И вдруг в тишине разнесся какой-то странный звук. Будто что-то очень сильно лопнуло в лесу. Бабушка даже подскочила, и руки у нее затряслись. Недалеко от станционного здания, у телеграфного столба, высоко взметнулась пыль и песок. Часовой, ходивший вдоль тускло поблескивавших рельсов, кинулся прочь и залег в канаву. Оттуда торчал лишь его зеленый стальной затылок.
Паровоз торопливо дернулся, звонко стукнулись буфера вагонов.
В лесу опять бабахнуло. Перед самым паровозом, словно преграждая ему путь, поднялся белый столб дыма.
Только сейчас я понял, что это рвутся снаряды.
Через минуту несколько кубиков сена вдруг разлетелись клочьями, а платформа, на которой они лежали, сильно качнулась.
Я увидел, как из сена потянулся дымок, а потом вспыхнуло пламя, стремительно охватив весь огромный стог.
К станции из поселка бежали немецкие солдаты. Некоторые из них на ходу подпоясывались, застегивались.
Лицо у бабушки посветлело, морщинки разгладились, она сразу как бы помолодела.
- Слава те, господи… - прошептала она.
Сухое сено горело яростно. Скоро громадным факелом запылала вторая платформа. Потом огонь пошел прыгать с вагона на вагон. Из паровозной кабины выскочили машинисты и кинулись в разные стороны.
Состав заволокло густым дымом.. Стало плохо видно, где что горит. Казалось, горело все разом. Солдаты метались в дыму, что-то кричали.
Вдруг один из вагонов ярко осветился, от него веером посыпались бело-красные хлопья искр - и страшнейший удар обрушился на поселок. Мы с бабушкой очутились на полу. Из окон с треском и звоном вылетели стекла.
- Не подымай головы, - сказала бабушка. - Снаряды рвутся.
Больше такого страшного взрыва не было. Но и от тех, которые раздавались каждую минуту, весь наш дом вздрагивал. Я боялся, что он вовсе развалится. Осколком скосило макушку у столетней ели, и она зеленым парашютом слетела на землю.
- Лежи, лежи, - повторяла бабушка, и мы теснее прижимались к полу, засыпанному осколками стекол.
Пожарище бушевал на железной дороге до глубокой ночи, пока вагоны не превратились в черные железные скелеты…
Илья Туричин
ЗЕМЛЯНИКА
Рассказ
- А еще бывают пироги с черникой. Едал?
Минька отрицательно помотал головой. Шея у него была тоненькая-тоненькая, а голова большая, словно тыква на стебле.
Витяй зажмурил глаза и долго смачно цокал языком, показывая, как вкусны пироги с черникой.
- Мамка пекла… Давно-о-о… В чернику-то песок сахарный сыплют. Лопнуть на месте! - добавил Витяй, подметив недоверие в глазах товарища. - Сла-адкие пироги.
Минька поморгал белесыми ресницами и вздохнул. Не едал он сладких пирогов. И несладких не едал. Вот калитки с картошкой мать пекла. Корочка темная, хрустит. Вкусно!
- Есть хочется, - сказал Минька.
- Хочется, - согласился Витяй.
Они сидели в тени елки возле самой дороги. Солнце палило. Пустая серая дорога казалась выжженной. И рыжие стволы сосен, и придорожная травка - выжженными. А здесь, в тени, было сносно. Только мухи одолевали.
- Давай поедим, - предложил Минька.
- Давай, - согласился Витяй и вздохнул. Идти еще далеко: до станции километров десять да обратно до дому, считай, пятнадцать. Да еще на станции эшелона ждать. Когда он будет! Не по расписанию ходят. Наголодаешься!
Узелок с едой был общий, несли его по очереди. Витяй, как старший, развязал узелок, достал четыре вареных картошины, кусок хлеба и спичечный коробок с крупной желтой солью. Взвесил на ладошках картошины. Две поменьше протянул Миньке. Хлеб разделил на неравные доли и ту, что побольше, взял себе.
Минька спорить не стал. Осторожно взял картошину, макнул в соль, откусил прямо с кожурой.
- Почисть, - сказал Витяй.
Минька не ответил. Неторопливо жевал, стараясь продлить удовольствие. Знал: сытым не будешь, так хоть пожевать вдосталь. Потом отломил кусочек хлеба, сунул в рот. Хлеб был жестким, с соломой и царапал десны.
- Ты землянику-то не раздавай. Сперва сахар бери или хлеб, или еще что, - поучал Витяй. - А потом уж землянику отдавай. А то бывает, без совести попадется человек. Землянику возьмет, а ничего не даст. Обманет.
Минька взглянул на два берестяных туеса, до краев наполненных красной душистой земляникой. Вчера весь день по вырубкам ползали, пока спина не заныла и в голове не загудело от жары. Много набрали.
