На хозяйке уже не простое ситцевое платье, а шелковое, с яркими васильками; оно плотно обтягивало ее высокую, ладную фигуру.
- Очень даже красиво, - похвалил Степан.
Хозяйка играла перед ним своей дородностью и так искренне улыбалась, что казалось, давно ожидала его и вот, наконец, дождалась. Выскочив в сени, она тут же вернулась, завертелась перед Донцовым: влюбленная и только!
А увидев бледное лицо лейтенанта, его забинтованную ногу, всплеснула руками:
- Господи!..
- Наш командир, хозяюшка, - пояснил Донцов.
- Он же не дышит.
- Не беспокойтесь, - отозвался Головеня. - Солдат живуч.
Вынув из кармана обрывки простыни, что дала Наталка, Вано принялся перебинтовывать рану командира. Хозяйка ушла на кухню, сказала - собрать поесть.
Донцов отправился помогать казачке: принес воды из колодца, разжег плиту.
Из кухни послышалось хихиканье, потом голоса:
- Где твой муж, Мария?
- Далеко, голубок. Отсюда не видать.
- На фронте?
- Не… - вздохнула хозяйка.
- А где же? - не отступал солдат.
- Долгая песня, голубок!..
- А все-таки?
- Как тебе сказать… Спервоначалу в тюрьме сидел. А вышел - на работу устроился. Писал - приеду, да так и не приехал.
- Вернется, - прогудел бас Донцова.
- Не… Сразу не вернулся, теперь не жди.
- Почему?
- Другая баба попутала.
Хозяйка вздохнула и погрустневшим голосом продолжала:
- Четыре годка вместе прожили. Налюбоваться друг на друга не могли. Он кладовщиком был, я в поле работала. Добре жили… Еще говорила: ох, Санька, не лезь в начальство! Будто душа чуяла. Так и вышло. Пришла ревизия, а у него недостача. Украл, говорят. В суд повели. А какой он вор? Разве что с пьянства? А так, чтобы нарочно, что вы!.. У него во всем роду воров не было! А с пьянства - это могло. Ведь он, пьяный человек, неразумный…
- И большая недостача?
- Та сколько там мешков пшеницы взяв, так разве ж колхоз от того обеднел? Через то, значит, мужика с бабой разлучать?
- А сама как думаешь?
- А мне что думать, - переменила тон хозяйка. - Нехай кобыла думает, у нее голова большая! И хватит допросы чинить…
Раскрасневшаяся Мария поставила на стол большую черную сковороду с жареной картошкой. Принесла откуда-то со двора миску малосольных огурцов, приятно пахнущих укропом.
- Ешьте, пожалуйста.
- Закусочка первый сорт, - оценил Донцов. - Может, и это, кх, кх, найдется? - и он щелкнул себя по горлу.
- Не, нэма, - развела руками хозяйка. - Раньше було, а зараз нема.
Пруидзе, вооружившись ножом, начал кроить белую буханку. Ломти у него получались ровные, тонкие, как в первоклассном ресторане. Вдруг он насторожился, замер с ножом и хлебом в руках: с улицы донесся шум мотора. Донцов метнулся в сени, но вскоре вернулся, подхватил Головеню, поволок его из хаты.
- Фашисты! - бросил он на ходу.
- Та шо ж тут такого? - послышался голос хозяйки. - Ну, в плен сдадитесь, чи шо… Може, и война скоро кончится.
Степан понес раненого в конец двора, к огороду, где росли подсолнухи, Вано с автоматом в руках поспешил следом. Солдаты готовы были скрыться в огороде, но там неожиданно взревел мотор, заскрежетали гусеницы. Пришлось вернуться. Донцов вспомнил, что хозяйка выходила за огурцами во двор, огляделся и увидел чуть приподнятую крышку погреба.
Едва Пруидзе, опустившись последним, прикрыл за собой крышку, как во двор, ломая изгородь, въехал тяжелый танк.
Откуда-то издалека донеслись артиллерийские выстрелы. Сбоку простучал пулемет.
- Ну, друзья, - сказал лейтенант, - будем держаться. Оружие исправно, есть патроны, пара гранат… А главное - мы в дзоте! - Шепот его звучал ободряюще. Но про себя командир подумал: "Готовая могила".
12
Квако бойко шагал по дороге, поспешал в свое "завтра", а в памяти почему-то всплывали события прошлого.
В тридцать девятом пограничники задержали отца - он пытался бежать в Персию. Отделался дешево, судить не стали, отпустили: Арнольд Квако был снабженцем, в пограничные села выезжал по службе. Ну, заблудился, с кем не бывает.
