"ЗИМНЯЯ ПОГОДА"
Следующий крестик на карте стоял у городка Пено. Автобус отправлялся в шесть утра. Шесть - это еще темно. День воскресный, но на автостанции полно народа. Входят в автобус, степенно здороваются. Одеты все одинаково: стеганки, валенки, а поверх - брезентовые плащи. Густо пахнет дегтем, махоркой, овчиной. Это вставшие спозаранку любители рыбной ловли. Дюжие рыболовы пыхтят цигарками, вспоминают охотничьи истории, перекатывается смешок.
Натужно включился стартер, свет то и дело меркнет. Машину заколодило от мороза. Наконец мотор завелся и разогнал по городу тишину. Разговор стал громче. Автобус, скрипя рессорами, мягко побежал с холмов. Регулярно, группами, рыболовы выходили на излюбленные места. Шофер лихо заложил вираж по площади городка, скрипнули тормоза…
Пено. Уже рассвело. Рельефно чернеют дома, разбежавшиеся от площади вдоль лучей-улиц…
Я достал блокнот. "Улица Заволжская, дом 3" стояло в записной книжке. И фамилия - Якушев Василий Кирсанович. Пароль: "Зимняя погода", отзыв: "Я люблю такую погоду".
Первый встречный неопределенно махнул рукой.
"Заволжская? Это за Волгой, на той стороне", - и ушел.
За Волгой… Что он имел в виду? Эта узенькая речушка - Волга?
Я остановил второго, третьего человека. Это была в самом деле Волга. Настоящая, только десяти метров шириной. Волга близ своего истока.
Берег полого опускался к реке. Под ногами мягко шуршали жухлые осоки. Молодой лед упруго гнулся, но держал. Его черную гладь расцветили вмерзшие пузыри.
Провалился я удачно, уже у другого берега. Одна нога уперлась в кочку, другая - по колено в воде. Как никогда кстати была бы сейчас явочная квартира!
Улица Заволжская. Дома раскиданы вдоль нее и вглубь от дороги, а третьего нет и нет. Я уже отчаялся обнаружить явку и тут увидел дом у леска. Перед домиком пусто, но откуда-то слышится стук… Я обошел ограду. Мужчина в теплой поддевке что-то мастерил у сарая. Топор, звеня, входил в древесину, разбрасывая щепу.
Мне трудно объяснить, почему я решил, что этот мужчина и есть Якушев. Наверно, очень мне этого хотелось, да и пароль безобиден и вполне годится по времени.
- Зимняя погода! - громко проговорил я.
Человек поднял голову, кивнул и снова принялся за полено.
- Зимняя погода, говорю! - Я значительно положил на верх изгороди руки в красных варежках. Варежки были особо оговорены в момент обмена паролями: если в красных варежках, то наш человек.
Мужчина сощурился, наклонил голову и раздумчиво произнес:
- Да, зимняя, хорошая погода…
Вообще-то отзыв: "Мне нравится такая погода". Но столько лет прошло, мудрено запомнить!
Мужчина глядел выжидающе.
"Вот выдержка! - восхитился я. - Будто сегодня и ждал с паролем".
А ноги мои совсем зашлись. Якушев не торопился, разглядывал, и я признался:
- Вы знаете, я провалился в реку, там, у берега, промок немного.
- Чего же сразу не говорил?! Эх ты! И молчит… Быстрее в хату!
За дверцей печи гудело, металось пламя. Якушев разрезал мне ледяные шнурки ботинок, кинул овчину под ноги, плеснул в стакан водки… "До чего же хорошо прийти к своему человеку, - думалось мне, - на явку - как домой. Замечательно!"
- Скажите, Василий Кирсанович, когда приходили к вам с паролем в последний раз?
Хозяин перестал хлопотать.
- Василий Кирсанович? - удивился он. - Вы назвали меня Василий Кирсанович?
Я удивился в свою очередь, сразу все понял и заторопился объяснить ему, сокрушаясь, какого дал маху. Да, разведчик из меня никакой. Такому конспиратору во время войны не сносить головы.
Мы посмеялись над моей оплошкой.
Хозяин ничего не слышал о человеке с фамилией Якушев. Либо тот уехал, либо… Да мало ли что случится за столько времени!
В паспортном столе Пено этой фамилии тоже не было.
- Может, Анна Георгиевна Волкова вам поможет? - посоветовали мне. - Она партизанила в наших краях. И она - подруга Лизы Чайкиной.
- Той самой Лизы Чайкиной?!
- Да, той самой.
Вот это да! Есть книга, называется "Чайка". Ее, еще в детстве, мне мать подарила. Надпись на книге врезалась в мою память: "Расти, сын, и в минуты для Родины трудные будь таким, как Лиза".
* * *
Книжные герои, которых мы любим, которым подражаем, всегда далеки от нас по времени. Для меня и Лиза Чайкина, и ее друзья казались в таком же историческом далеке, как Овод или Чапаев. А тут я иду по улице к подруге Лизы, Чайкиной!
Самый что ни на есть обыкновенный дом. Самый обычный человек: пройдешь по улице - не оглянешься! И попал я в самый разгар домашних хлопот. Чисто вымыт, светился пол. Любопытная ребячья рожица мелькнула из смежной комнаты.