Мамка сушит землянику, а потом, зимой, заваривает земляничный чай, и в избе запахнет жарким солнечным лесом. А эту сушить не стала, отпустила Миньку на станцию менять у военных землянику на что дадут. Есть-то надо!
- Ничего, - сказала мамка. - Вот побьют Гитлера. Недолго уж. Папка с фронта вернется - всего будет вдоволь.
"Война, война!.. Где-то папка воюет?.. Наменяю на землянику хлеба, сахара, сала, а может, консервов дадут. Домой принесу - мамка обрадуется, а маленькая Нюрка будет сзади ходить и канючить: "Да-ай-хлебца!"
Минька улыбнулся своим мыслям.
- Ты чего? - спросил Витяй.
- Ничего.
- Пойдем. Засиделись.
Минька неохотно поднялся. Витяй помог ему приладить туес на спине. Потом Минька помог Витяю. И они зашагали по жаркой мягкой пыли, сгорбившись под тяжелыми туесами, словно маленькие старички.
На станции было пусто и тихо. Только костлявая старуха махала метлой возле облупленного станционного домика. Мальчики пристроились под кустами акации. Витяй пошел разведывать, не ждут ли эшелона. Вернулся и сказал, что на станции никто ничего не знает. Надо ждать.
Вскоре далеко-далеко возникло постукивание. Из-за леса показался поезд. С грохотом побежали мимо станции платформы, на которых стояли укрытые брезентом танки. Минька удивленно и торопливо вертел головой, провожая каждую платформу, и махал танкам рукой.
Потом снова стало тихо.
- А мой батя сапер. Сержант, - сказал Минька.
- А мой - артиллерист, - сказал Витяй.
Они знали все про всех, кто ушел из их деревни на фронт. Просто захотелось поговорить о своих отцах.
Солнце начало клониться к лесу, а нужного эшелона все не было. Шли мимо без остановки. После грохота очередного состава устанавливалась утомительная звенящая тишина, и Минька уснул.
Снились Миньке танки, они приближались, гремя гусеницами. А на одном из танков; на башне, сидел отец и махал автоматом. Потом он спрыгнул с танка, подбежал к Миньке и стал трясти его за плечо:
- Вставай, вставай…
- Батя, - сказал Минька и открыл глаза.
- Чего, батя? - сердито сказал Витяй и еще раз встряхнул товарища. - Вставай. Эшелон подходит. Может, только минуту и простоит. Гляди не теряйся, Минька. Солдаты навалят, только поворачивайся! Да не продешеви землянику-то!
К станции, погромыхивая на стыках, медленно подходил странный поезд из зеленых пассажирских и красных товарных вагонов вперемежку. В самой середине поезда на платформе дымились походные кухни.
Витяй подхватил свой туес и побежал к хвосту поезда.
В пассажирском вагоне, который остановился как раз напротив Миньки, несколько окон были открыты. Запахло лекарствами. В одном из окон свесилась с верхней полки голова в бинтах. Только рот да глаза видны.
- Что за станция, сынок?
Минька назвал станцию.
- Не слыхивал… Э-эх, - вздохнула голова. - Носит нас, носит… Жаль, трех верст до той Германии не дошел.
Минька молча смотрел на забинтованную голову. Кто-то тронул его за плечо.
- Ты чего, глухой?
- Не… - Минька повернулся и увидел немолодого солдата в гимнастерке без пояса и в тапочках на босу ногу. Один рукав гимнастерки был начисто оторван, и рука, обмотанная бинтами, покоилась в марлевой косынке, словно младенец в люльке.
- Я тебя спрашиваю, а ты не откликаешься…
- Засмотрелся. - Минька шмыгнул носом и проворно достал из-за пазухи загодя приготовленные из старых газет кулечки.
- Никак земляника? - спросил солдат и втянул в себя воздух. - Духовита. Продаешь?
Минька кивнул.
- Почем?
- Нипочем, - сказал Минька тихо. - Меняю я. На хлеб, на сахар…
- Голодно? - спросила забинтованная голова.
- Голодуем.
- А хлеб-то как?.. Хлеб-то на полях? Чай, сеяли?
- Сеяли, - сказал Минька. - На коровах пахали, а кто и так… На себе…
- Значит, меняешь? - перебил солдат с перебинтованной рукой.
- Меняю.
Солдат вздохнул с сожалением:
- Нет у меня ничего на менку. Не запас, видишь. Не гадал, что с тобой встречусь, а у тебя - земляника!.. Эх, земляничка, ягодка, красная да сладкая… - неожиданно пропел он хрипловато и спросил: - Может, на деньги продашь?
Минька помотал головой.
- Жаль, - сказал солдат и отошел.
У соседних вагонов появились раненые - у кого рука перебинтована, кто с костылем. А из вагона, что напротив, вышла только девушка в белом халате. Стояла возле подножек, щурясь на солнце.