* * *
- Кто есть это? - голос обрушился на Зинку откуда-то сверху.
И чьи-то руки подняли её с холодного пола, и кто-то поставил её вертикально и подпёр со спины своим телом:
- Держись, дочка!
Толстая холёная физиономия фашиста в мундире, украшенном крестом и чем-то ещё, была прямо перед её глазами. Размером в высоту немец не отличался, только вширь.
- Партизан?
Хотела Зинка фашисту ответить, как положено, по-советски, в физиономию его толстую холёную плюнуть, да не вышло. Сильно затылком в лесу приложилась, да и, по-медицински говоря, прошлое потрясение нервное сказалось.
Вылетело у Зинки изо рта одно мычание.
Из-за спины дедок какой-то за неё отвечал:
- Больная она, чокнутая. Мы тут её все знаем! Без разума, без ума - ходит по белу свету. А нам жалко, вот и подкармливаем.
- Фи! - физиономию фашиста перекосило. - И это есть партизан? Вон её! - голос немец повысил. - Вон!
Так бы и сошло Зинке с рук, так бы и в лес снова попала, да - судьба-злодейка!
Когда выводили девчонку из подвала, оказался рядом Зверь. Тот самый полицай, что за день до того в деревне над ней измывался. Выжил, гад, в лесу, схоронился как-то. А после того, как партизаны стадо у фашистов отбили да к своим ушли, к немцам пробрался.
Ну, немцы облаву тот час же! Да кого ловить? Партизаны давно из лесу исчезли, одни только немцы да полицаи побитыми на дороге лесной лежат. Да Зинка в стороне под деревом.
Зинку в райцентр и привезли. На телегах вместе с трупами.
В тюрьму Зинку бросили, в подвал. Подумаешь, без сознания! Дышит ведь!
Потом туда же, в тюрьму, из деревни народ пригнали. Пытать собрались; вдруг скажет кто что про партизан.
А тут в райцентр фашист какой-то главный приехал. И вздумалось ему на партизан посмотреть. Вот для него подвал и открыли. А он инспекцию устроил, решил, видно, добреньким показаться. Облагодетельствовал - юродивую на свет Божий выпустил…
- Она это, она, господин начальник! - Зверь фашисту кричал. - Это она партизан на нас навела! Партизанка она! Дозвольте мне за неё, ваше благородие, взяться! Я у неё всё узнаю-выведаю! Сама к партизанам приведёт!
6
В воскресенье Василёк с отцом встали пусть и не в самую рань, а всё не поздно. День хоть и выходной, и у мамки на ферме не смена, да работа по хозяйству нашлась. Железо на крыше поправить надо стало. А то ведь было дело! - гулял ветер, несколько листов железа оторвало. Вон как бывает!
Хорошо на крыше, привольно! Во все стороны гляди - вон он, мир, большой какой! Тут поле, там лес, дальше небо синее, с неба - солнце яркое! И ещё! От трубы печной вку-усно попахивает: и дымком, и стряпнёй мамкиной, воскресной - праздничной. Одно слово: хорошо!
- Мужики мои, вы скоро? - мамка на крылечко вышла, от печки разрумянилась, руки о передник вытирает.
И без того мамка красивей всех, а тут и вовсе - самая лучшая!
- Сей секунд! - Василёк мамке прокричал. Прямо как папка, когда его в кузне про работу спрашивали.
Да и, правда, что делов осталось? Один лист железный гвоздями прибить!
Василёк лист держит, папка молотком по шляпкам стучит: раз-два, раз-два! - ве-се-ло!
- Всё! Сделано!
Выпрямился отец, спину разогнул, руки раскинул - потягивается. Во все стороны на мир поглядывает: на небо, на лес, на поле! Большой! Сильный! Улыбается!
И вдруг!
Исчезла с папкиного лица улыбка. Что такое? Отчего?
Взглянул Василёк туда, куда отец глядел, и сам удивился.
Прямо по полю, без дороги, во весь опор всадник спешит! Коня не жалеет, плетью его жжёт: то справа, то слева. Давай, родимый! Лети!
Не выдержал конь, на лугу у дома Василька упал: ноги передние подкосились, полетел всадник через голову.
Отец с крыши по лестнице - вниз! Василёк - следом! Мамка за ними, прихрамывая:
- Куда вы?
А всадник, пеший теперь, уже у ограды:
- Председатель где?
- Да где ж ему быть? - папка Василька удивился. - У себя, наверное. Дома. Выходной же сегодня!
- А в правлении что, сторожа нет? - человек удивляется, дышит через слово, будто сам бежал, а не на коне мчался. - Мы вам из райцентра звоним-звоним! Звоним-звоним!
- Ветер был! Сильный! - Василёк в разговор взрослых встрял. - Провода порвало, у нас с крыши железо снесло!
Хотел Василёк ещё про ветер сообщить, про беды деревенские сказать, да тут мамка поспела:
- А случилось что?
Глянул на неё человек из райцентра, всадник бывший, а теперь пеший, и словно из пушки картечью выстрелил - одним словом ранил всех:
- Война!
Схватилась мамка за сердце, лицом побелела, из глаз болью плеснуло. Отец вздрогнул. Василёк замолчал, сжался.
- Война! С немцами!
… Потом митинг был. В колхозном клубе тесно-тесно собрались. Все до единого, никого по домам-избам не осталось.
