- Да! - Василёк головой закивал. - Это страна наша!
- И так оно, и не так, - папка головой покачал.
- Это почему это не так? - Василёк удивился.
- Ну… - папка хотел было одно сказать, да вместо того вопрос задал: - А с чего она, родина, начинается, знаешь?
- С Москвы! - Василёк выпалил.
- А ты её видел хоть раз? - папка всерьёз спросил, без улыбки. - Вживую! Вот так, чтобы рядом?
- Нет! - мотнул Василёк головой. Добавил затем: - На картинке только видел. В книжке. В библиотеке. В клубе.
- А вживую что видел? - папка спросил.
Огляделся Василёк:
- Деревню нашу. Лес вон, поле. Небо видел! - И - удивился: - Это Родина?
- Она! - согласился папка. - Страна наша и Москва далее этих мест будут. Но и деревня наша - не первая.
- А что первое? - Василёк аж рот раскрыл, позабыл и про войну, и про другое всё прочее.
- Что-о! - папка сердито протянул. - Не что, а кто! Сам-то догадаться не можешь?
- Да как?
- Да так! Просто! Просто, когда человек рождается, кого он первым видит? К кому прижимается? От кого всю любовь с молоком берёт?
- Мамка?! - Василёк ахнул, с кочки луговой соскочил. - Мамка - наша Родина?!
- Для каждого человека так! - папка сказал. Серьёзно сказал, серьёзней не бывает. - Для каждого самое святое - его мамка. Ведь ты представь! - как со взрослым говорил с Васильком отец. - Вот не будет матерей, кто нам жизнь дарить будет? Некому за такое дело взяться! И не будет тогда ни деревни твоей, ни города. Ни поля, ни леса, ни неба огромного! Страны - и той не будет! Вовсе!
…Уже давно ушёл папка дорогой, что вела его на войну. И все мужики деревенские, кому в военкомат полагалось, ушли.
Опустела дорога. Луг опустел.
Один только Василёк среди травы высокой стоял, и звучали в сердце отцовские слова:
- Я нашу Родину на дальних рубежах защищать стану. А ты - здесь! Без тебя мамки нашей не будет. Ты ей последняя защита! Помни это, Василий!
7
- Странная штука - память. Что только не хранит! И с каких времён! Я вот себя с десяти месяцев помню. Правда-правда! Мне и матушка говорила - подтверждала, мол, да, было. Это когда я у неё спросил, а, правда, было? А что… Я с десяти месяцев рисовать начал. На ноги встал в девять, а рисовать - в десять. Как сейчас помню! У отца со стола карандаш упал, я и подполз ближе. Так посмотрел, с другой стороны глянул. А отец посмеяться решил, спросил: "Рисовать будешь или нет?" И лист бумажный дал. Я этот листок на полу разложил и - давай! - солнце рисовать: круг, а от него палочки - лучи, значит… Жалко, рисунок не сохранился. Отец в тридцать восьмом умер. На работе повздорил, домой вернулся, на кровать лёг - и не встал больше. Бумаги его забрали. Он же у меня ответственным работником был! Пришли с работы, все папки, все книги, с которыми он дома работал, всё! С собой! Где-то в одной из папок и мой первый рисунок оказался… Сколько их потом было! Спрашивали: сколько? Отвечал! Каждый помню. Самый неудавшийся эскиз - и тот. В памяти. А сколько картин в голове сейчас! Меня ведь в армию не брали: художник! Плакаты предлагали рисовать, над листовками работать! Я считал: нет, моё место на фронте. В военкомате турнули. В комитете комсомола тоже подождать предложили. А потом… Захожу в институт, а там в ополчение записывают. Есть в Москве площадь Пушкина, вот там я и стал солдатом. То есть ополченцем сперва. До первого привала. В деревушке какой-то. Письмо решил с дороги домой черкануть, матушке отправить. Пошёл почту искать и отстал от своих. Туда, сюда, время военное, никто не знает, куда ополченцы ушли. Мужики деревенские даже арестовать хотели, как шпиона. А тут ваша, ну, теперь наша, часть. "Кто таков?" - командир спросил. Я, как есть, доложился, покаялся, а потом и говорю: "Возьмите к себе!" Взяли… Эх, краски я дома оставил! Карандаша не взял! Думал, не дело на войне рисованием заниматься. Да к тому же, думал, неделя-другая, месяц-второй, и закончится всё. А сейчас - руки ноют! Сплю, вижу: карандашом по ватману вожу - линия за линией, тени… Всех бы сейчас нарисовал! И всё бы!
Молодой солдат глубоко вздохнул и замолчал, запрокинув голову к небу.
Сапёры отдыхали. Был обед. Время за полдень.
Кухня пришла по расписанию. Ложками по котелкам отстучали: кашу перловую с мясным концентратом умяли, из кружек вместо чая молока деревенского выпили. Хозяйки, что солдатками стали, последним готовы были поделиться: молоко что! И овощи, и сладости красноармейцам несли, вздыхали:
- Может, и наших кто сейчас так…
Ребятня тоже рядом с сапёрами крутилась, все деревенские - от тех, у кого усы пробиваться начали, до тех, кто только ходить научился. Девчонки от пацанов не отставали. Пока старшие парни помогать пытались красноармейцам в работе, воду холодную, колодезную, для питья носили, в перекуры слушали - головами, как большие, покачивали, вздыхали по-бабьи:
- Да-а…
Сапёры готовили место под армейские склады: ямы глубокие копали, из леса брёвна таскали, стенки ставили да крыши настилали - добротно всё получалось, крепко.