Однако после этого все пошло кувырком. Отец лишился места, стал пить, потерял надежду на возвращение старых порядков. Но лютую свою ненависть к Советской власти он сумел передать и сыну, Андрею.
Незадолго до войны, прослужив два года в одной из частей одесского гарнизона, Андрей Квако демобилизовался. Оставшись в Одессе, поступил на работу в портовую контору. В том же году, получив отпуск, более двух недель провел в Сухуми. Почти каждый вечер, проходя мимо отцовского дома, Квако в бессилии сжимал кулаки: отца уже не было в живых, а сам он здесь совсем чужой.
С темной душой вернулся в Одессу. И тут - война…
Квако сам явился в немецкую комендатуру, сам вызвался помогать оккупантам. И многое сумел сделать для немцев. А фашисты что-то не очень щедро расплачиваются за его услуги…
Как медленно продвигаются они к Сухуми! Второй год воюют, а город не взят. Теперь все потянулись к Волге. Жди, когда придут в Закавказье!.. Конечно, Волга - это хорошо. Оттуда - на Москву, на Астрахань… И все же часть войск надо бы в горы… Тут под боком жемчужина Абхазии - Сухуми! Если бы его, Квако, воля, он давно овладел бы этим прекрасным городом. Немцы упускают выгодный момент. Знают же, что сейчас все перевалы открыты! Группы большевиков, ушедших в горы, конечно, не остановят их… Чего же медлить?
Квако так увлекся своими думами, что споткнулся и чуть не упал. Разглядев большой полосатый арбуз, пнул его ногою и выругался.
- Кто там? - послышался голос из полутьмы.
Андрей пригнулся и различил фигуру человека, а рядом - шалаш. Ну, конечно же, бахча: сколько арбузов под ногами!
- Свои, - отозвался он.
- Чую, что свои. А то, говорят, нехристы уже в станице. Будь они прокляты, - хрипел старик, приближаясь. - Грабят, убивают. Все живое под корень сводят.
Квако нащупал в кармане пистолет, сжал в руке.
- Ты один?
- Один, товарышок… Приказу не было, вот и жду. Як, думаю, без приказу такое добро бросать? Да и наши, красные, скоро вернутся…
- Коммунист? - подступил вплотную солдат.
- Та ты шо, з глузду съихав? - удивился старик. - Семьдесят третий год живу на свете… Якый з мэнэ коммунист? Непартийный я большевик.
- Н-нда-а… Своих, значит, ждешь?
- Жду, товарышок… Душою чую - вернутся они… В гражданскую тоже так було: и Дон и Кубань враги захватили, а люди всэ одно духом не падали… Та хто ж ему, ворогу, рад? Шо вин жизнь тоби хорошу даст? Фашист, он сам по себе, хыщнык, всэ крови шукае. Та шо ж мы стоим, можэ исты хочешь?
Квако ткнул стволом пистолета старику в грудь и выстрелил. Тот грузно рухнул на землю и только слабо прохрипел.
- Жди, придут твои красные.
Перешагнув через труп, Квако пошел к горам.
В станицу не стал заходить: зачем? В мешке у него полно всякой снеди, во фляжке - спирт. Шел почти всю ночь: всего и поспал часа три в стоге сена. Ничего, отоспится… Утром остановился у речки: странно - вокруг никого. Столько солдат шло, а теперь хоть бы одна душа. Да есть ли в этой глуши вообще люди?
Когда выбрался на тропу, уже смеркалось.
По обочинам вставали дубы, клены, кустился орешник. Сторожко вслушиваясь, Квако разглядывал темнеющие кусты. Пробовал подать голос - никто не откликнулся. Жалел, что ушел один: лучше бы подождать, найти спутника.
В горах быстро темнело, и он, облюбовав камень, что лежал у тропы, сел, прислонился к нему спиной. Услышав шорох в траве, вскочил. Змея? Да нет же, откуда? Ночью змеи спят… Нервы это… Глотнул спирта из фляги, завернулся с головой в плащ-палатку: так безопаснее! Под плащ-палаткой душно, глаза слипаются, тем лучше, скорее бы уснуть. Но едва свел веки, как увидел собаку. Большая, серая, она хватает его за рубаху, тянется к горлу. Квако двигает руками, пытается крикнуть и… просыпается. Что с ним, куда он попал? Ах, да - горы!.. Ощупывает карманы: пистолет… где пистолет? И, найдя за пазухой, облегченно вздыхает: "Слава богу!"