Слухачи, подползавшие по ночам к передовой немцев, постоянно докладывали о том, что противник перегоняет коней. Иные из разведчиков, вооружившись щупами для обнаружения мин, добирались до колючей проволоки немцев. И там явственно слышали ржанье лошадей. Выходит, расстояние до них не превышало двухсот метров. И все-таки ни один из бойцов ни разу не сообщил о стуке и скрипе. Следует думать, что немцы просто водят табун на водопой.
Ближе и левее тьма слабо озаряется прерывистыми вспышками огня. Враг постреливает из дзота, пугая русских и успокаивая себя.
Смелому человеку страшно не страшное, страшно неведомое. Однако Смолин сейчас не видит и не слышит ничего тревожного. Ничего, кроме обычных для передовой звуков и других признаков.
Вот невысоко в небе вспыхнула и погасла очередная ракета. Старшина пережидает ее, замерев у метелок камыша, слившись с ними.
Как только глаза снова привыкают к темноте, Смолин проскальзывает в проход между проволочными заграждениями. За ними - свое минное поле.
Свое-то оно - свое, но мине безразлично, кто на нее наступил. Поэтому двигаться надо с величайшей осторожностью. Разведчик часто останавливается и вглядывается в жирную жижу под ногами.
Возле одинокого куста нащупывает подводную тропу, облегченно вздыхает и прислушивается.
Все тихо.
Старшина снова отправляется в путь, медленно и беззвучно опуская сапоги на зыбкий грунт.
Несмотря на все предосторожности, он дважды падает. В подводной тропе есть свои выбоины и неровности, и никто не может заранее угадать их. Густая, едко пахнущая вода затекла за ворот гимнастерки, руки посечены камышом и рогозом, но магазины и гранаты сухие. И то - слава богу.
Над немецкой передовой нечасто, как пузыри над водой, вспухают осветительные ракеты, и тогда старшина роняет голову и вжимается всем телом в ил подводной тропы.
До одинокого немецкого дзота уже недалеко. Смолину даже мерещится, что он видит впереди расплывчатый горб огневой точки, но, пожалуй, это - всего лишь обман зрения. Однако дзот, действительно, близок.
Внезапно в двух или трех десятках шагов впереди раздается отчетливый крик утки. Старшина замирает, даже задерживает дыхание, напрягается до предела.
Здесь, в гуще болота, рядом с врагом - надежда только на себя. Никто ничем не сможет ему помочь, если противник обнаружит разведчика или нападет на него. И он попросту исчезнет из жизни, и свои даже не будут знать - был ты или есть, и вот это - самое дрянное во всех бедах и тяготах войны. Только здесь и только вот в такие минуты или часы вдруг начинаешь резко, почти осязаемо понимать всю горькую мудрость присловья - "На миру и смерть красна".
"Ах, черт меня побери! - беззвучно шевелит губами старшина. - Нашел место для философствования! Надо поторапливаться!"
Утка снова вскрикивает. И Смолину кажется, что безысходной тоской и злой покорностью веет от ее короткого крика в этом болоте, по берегам которого спят или маются тысячи, а то и десятки тысяч людей.
Смолин медленно передвигает ноги, указательный палец правой руки мертво прирос к спусковому крючку, глаза болят от напряжения.
Лишь на один миг отрывает старшина взгляд от чужого берега, чтоб покоситься на светлую стрелку компаса. Иная подводная тропинка может привести и к своей суше. Разведчик не имеет права на такую ошибку.
Однако все верно, он идет на север, туда, где враг, где кричит утка.
"Утка! - иронически морщит он губы. - Нелепая зеленая птица, залетевшая в чужие края и не знающая их законов. Ты дорого заплатишь за свою глупость, должна заплатить".
Он делает еще несколько шагов, снова замирает, и в этот миг ему в голову приходит странная мысль: "Почему зеленая птица?" - Он коротко усмехается: "Потому что в зеленой шинели..."
Старшина сердится: "Опять - философия!"
Внезапно он слышит впереди, совсем неподалеку от себя, легкий всплеск воды и тотчас замечает в том же направлении черное расплывчатое пятно.
Он, Смолин, давно ждал эту секунду, и не только мысли - все тело вдруг начинает действовать в той обязательной последовательности, которая одна лишь сулит успех. Палец вдруг сам собой отрывается от спускового крючка, ладонь ложится на рукоятку липкого, залепленного грязью ножа и вытягивает его из чехла, ноги мягко и быстро уходят в ил.
Старшина спешит к чужому ненавистному человеку, которого он, Смолин, должен взять или убить.
Кто этот солдат врага, бродящий по ночам в болоте под Старой Руссой? Сапер, минирующий подходы к передовой? Нет. Минные поля немцы уложили на твердой земле, рядом с окопами. Может статься - офицер, регулярно выходящий на рекогносцировку? Едва ли. Что он увидит здесь, во тьме и грязи нежилых мест?
