- Вот и я говорю: может быть, ничего. Мне так и казалось, что между нами ничего серьезного не может быть…
- А я и не ожидала ничего, - пожала плечами Валя. - Я тебе говорила в станице, помнишь? Мне с тобой было весело. И сейчас чуточку грустно, что ты уезжаешь… И ты мне нравишься…
- Благодарю.
- Но повторяю: было бы глупо к чему-то обязывать друг друга. Ты понимаешь?
- Понимаю, - кивнул Виктор. - Ну что ж… Пусть будет так…
Он тяжело вздохнул, встал. Жгучая обида бушевала в его груди: он ожидал многого, но только не такого конца.
- Ты сердишься? - спросила Валя.
- Ничуть, - покривил губы Виктор, хотя в душе его бушевало возмущение и было стыдно чего-то… Он овладел собой, заложил руки в карманы бриджей, качнулся на каблуках с этаким молодцевато-небрежным видом, даже тихонько посвистал. "Недоставало еще, чтобы летчику раскиснуть от одного капризного слова пустой девчонки!" - подумал он.
- Ах, ты даже не сердишься? Тебе безразлично? - разочарованно протянула Валя.
Виктору захотелось задеть ее за живое.
- Да, теперь мне безразлично, - сказал он и снова посвистал. - Я все-таки думал, что ты способна на более серьезное, настоящее…
- А что такое настоящее? Я еще не знаю, - усмехнулась Валя.
Где-то далеко, в прихожей, послышался звонок.
- Кажется, папа приехал, - сказала Валя и побежала открывать дверь.
Когда она вернулась, Виктор, уже одетый, стоял посредине комнаты.
- Ты извини, но я должна… к папе приехал профессор Горбов.
- Да, да, пожалуйста, я ухожу… Прощай…
Он протянул руку.
Она с любопытством смотрела на него.
- Мы расстаемся друзьями, не правда ли? Я буду о тебе вспоминать. Ты - хороший… - Она приблизила к нему свое очень красивое, но холодное, точно фарфоровое, лицо. - Ну, пожелай же мне счастья. Помнишь, как в ту ночь… под Новый год. Ты так хорошо сказал тогда…
- Желаю тебе счастья, - сказал Виктор.
- Ведь ты еще приедешь? И мы встретимся и будем такими же друзьями?..
- Да, да, да… - торопливо отвечал Виктор.
- Ну, дай я тебя поцелую… - И она легонько, как бы снизойдя до этой милости, поцеловала Виктора в губы.
Проходя через гостиную, Виктор увидел отца Вали, лысого низенького человека с толстым животом, беседующего с высоким черноволосым мужчиной в отличном костюме и роговых очках. Виктор поклонился, но Якутов, увлеченный разговором, не ответил ему. Валя нетерпеливо кинулась к гостю, и Виктор увидел на лице ее неподдельную радость.
"Так вот оно что, а я-то думал…"
Выйдя из дома Якутовых, он долго стоял у подъезда, как бы приходя в себя после столь необычного расставанья, потом медленно побрел вдоль улицы, все больше удивляясь тому, как все это внезапно и просто кончилось.
"Ерундовина какая-то получилась… Эх, Витька, Витька! А ты ей всю душу выложил, - упрекнул он себя, испытывая горечь и как бы издеваясь над своей недавней влюбленностью. - Да что жалеть! Не одна звезда светит в небе…"
Ночью погода испортилась, повалил густой, мокрый снег. Утром пронзительный ветер подул с Азовского моря, пошел смешанный с острой игольчатой крупой дождь. Ледяной пупырчатой коркой он оседал на расчищенных, блестевших, как стекло, тротуарах, на стенах домов, на жалобно скрипевших и позванивающих ледяшками деревьях. Гололедица сковала улицы… На город надвинулась свинцовая хмарь, в домах и учреждениях днем зажигали электричество.
Виктор сходил в аэроклуб, простился со всеми знавшими его инструкторами и преподавателями и особо - с Федором Кузьмичом. Коробочкин и Виктор зашли в ресторан, выпили прощальную.
Поезд уходил в семь часов вечера. Александра Михайловна торопилась уложить в чемодан все, без чего, по ее мнению, невозможно было отправляться в дальний путь.
Она была убеждена, что запасы домашней провизии никогда не помешают и всегда заменят то недоваренное и недожаренное, чем кормят пассажиров в дороге. Несмотря на протесты Виктора, было уже уложено столько слоеных пирожков, ватрушек, жареных кур, яиц, баночек с вареньем и медом, что всего этого хватило бы, как пошутил Виктор, на трехмесячную зимовку в Арктике.
