- Ты, Катя, выдумываешь! - расширив глаза, будто готовясь услышать ответ на свои сокровенные мысли, смутилась Таня.
- Я вот что скажу тебе, - гладя Танину руку, задумчиво заговорила Кето, - у тебя много хороших мыслей. Но ты хочешь, чтобы они сразу вынесли тебя на самую высокую гору. Так не бывает. К вершинам ведут и ущелья, и узкие тропы, и отвесные скалы… Самые красивые цветы цветут на горных лугах, но дороги к ним трудные.
Кето прижала к себе Таню, добавила:
- Это слова, моей бабушки. Она всегда говорит, будто стихи читает. Вот и я говорю с тобой так же.
- Она жива… твоя бабушка? - спросила Таня.
- Ей восемьдесят три года, - ответила Кето.
- Как долго мне еще жить до ее лет! - с наивной радостью ответила Таня. - Ты так интересно говоришь, Катя, - она понизила голос до чуть слышного шепота. - Знаешь, мне кажется, я обязательно доберусь до тех горных лугов, о которых ты говоришь. Иначе зачем же жить? Надо же видеть перед собой высокую цель.
- Ты права. Я желаю тебе достигнуть этой цели, - сказала Кето. - Говорят, пожелание, высказанное под Новый год, - самое надежное пожелание.
- Ну, спасибо тебе, Катечка, - сказала Таня и поцеловала повестку.
Укладывая на голове черные, как уголь, заплетенные в длинную косу волосы, Кето прислушалась.
- Ты слышишь? Часы уже бьют пять. Гамем швидобис, сказала она по-грузински и добавила: - Спать, спать… Я хочу спать…
Таня ушла на свою постель и тотчас же заснула.
5
Только что взошло солнце, и Прохор Матвеевич еще спал после затянувшейся новогодней пирушки. Его разбудила Александра Михайловна. Он поднял тяжелую голову, уставился на жену мутными опухшими глазами.
- Чего тебе, мать? - недовольно спросил он, - Что случилось?
- Вставай, Павлуша уезжает, - сказала Александра Михайловна, вытирая платком заплаканные глаза.
- То есть, как уезжает?
- Очень просто - в Москву, - дрожащим голосом произнесла Александра Михайловна и с укором взглянула на старика, словно он был виноват в столь внезапном отъезде сына. - Говорила тебе: ненадолго наша радость.
- Да что он - с ума спятил, что ли?! - негодующе воскликнул Прохор Матвеевич, свешивая с кровати ноги.
- А вот спроси его. Затвердил одно: еду - и все тут. Да еще накричал на меня, как на девочку.
- Подумаешь, какая персона! - рассердился вдруг Прохор Матвеевич и, быстро одевшись, поспешил в горницу.
"Приехать на одну ночь и уехать без предупреждения… Какое свинство!" - обиженно думал он, все более разъяряясь от незаслуженной, оскорбительной черствости сына.
Павел сидел за столом один и торопливо завтракал. Красное лицо его лоснилось, казалось озабоченным. Важный вид сына, поблескивающий на левой стороне груди орден "Знак почета" смутили старика, и уже готовые сорваться упреки, даже ругательства, застряли у него в горле.
- А, батя, - приветливо кивнул Павел. - Не захотел тебя беспокоить ради праздника - не сказал, что еду. А зараз жду машину, наряжусь вот на дорогу. Садись, да опрокинем по одной на прощанье.
Прохор Матвеевич обошел вокруг стола; гневно сопя, сел.
- Ты что же это, а?
- Что такое? - пряча улыбку, насторожился сын.
- Да то… Как же ты?.. Не погостил как следует и уже норовишь улизнуть?
- Не улизнуть, батя, а уехать в командировку, - поправил Павел. - Ведь ты знаешь, что я проездом. Дела не ждут.
- Никаких у тебя таких дел нет! - неожиданно вскипел старик. - А просто наскучило тебе у отца. Угощения не понравились?
- Что ты, отец? - изумленно расширил глаза Павел. - Ей-богу, дела. Ни одного дня не могу ждать. Ведь мне уже завтра надо быть в Москве. Шутка ли, одних тракторов надо отремонтировать сорок штук, а частей не хватает. За этим и еду. Да нарком узнает, что я тут прохлаждаюсь, таких угощений мне всыплет, - до следующего нового года буду чесаться.
Несмотря на убедительные доводы Павла, старик не унимался:
- Все это оттого, что не умеете работать. В праздники, когда не грешно с отцом и матерью степенно посидеть и поговорить, у вас исправных тракторов и запасных частей не оказывается.
- Ладно, не ругайся, - примирительно сказал Павел. - Из Москвы буду ехать - заеду. А летом заберу вас всех к себе в совхоз и будете, как на курорте, отдыхать…
- Слепой сказал: побачим, - обиженно буркнул Прохор Матвеевич.
Павел встал, крякнул, вытер полотенцем вспотевшее, густо побуревшее лицо, стал прощаться. Делал он это быстро и деловито, без лишних нежностей: крепко стиснул руку озадаченного отца, погладил широченной ладонью плечо матери.
- Ты хоть со всеми простился? - укоризненно и печально глядя на сына, спросила Александра Михайловна.
