретите своего командира, как сегодня…
- Жалиться побежите?
- Не знаю. Но меры приму. Понятно? Я не из уступчивых. Можете быть свободны.
- Так я ж про что…
- Ступайте! Не хочу с вами сегодня больше разговаривать. Хватит с меня.
Дед, кажется, ушел разобиженным. Ничего, старый упрямец. Переживешь.
Из колена траншеи вынырнул мой коллега - командир первого пулеметного взвода Федор Рублев, большой, румяный, улыбчивый.
- Слушай, что это ты шипишь, как разъяренная кобра? - шутливо спросил он.
- Так, отношения выясняли с сержантом Бахваловым. Ты как у нас оказался?
- На партучебу иду. Тут ближе. Слушай, махнем не глядя? Я тебе за твоего деда двоих отдам! А?
- Иди ты к лешему, цыган этакий.
Федор захохотал. Неожиданно чмокнул меня холодными губами в щеку и убежал. Вот озорник.
Днем в боевое охранение не ходят: приказом комбата запрещено. Из-за опасения демаскировки и снайперского огня. Да и ночью-то в "Прометей" желающих прогуляться немного. Только лишь по самой крайней необходимости. Фашисты лупят из минометов почти без передышки. И никакой рощи в прямом смысле этого слова тут нет: торчат из снега елки-палки с изувеченной корой. Вот и все.
С каждым минометным залпом мы с Евгением Петровичем Роговым зарываемся носом в снег, и лишь только пролетают осколки, поднимаемся, как по команде.
…В полумраке я не вижу лиц пулеметчиков сержанта Непочатова, но знаю, что все они здесь. Сидят на корточках, привалившись спиной к глинистой стенке землянки. Официальное знакомство окончено. И ребята, видимо, ждут, что еще скажу. А я ничего такого значительного сказать не могу.
- Скучно вам здесь?
- Да нет, не очень. Привыкли. - У Непочатова приятный и уверенный голос. - Вот разве Пырков наш скучает. Украсть ему тут, бедняге, нечего.
- Ну, чего-чего-чего? - добродушно ворчит Пырков. - Я ж молчу…