В деревне, несмотря на военную тайну, знали: в поле возле леса будут боеприпасы хранить, много. Снаряды для пушек, мины для миномётов, патроны для пулемётов и винтовок.
…Молодой солдат вздохнул ещё раз, и старший из сапёров, по званию старшина - четыре треугольника в каждой петлице! - вдруг выдал:
- А нарисуй!
- Как?!
- А вот так! - старшина обвёл взглядом столпившихся вокруг ребят. - У кого дома краски и бумага есть?
- У меня! - не колеблясь, боясь, что опередят, шагнула вперёд Зинка. - Я сейчас! Я быстро!
И, не дожидаясь ни слов, ни того, что кто-то так же скажет, припустила со всех ног в деревню. А потом - обратно.
Молодой солдат, что учился на художника, поморщился, глядя на высохшие, уже почти полностью использованные акварели, и взялся за карандаш:
- Им нарисую!
- Кого? - одно слово ребятня выдохнула хором, ближе к солдату придвинулась, каждый в душе птичку-надежду держал - а вдруг его нарисуют? Не кто-нибудь, а художник! И не простой, а военный!
- Давай вас, товарищ старшина! - выдержав паузу, предложил солдат.
Старшина улыбнулся в густые пшеничные усы, поскрёб пятернёй коротко стриженный затылок - пилотка за ремень была заткнута, - и махнул рукой:
- Ну, ты, парень, это!
Сапёры поняли это по-своему, засмеялись:
- Хотел Ваня начальству угодить!
- Поближе к голове - подальше от работы!
- Рыба ищет, где глубже…
- Да я, да, честное слово! - солдат-художник даже покраснел от таких слов. - Да как вы подумать могли! Да я же комсомолец!
- А ну, тихо! - останавливая и смех и грех, старшина голос повысил. - Меня, оно, конечно, можно. И про начальство здесь - зря! Однако… Вон, их рисуй! - махнул он рукой в сторону ребят. Девчонка вон, зря, что ли, за красками бегала? Вырастет, замуж соберётся, рисунок за приданое сойдёт!
Тут уже покраснела Зинка - ребята наперебой своё выдавать начали:
- Зинка замуж собралась!
- Невеста, где жених?
- Цыть! - цыкнул старшина на ребятню. И снова художнику сказал, выбрав из толпы того, кто в сторонке стоял: - Вон, его изобрази!
У Василька бровки вверх взлетели от удивления: "Меня?!" Он до того в сторонке стоял, думал, как поступить. Вместе со всеми оставаться - интересно. А вот на ферме у мамки дел много - ей бы помочь. Мамка теперь устаёт сильно, работать за двоих приходится. На ферме воды надо накачать - коровы пить хотят, навоз надо убрать - на двор вывезти. И с солдатами побыть хочется: а вдруг им по срочной какой связи скажут, когда война закончится, и папка домой вернётся.
- Да! Точно! Витязь на распутье! - выдохнул художник, на Василька глянув. И рукой взмахнул, поманил: - Иди сюда!
* * *
Склады сапёры сделали. Всё как положено. Даже минное поле вкруговую. Генерал какой-то распорядился. С инспекцией приезжал. На машине пропылённой, сам от пыли белый весь. Старшине руку пожал, красноармейцев словом кратким поблагодарил. Воды холодной, что девчонки принесли, выпил, крякнул и обратно в машину - только пыль столбом!
Старшина первым делом ребятню, что с сапёрами крутилась, собрал. Приказал, как солдатам своим:
- А ну, стройся!
После того про минное поле рассказал.
- Знаю, - сказал, - что вы - люди советские, врагу секретов военных не выдадите. Но для вашей же безопасности, для того, чтобы родители ваши не пострадали, говорю. Мина, она сама по себе мала, а смерти в ней - не на одного человека может быть. Здесь таких смертей вокруг много будет. Вот так мы их в землю прятать станем, - показал. - Вот так они сверху выглядеть будут: чужому взгляду неприметно, а вам понятно. Мы эти мины так положим: с краю под одной вразброс, а дальше так, что, если на одну наступишь, сработает сразу много. До неба земля встанет, лес вздрогнет - черно станет, страшно! Приказ вам, ребятня, и просьба у меня такая: не ходить сюда более.
Всё, как положено, сапёры сделали. Ушли пешком. Под ночь, когда приказ привезли. Мотоциклист привёз. И тут же назад умчался.
Ушли сапёры, а боеприпасы на склады не завезли. Не успели. Война слишком быстро к деревне подошла.
Сперва далеко грохотало - зарницами, затем ближе - грозой, а потом и вовсе самолёты залетали - жёлтобрюхие, с крестами на крыльях. Во многих домах-избах деревенских крыши пулями пробиты оказались, пожары не один раз случались.