- Со всеми, мамаша, со всеми, - заверил Павел. - Не люблю прощаться, хоть убей. Перед каждой деловой поездкой не напрощаешься. Я и жинку свою приучил к этому. Портфель в руки и - айда. Она и не спрашивает - куда. Иногда и не знает, в совхозе я или уехал. Так-то оно спокойнее деловому человеку.
- А может, остался бы на денек? - в последний раз попытался удержать сына Прохор Матвеевич.
- Лишний разговор, батя. К чему?
- Ну и ладно. Кати, - побагровел от обиды старик и, махнув рукой, направился вон из комнаты.
С улицы донеслись призывные гудки автомобиля.
- О… уже кличет, - заторопился Павел и, быстро натянув щеголеватый, отороченный мехом полушубок, посадив на чубатую голову красноверхую кубанку, подхватил толстый, служивший вместо чемодана портфель, вышел…
- И всегда он так, - вздыхая, жаловалась Александра Михайловна, когда вся волгинская семья сидела за завтраком. - Не успеешь слова ему молвить, а он уже скрылся, как молодой месяц.
- А правда - что ему у нас делать? Не до гостеванья ему, - недовольно заметил Прохор Матвеевич.
Алексей с грустным сожалением взглянул на отца.
- Не тужи, отец. Я вот тебе одну притчу скажу, только вникни. Однажды я ехал по линии мосты осматривать. Вижу - на одном разъезде эшелон с зерном стоит. Спросил я у проводника, откуда хлеб. И что ты думаешь? - Проводник назвал станцию, на которой грузится зерно Павлушиного совхоза. И так мне стало приятно: как будто я у Павла в гостях побывал.
- К чему это ты? - недоуменно спросил Прохор Матвеевич.
- А к тому, что хотя мы и в разных местах живем и работаем, а все время как в гостях друг у друга.
- Про это я давно знаю. Загадка немудреная, - все еще сердясь, сказал старик.
- А моих самолетов, Алеша, нигде не видел? - смеясь, спросил Виктор.
- Откуда я знаю: твои они или не твои. На них клейма нету. Но как самолет увижу - тебя вспоминаю, - сказал Алексей.
Все засмеялись и громче всех Таня, которая чувствовала себя очень счастливой в это утро.
После завтрака Алексей увел Кето в другую комнату, спросил:
- Сейчас сказать отцу об отъезде или после?
Кето умоляюще взглянула на мужа.
- Алеша, это окончательно расстроит стариков. Неужели так необходимо ехать завтра?
Алексей молча достал из кармана листок, подал жене.
Кето быстро пробежала его изумленным и встревоженным взглядом.
Это была телеграмма из наркомата, которую Алексей получил еще вчера.
- Что это значит? Тебя вызывают в Москву для нового назначения? - спросила Кето.
- Как видишь. Кажется, мне хотят поручить строительство новой линии.
Кето опустила голову, задумалась, но тотчас же подняла на Алексея лучистый взгляд.
- Я поеду с тобой. Можно?
- Но ведь тебе лучше не ездить теперь… в твоем положении, - бережно гладя черные, аккуратно зачесанные волосы жены, сказал Алексей. - Четвертый месяц… Подумай, Катя. Право, тебе лучше побыть у стариков. А потом, как только я устроюсь, ты приедешь…
- Ты прав. Я должна еще вернуться в Сухуми. Надо же хлопотать о переводе. Но мне так хочется поехать с тобой. Ведь я не была в Москве пять лет.
Кето ласково и просительно заглядывала в глаза мужа.
- Ну, хорошо… Если ты так хочешь, поедем, - согласился Алексей.
- Ты скажешь старикам об отъезде вечером, - посоветовала Кето. - А сегодня мы сделаем для них что-нибудь приятное. Повезем в театр или купим подарок. Ты же знаешь: грузины очень любят дарить.
Алексей улыбнулся скупо, как всегда.
…Вернувшись из театра и готовясь ко сну, Александра Михайловна жаловалась Прохору Матвеевичу:
- Вот, Проша, как будто и есть у нас дети и в то же время нет.
- Ты что еще выдумала? - сердито уставился на нее старик. - Как это - нет? А где же они, по-твоему?
Он поправил стоявший на столике электрический ночник под зеленым матерчатым колпачком, разделся и, кряхтя, лег в широкую старозаветную кровать.
- Да так и нет, - вздохнула Александра Михайловна. - Не наши они…
- А чьи же? - спросил Прохор Матвеевич.
Александра Михайловна молчала. Она стояла у зеркала, держа в зубах шпильки, по старой, девичьей привычке заплетала перед сном в косу еще густые волосы.
- Вот и Витя скоро уедет, - послышался ее голос.
- И Витька уедет, а ты как думала? - сурово проговорил, словно пригрозил, старик. - Попробуй удержать их! Что они тебе - трехлетние, что ли? Не кори сыновей, мать…
- Я не корю, - тихо ответила Александра Михайловна.
- Ну, то-то. Мне тоже обидно, а что поделаешь? Не могут они с нами вечно жить.
- А я так думаю, - с необычной страстностью заговорила Александра Михайловна, - свою единственную Танюшку я никому не отдам, никуда не отпущу, отец, слышишь? Не отдам!