Человек из райцентра речь говорил долгую, обстоятельную, - отдышался уже и чаю напиться успел, у председателя. Говорил человек и про врага коварного, и про страну нашу великую, и про то, что каждый теперь в нашей стране - воин! Кто с винтовкой на фронт должен идти, кто на полях, на фермах трудиться по-военному: без сна-отдыха!
Кто-то из стариков спросил-прошамкал беззубо:
- Ейнто чегось, мобилизацию объявят, всех мужиков под гребёночку?
- До мобилизации пока далеко! Красная Армия у нас самая сильная! День-другой, и на чужой земле воевать будем! - человек ответил уверенно, так что все бабки, бабы и девчонки разом с облегчением вздохнули, но потом огорошил: - Однако все, кто призывного возраста, прямо сейчас же в райцентр, в военкомат! Там решение примут!
* * *
Мамка не плакала. Молча всё делала. Но не сердито, как редко-редко случалось, когда отец по весёлым делам с праздников деревенских возвращался. Такое и впрямь редко было, Василёк и пяти раз за всю свою жизнь не помнил. Делала мамка всё, как и отец в кузне, расчётливо: шаг - миску железную взяла, другой шаг - полотенцем белым обтёрла, третий шаг - в руках ложка алюминиевая оказалась. Четвёртым шагом, пятым да другими собирала мамка папкин сидор - мешок солдатский.
И улеглись в сидор не абы как, а по порядочку, как положено, плотненько: рубашка с портками да портянок пара - чистые, посуда с кружкой - в полотенце вышитое завёрнутые, станок бритвенный с кисточкой пушистой, мыла два бруска - одно для стирки, другое умываться, пакетик бумажный с махоркой - не себе курить, угостить товарищей. Себе - сухариков ржаных мешочек, пирогов свежих - тёплых ещё, из печи, хлеба домашнего - каравай. Попали в сидор и другие припасы: сала кусок, консервов банка железная, тяжёлая, конфет сладких десяток, сахара полголовки…
Напоследок мамка вспомнила, носки шерстяные с варежками - сама вязала! - папке из чулана принесла, первый раз после клуба слова сказала. Горько, еле себя сдерживая:
- Вдруг оно… она… затянется…
Ничего папка мамке не ответил, обнял только и так крепко к себе прижал, что косточки захрустели.
Потом сели они оба на лавку у печи, и опять тишина избу наполнила. Долгая тишина, тягостная. Страшная чуток. Василёк поёжился даже.
Но вот поднялся папка, а мамку остановил:
- Жди! Василёк проводит!
И осталась мамка ждать, а Василёк стремглав - вот радость-то, папка его с собой берёт! - в сени кинулся, а там и за ограду.
А за оградой плач да рёв, да вой, будто покойника на кладбище везут.
Полдеревни дорогой идёт. За деревню.
За каждым мужиком, что мешок-сидор за плечами тянет, человек по нескольку: жёны под руку, матери с другой стороны, детвора вокруг, старичьё ещё, что ходить может. Все со слезами кормильцев на войну провожают.
Вот тут по-настоящему Васильку страшно стало. Сердце заторопилось куда-то, в горле ком встал - вцепился Василёк папке в рукав пиджака:
- Папка! Не ходи! Не надо! Зачем?
- Так! - строго папка сказал, сверху вниз глянул: - Ты у меня кто, мужик?
- Мужик, - нетвёрдо Василёк ответил, добавил увереннее: - Буду!
- Вот! - улыбнулся папка грустно. - Кто у нас защитники: мужики или бабы?
- Мужики! - уже без колебаний Василёк выдал.
Почти сразу за домом сошёл папка с дороги, что на войну вела, на луг васильковый, на кочку уселся, людям, что на него недоумённо глянули, сказал:
- Пять минут, догоню! - И Василька рядом посадил: - Вот, говоришь, не ходи. Не надо. Зачем. Затем! Родину защищать! Напали на неё враги: землю хлебную хотят захватить, заводы-фабрики себе забрать, людей - кого погубить, кого рабами сделать. Такое уже было, знаешь, почему у тебя дедов нет.
- Родина, она большая! - Василёк из себя выжал. Сам понимал, что не то говорит, а вот, вылетело же! - Народу у нас много. И Красная Армия большая. Тебе - зачем воевать?
- А что? Может, и вправду дома остаться? - папка вдруг будто удивился мысли такой. - Я останусь! Так ведь и другой так решит. А там третий, четвёртый! Вся деревня, за ней - город, потом дальше. Из армии солдаты домой пойдут, и что? Иди через границу любой - делай, что хочешь, бери, что видишь! Нет, неправильно это, не по-людски. Не по-мужицки. Да и что люди про меня подумают: трус?
- Нет, ты не трус! - замотал головой Василёк головой. И быстро-быстро заговорил, чтоб не подумал папка про него чего недоброго. - И я не трус! Я это, я тебя проверял как бы! А то ты мне: мужик - не мужик! А я мужик! Я с тобой пойду! Я тоже родину защищать буду! Мы вместе…
- Стоп! - папка вдруг Василька остановил. - Я на войну уйду, ты на войну уйдёшь, а кто тогда с мамкой останется? Кто её защищать будет? А ведь она у нас… Ты хоть понимаешь, что такое Родина?