Александра Михайлова не упустила ни одной мелочи - от иголки и носовых платков до шерстяных, собственноручно связанных носков.
Она была спокойна на этот раз и уверена, что скоро увидит сына и с ним ничего худого не приключится.
По случаю отъезда сына Прохор Матвеевич ушел с работы раньше времени. Таня совсем не пошла в институт. Она не отступала от Виктора, все время спрашивая, когда же придет его приятель, отчаянный летчик, так искусно делавший воздушные фигуры.
Шли часы, близился вечер, а таинственный летчик все еще не приходил.
- Можешь не сомневаться: ты увидишь его в последнюю минуту, - успокаивал сестру Виктор.
За час до отхода поезда к дому Волгиных подкатил аэроклубовский потрепанный "Зис". Из него вышел Федор Кузьмич.
- Это он? Да? Он? - блестя глазами, спросила Таня и приникла раскрасневшимся лицом к окну.
- Нет… Да… Кажется, не он… - пробормотал Виктор.
- Ей-богу, ты врешь! - негодующе вскричала Таня и побежала открывать Коробочкину дверь.
Он вошел, тучноватый, застенчиво улыбающийся, в мокром от дождя кожаном пальто.
- Ну, Волгарь, я готов. Где твои вещи? - шумно отдуваясь, спросил он.
Таня с любопытством и изумлением разглядывала Федора Кузьмича: он совсем не походил на тот образ героя, который нарисовало ее воображение. Обычное пожилое, морщинистое лицо, седоватые виски…
- Познакомься, Кузьмич. Это моя сестра, - сказал Виктор. - А это - папаша и мамаша.
- Так это вы вчера над городом бочки и петли делали? - смело спросила Таня.
Федор Кузьмич удивленно раскрыл глаза.
- Позвольте, какие бочки? Это он… Виктор… Я из-за него три килограмма весу потерял… Ей-богу…
Таня с недоумением посмотрела на брата. Виктор прыснул от смеха.
Федор Кузьмич тряс руку Прохора Матвеевича.
- Я был первым учителем вашего сына, папаша. И горжусь этим.
Таня изумленно разинула рот, смотрела то на Федора Кузьмича, то на Виктора. И вдруг лицо ее покраснело, глаза засверкали.
- Так это ты? - Она бросилась к брату, норовя поймать его за уши. - Бесстыдник! Папа, он обманул нас! Это он вчера летал над городом.
Виктор заливался детским безудержным смехом.
Александра Михайловна побледнела, опустила руки.
- Значит, и ты можешь эти самые… фигуры делать? Господи!..
- Могу, мама. Без этого летчику никак нельзя, - ответил Виктор.
Прохор Матвеевич радостно тряс сына за плечи.
- А ты знаешь, мне было даже обидно услыхать вчера, что ты так не можешь.
Провожать Виктора на вокзал собрались Прохор Матвеевич, Федор Кузьмич и Таня. В последнюю минуту все так развеселились, что даже Александра Михайловна, обнимая сына, забыла всплакнуть на прощанье. На щеках Виктора остались теплые следы от поцелуев, последние прикосновения ее рук.
- Летом приеду! Обязательно приеду, мама! - крикнул Виктор, сидя в машине и махая рукой. И все сразу потускнело вокруг него, отступило перед образом матери. И только последнее свидание с Валей все еще стояло в воображении, вызывая обиду и недоумение.
Уже в вагоне Прохор Матвеевич, целуя сына, спросил:
- К Танюшкиной свадьбе приедешь?
Виктор машинально ответил:
- Приеду.
- Ну, добре. Летай, но не головой в землю. Береги себя, - напутствовал Прохор Матвеевич и еще раз, не по-стариковски крепко, стиснул шею сына. - Гляди в оба… Понял?
Виктор поцеловал Федора Кузьмича, Таню. Она в вагоне несколько раз упомянула о Юрии, сказала, что он очень занят на службе и поэтому не мог приехать на вокзал.
"Она уже говорит о нем, как об очень близком человеке", - подумал Виктор.
Поезд тронулся. Виктор подошел к слезившемуся от дождя и мокрого снега окну, чтобы взглянуть на огни города. Он так любил смотреть на них, когда подъезжал к нему ночью. Огни плыли тогда навстречу поезду, как скопления желтых и голубых звезд. Теперь они были затянуты мглой непогожего вечера, удалялись и тускнели с каждым новым ударом колес о стыки рельсов. В сознании Виктора встал весь этот месяц, проведенный в кругу родных, друзей, знакомых.
Теперь все это было позади и вызывало только легкую грусть. Он еще раз вгляделся в туманные, ставшие совсем далекими и маленькими огни города.
Часть вторая