У Анны Георгиевны славное открытое лицо. Она крепко жмет мне руку. Куда-то собиралась по хозяйству (накинуто пальто, шерстяной платок на голове), а тут гости, и она присела, сложила руки; разошлись концы серого платка. Рассказывает. О том, как носили с Лизой листовки, как сидели однажды по горло в ледяном болоте, а по лесу шныряли фашисты с собаками, - обо всем.
За окном виднеются товарная станция, тропы… По ним ходили Лиза и Аня. А в это окошко Аня влезла однажды ночью, тайком. Здесь от нежданной горькой радости ахнула ее мать: "Жива дочь! Врали фашисты, когда читали на площади имена убитых партизан. Жива!.."
Но опасность, смертельная опасность притаилась за темным окном. И хотелось матери согреть руки дочери, бесконечно держать в своих, прижать лицо к мокрому от слез лицу и никуда больше не отпускать дочь. И знала, что Ане надо уйти скорее, сейчас… И не в силах была оторваться от своего ребенка. Может, последний раз видит. Так и уйдет навсегда в морозную, вьюжную ночь. А здесь уют, дом, теплая постель с подушкой, чугунок щей… И ничего этого нельзя дочери…
Я смотрю на Анну Георгиевну во все глаза. Она рассказывает удивительно просто. Так просто и обыденно работали партизаны. Именно работали! Выходили на задания, делали свое дело, быстро ели, недолго спали и снова - как на работу.
Женщина рассказывает подробности о жестокой расправе с Лизой Чайкиной и словно бы дивится:
- Неужели и я смогла бы все это выдержать?!
Да, конечно, смогла бы. Очень ярок в Анне Георгиевне этот душевный знак - скромность внутренне сильного человека.
* * *
От Анны Георгиевны я еду к Василию Платоновичу Смирнову, бывшему командиру группы одного из партизанских отрядов.
Очень неприятно писать о предателях, но они были. И сейчас разговор шел об одном из них - некоем Афанасьеве.
Снова, поражаясь обыденной простотой рассказа, я торопливо, почти дословно записываю слова Василия Платоновича.
* * *
Вечерело. Небольшая группа партизан только что вернулась с задания. Разулись, сняли портянки, придвинули к печурке валенки. Романов-младший вышел за дровами, но вдруг вскочил обратно. "Дрова-то где?" - хотели было спросить его, но вопрос застыл на губах: такое лицо было у парня.
Совсем близко послышался лай овчарок. Все вскочили, чтобы попытаться уйти. Но уходить было поздно: землянку уже окружали фашисты. (Засаду гитлеровцы подготовили со знанием дела.)
Двери в землянке были дубовые, сделаны на совесть; партизаны заложили их засовами, забаррикадировали чем пришлось. Разобрали оружие. Прислушались.
У входа, уже рыча, завывая, бесновались собаки. Заскрипел снег под тяжелыми сапогами. Кто-то прошел по крыше. Чужая отрывистая речь, гортанные команды, говор. И несколько угодливых слов по-русски:
- Здесь они все, голубчики, никто не утек.
Слова доносились отчетливо. Голос показался знакомым. Где они слышали его? Романов-старший открыл заслонку дымовой трубы. (Фашисты как раз столпились вокруг нее.) Кто-то из партизан поднял автомат в потолок. Та-та-та… Гильзы веером, пыль с потолка, щепа. Да разве пробьешь накат!..
Наверху раздался злорадный смех. И снова тот же голос:
- Выходите! Господин комендант согласился вас расстрелять под открытым небом.
И они вспомнили, чей это голос. Это был голос Афанасьева, который жил за рекой на хуторе. Когда-то он был раскулачен и сослан. Вернулся недавно. Жил угрюмо и нелюдимо. Партизаны его не трогали. И вот сейчас… Сейчас Афанасьев не скрывался: знал, что живых не останется.
- Эй, вы! - крикнул он в трубу. - Вам дано три минуты. Не выйдете, господин комендант приказал готовить гостинцы, чтобы опустить вам прямо в трубу. Ха, ха, ха…
Землянка три на три метра. Укрыться от гранат негде. Сволочи! Та-та-та-та… Это Романов-отец выпустил в потолок всю обойму. Сверху снова раздался смех.
- Давайте простимся, - сказал отец. Все обнялись, постояли минуту.
Сверху послышалось:
- Эй, ловите гостинец!
Люди в землянке бросились на пол. Странно создан человек. Знает, что шансов уцелеть нет, но сила жизни, инстинкт заставляют его верить в какое-то свое, злое, слепое счастье. Романов-старший лег рядом с сыном, обнял его за голову, закрыл телом. Тот рванулся:
- Не надо, отец!
Ржаво шаркнуло по трубе… блеснуло… молотом ударило в уши…
И Романов-младший почувствовал жгучую боль в руках и ногах.
Дверь фашисты не стали взламывать: знали, что там кровавое месиво. Потом солдаты-каратели встали на лыжи. Ушли. Постепенно затих вдали лай собак. Афанасьев окольными путями вернулся на хутор. Бояться ему было нечего. Свидетелей не осталось. Свои следы у землянки он тщательно уничтожил. Он заработал у новых хозяев еще кусок земли к своему хутору.