- Суди сам, Слава. Но мне почему-то кажется, что Вадька не такой уж пропащий человек…
Славка не согласен. Но он всего лишь секретарь. Его дело только записывать мысли писателя. Сам же Славка не верит больше Вадьке и вовсе не интересуется его судьбой. Другое дело - дядя Андрей Македонов. Как же он теперь будет жить?
Но писатель снова перенес действие повести. На этот раз на фронт, под Пулково.
Заметил часовой неведомо откуда взявшегося мальчишку.
- Стой! Ни с места!..
А тот зашатался, зашатался. И сел в снег.
Принесли его в блиндаж едва живого. Посадили к раскаленной чугунке. Старшина обхватил рукой, придерживает, чтоб не упал. Пожилой такой старшина, усатый и в полушубке.
- Вы не думайте, я не какой-нибудь шпион, - сказал мальчишка.
- А мы и не думаем, - ответил старшина. - Сразу, брат, видно, кто ты такой. Одно неясно: куда и зачем путь держишь?
- К танкистам… Вы не танкисты, дядя?
- Нет, мы - пехота.
- Жалко, - вздохнул парнишка. - Как же мне танкистов найти?
- А по какому делу?
Задержанный повел глазами, застеснялся.
- Я лучше вам одному расскажу, дядя, - шепнул он старшине.
Солдаты разом отодвинулись, снова занялись своими делами: один пулемет чистит, другой приладился и пишет письмо, третий, свернув цигарку, высекает кресалом огонь.
Старшина сдвинул шапку на левое ухо, а правым внимательно слушает. Кивает порой, тихонько поддакивает. В общем, входит в курс дела.
Выслушав, он подумал, потеребил ус, потом сказал:
- Это ты резонно к танкистам шел. Сам надумал или кто посоветовал?
- Сам…
- Молодчина! Но танкисты, брат, далеконько… Придется переговорить с пехотой. Такое дело, ребята, - повысил он голос. - Вот у этого мальчонки на руках танковый доктор, сварщик, одним словом. Отощал человек, ноги не держат. А танки стоят без ремонта…
- Вадька?! - воскликнул изумленный Славка и сразу простил ему все.
- Вадька! - подтвердил писатель.
- Значит, он вовсе и не сбежал?
- Получается так.
Теперь Славке стыдно: погорячился, зря наорал. А Вадька - парень что надо! Как это ему в голову пришло пойти к танкистам?
Старшина между тем продолжает:
- Задолжал парнишка сварщику махонький кусочек хлеба и никак не может отдать. Негде взять. Совесть человека изглодала… Шел он со своей бедой к танкистам, а попал вот к нам. Выручим, что ли?
Сидит Вадька у раскаленной чугунки, не смеет поднять глаза. Ведь знает, что и они не сыты, эти обросшие щетиной бойцы стрелковой роты. Можно сказать, голодные. А им ведь сила нужна, чтобы гранату добросить, чтоб врага штыком, а то и просто рукой за горло…
- Как же ты его не выручишь? - отозвался солдат, который чистил пулемет. - Для общего дела малый старается. С танками-то и нам куда сподручнее.
Славка, хоть он всего только секретарь, почему-то прослезился. Смахнул он слезы, высморкался и ждет, чем же дело кончится?
А Евгений Аристархович снова бросил в рот беленькую таблетку, прикрыл глаза. Очень он сдал за последние дни. Страшный стал, как привидение.
В общем, пехота снабдила Вадьку сухарями. Сперва решили, что каждый отломит от своей пайки по кусочку. Но старшина рассоветовал:
- Так не годится, ребята. Ведь он же не нищий, сварщик Македонов. А мы ему кусочки… - И старшина взял из общей кучи четыре сухаря. - Вот так, согласны?
Еще и накормили Вадьку похлебкой. Он, понятно, не просил. Даже для виду отнекивался. Но старшина посуровел и сказал:
- Ешь! Это тебе вроде боевого приказа. Как же ты без сил сухари донесешь?
Вадька собрался в обратную дорогу. Старшина оглядел его и снова приказал:
- Разувайся!
Присев на патронный ящик, Вадька скинул валенки. Старшина внимательно оглядел его чулки и портянки, хмурясь, просушил над печкой, потом собственноручно обул Вадьку.
- Вот теперь шагай! Поклон дяде Андрею от четвертой стрелковой роты…
Ловко обул его старшина! Ноги как-то сразу резвее пошли. А может, это от похлебки? Нет, скорее всего от солдатской ласки.
Повеселел и Славка. В душе он даже завидует Вадьке. Принесет он сухари - ешь, дядя Андрей, поправляйся! Может быть, даже расскажет про тот довесочек. Теперь-то уж не стыдно. Теперь он не с пустыми руками…
На радостях Славка забыл, что попал Вадька на самую передовую. Там все по траншеям передвигаются. Или в белых маскировочных халатах. А Вадька в большой, не по росту черной стеганой телогрейке. Сухари за пазухой.