Это, вне сомнения, лазутчик немцев, солдат или офицер войсковой разведки, может быть - агентурной. Надо думать, он не один раз таскался по этим топям, возможно - даже заходил за нашу передовую. Перекличка селезня и утки - условный сигнал своих и - ориентир для агента, кричащего кряквой.
"Экие глупцы, - думает Смолин о неведомых немцах, о тех, кто послал вот этого, бесспорно, смелого человека на верную неудачу или даже смерть. - Чужая земля - есть чужая земля, и надо знать ее закон".
Смолин идет к черному пятну, но оно не становится ближе.
"Немец! - догадывается старшина. - Движется тоже. Однако ты не уйдешь к своим!".
Нож из правой руки перекочевывает в левую, правая снимает пулемет-пистолет с шеи и берет его за ствол. Как только Смолин окажется рядом с немцем, автомат опустится на голову врага. Это надо сделать с предельным расчетом. Бить следует не очень сильно, но и не слабо. Оглушив немца, Смолин скрутит ему руки и потащит на южный берег болота. К своим, которым нужен "язык".
Еще минуту назад старшине казалось, что эта проклятая трясина совершенно высосала из него все силы, что каждый новый шаг будет отдаваться болью в спине и коленях, а сейчас ноги сами несут его к врагу.
Смолин убыстряет шаги, и черное расплывчатое пятно превращается в контуры фигуры, высокой и, кажется, худой.
"Не оглядывается, бестолочь... - думает о своем враге Смолин. - Рядом - свои, и он уверовал в безопасность... Лишь бы не обернулся... А если?.."
В эту секунду совсем рядом, глуша слух Смолина, раздается призывный крик утки. И старшина, поняв, что немец теперь ничего не слышит, делает огромный прыжок по тропе. Автомат взлетает в его правой руке и... в ту же долю секунды левая нога уходит в рытвину на тропе.
Ложе пулемета-пистолета со свистом вспарывает воздух - "Мимо!". Немец резко оборачивается и срывает с шеи оружие.
"Выстрелит!.. Закричит!.." - мгновенно соображает Смолин, и автомат неведомо как оказывается у него на шее, левая ладонь всовывает в правую нож, и старшина, развернувшись, бьет немца лезвием в грудь или живот.
Страшная усталость ломит плечи старшины. Пересохло во рту, пот заливает глаза, крупно дрожат ноги.
Проходит несколько минут, и Смолин успокаивается. Он так и сяк поворачивает убитого, обшаривает его карманы, но ничего не находит. Поразмыслив, тщательно ощупывает подкладку френча, стягивает и медленно исследует сапоги. Ничего.
Только теперь ощущает, что сильно вымок, что его знобит, и тихо отвинчивает крышку фляги. Отпив немного водки, чувствует, как тепло разливается по телу, и старается рассмотреть берег трясины.
До дзота, вероятно, несколько десятков метров. Но тьма и тяжелая болотная испарина так укорачивают зрение, что Смолин не в силах разглядеть его даже приблизительно.
"Идти вперед или нет? Кто в дзоте? Раньше он был пуст. Однако тот, второй, кричал селезнем оттуда. А если там не один немец, а два, три, пять? Тогда - смерть. Не вызвать ли того, что подавал сигналы, сюда, на тропу? Но как? Он просто не пойдет в топь... А может?.. Нет, поздно. До зорьки рукой подать..."
Разведчик стягивает убитого с тропы, сталкивает в глубину и забрасывает толстыми клейкими водорослями.
Убедившись, что теперь здесь нет следов борьбы и смерти, старшина отправляется в обратный путь.
Смолин не позволяет себе размышлять об убитом. В другое время и в других обстоятельствах нельзя было бы избавиться от таких вопросов: кто он - тот человек? Тот, кто лежит теперь под жижей болота, медленно остывая и окрашивая своей кровью грязь. Кто он и кто его семья, что будет до конца своих дней оплакивать эту потерю на грозной, неведомой земле России? Но сейчас Смолин не имеет права на это.
В серой жиже рассвета смутно вырисовывается свой берег. Внезапно за спиной старшины раздается удивленный и встревоженный крик селезня: "Жвяяк!"
Решение приходит мгновенно. Смолин замирает у куста, и к северному берегу топи несется ответный крик утки: "Крря!"
Свои уже недалеко. Смолин трижды кричит филином: "У-ху..." Русские окопы отвечают очередью цветных трассирующих пуль в небо. Значит, сигнал принят.
Старшина спешит по проходу в минном поле, оставляет позади проволочные заграждения и, спотыкаясь, идет к опушке леса.
Рядом вырастают Намоконов и Швед, молча подхватывают командира под руки и ведут к окопам.
Почти в полумраке Смолин добирается до штабного блиндажа. Помощник начальника штаба полка по разведке лейтенант Федор Самбор расспрашивает "охотника" о результатах вылазки, делает пометки на своей рабочей карте, уточняет задачу взвода на следующий день и отпускает старшину к себе.