Выбрался он из траншеи на тропинку, оглянулся на провожавшего старшину. А тот кричит:
- Ложись, дурной, мина! - Старшина по звуку определил.
Вадька нырнул в воронку, выждал. Невдалеке разорвалась мина. За ней вторая, уже поближе.
- Лежи, лежи! - командует старшина из траншеи. А Вадька или не слышит, или страху поддался. Выскочил из воронки, но тут же в другую ткнулся. От воронки к воронке… Старшина в траншее ни жив ни мертв - за Вадьку боится. А Славку за столом озноб бьет. Словно это он сам ползет под минами… Сжался в комок, ждет, когда же писатель выведет Вадьку из-под огня. Но писатель молчит. Как видно, обдумывает.
Славка не вытерпел.
- Его не убьют? Нет?
- Не убьют! - подтвердил Евгений Аристархович. - Он еще дождется нашей победы.
Леонид Семин
МЕРТВАЯ ПУШКА
Быль
Он пришел в наш дом ночью. Я слышал, как он в чем-то тихо и горячо убеждал бабушку.
Утром бабушка подвела меня к незнакомому человеку, сказала:
- Это твой родной дядя Вася. Поживет у нас…
Я удивленно покосился на черноволосого усатого человека, усмехнулся. Ведь у дяди Васи голова рыжая и лицо узкое, а у этого круглое, и черный он, как цыган. Однако спорить с бабушкой не стал. Раз надо, буду говорить, что это мой родной дядя Вася. Понимаю, не маленький…
- Вот и отлично, - улыбнулся незнакомец.
Улыбка у него была широкая, добрая, как у настоящего дяди Васи. И подмигивал он точно так же.
Мне было десять лет. Мы жили в своем дачном домике на станции Саблино, что в сорока трех километрах от Ленинграда. Признаться, никто не ожидал, что гитлеровцы так быстро придут к нам. Бабушка, правда, собиралась уезжать в Ленинград, но что-то медлила. Впрочем, все надеялись, что немцев вот-вот остановят.
Они обосновались в Саблино крепко. В центре поселка целую улицу опутали колючей проволокой, устроили там лагерь для пленных. К станции подходили эшелоны с боеприпасами, автомашинами и солдатами. Дядя Вася мрачно наблюдал из окна за выгрузкой, что-то сердито ворчал.
Наш дом стоял на краю улицы возле леса. Прежде я часто в лес бегал. Но когда пришли фашисты, пришлось сидеть дома.
Дядя Вася подарил мне замечательный ножик, который можно было носить на цепочке на поясе, - никогда не потеряешь.
Потом смастерил ветрянку-вертушку с двумя "мальчиками-болванчиками". Когда дул ветер, вертушка начинала быстро крутиться и с помощью ниточной передачи вращала колесико, к которому хитро были прикреплены болванчики, вырезанные из дерева. Они начинали часто-часто кланяться друг другу и, если смотреть снизу, казалось, будто норовили стукнуться лбами.
В наш дом, как и во все дома поселка, приходили немецкие солдаты, проверяли документы.
- Погодите, придет ваше время, - сказал после одной такой проверки дядя Вася.
Иногда он брал лукошко и уходил в лес за колосовиками. Но возвращался без грибов. Запирался в боковую тесную комнатку, заваленную всякой рухлядью, и что-то там мастерил.
Однажды я лежал с закрытыми глазами. Бабушка и дядя, наверное, думали, что я сплю, и тихонько переговаривались. Он дважды произнес тогда непонятные для меня слова: "Орудийный замок… Все дело в нем. Потому и пушка мертвая…"
Лишь спустя некоторое время я узнал, что в лесу, почти посреди болота, была припрятана небольшая пушка и ящик снарядов и что артиллерийский техник Василий Привалов по заданию командования перешел линию фронта, чтобы отремонтировать эту пушку и обстрелять станцию.
Помню, однажды утром дядя Вася прощался с бабушкой и со мной. Бабушку он расцеловал, а меня похлопал по плечу и широкой своей ладонью растрепал волосы на макушке.
Бабушка после его ухода была печальна. Она сидела у окна, вздыхала и что-то шептала про себя, к чему-то настороженно прислушивалась и все поглядывала на железнодорожную насыпь и на станцию.
Я сел с нею рядом и тоже стал смотреть: то в окно, то на бабушку.
Лицо у нее в это утро было очень-очень старое.
У станционного желтого дома медленно расхаживал часовой в каске и с автоматом. Было очень тихо - ни одна ветка на деревьях не шевелилась.
Вскоре к станции крадучись, без гудка, подошел поезд. Наверное, оттого крадучись, что фронт был недалеко. Пушки грохотали где-то за лесом, в стороне Ленинграда, как будто там начиналась и никак не могла разразиться гроза. От нечего делать я пересчитал вагоны. Их оказалось тридцать четыре. В центре состава две платформы были похожи на квадратные стога. На них зелеными кубиками лежало прессованное сено.
- Ишь даже сено везут! - удивилась бабушка. - Значит, зиму собираются тут быть, проклятые!..