Три месяца назад, в последних числах июля - с тех пор прошла, кажется, вечность! - Смолин страшился почти всего. Тогда, увидев впервые лицом к лицу уродливую, обидно-будничную морду смерти, боец упал духом. Он вздрагивал от каждого пушечного выстрела, не зная, свой это или чужой; жался к земле от свиста свинца, не понимая: раз просвистел, значит, уже не его свинец! Он бледнел, увидев цепи врагов в атаке, хотя им, немцам, бегущим в рост по равнине, было ближе к могиле, чем ему, Смолину, укрытому толщей окопа.
В те дни старшине не хватало махорки, он курил самокрутки одну за другой, почти ничего не ел и вскоре понял: слабеет и теряет власть над собой.
Как-то, в немыслимо-тяжелые минуты немецкой бомбежки под Псковом, он попросил спичку у товарища по окопу и, взглянув на бойца, вздрогнул от неожиданности. Сосед, скуластый и узкоглазый крепыш, спокойно, как показалось Смолину, покопался в карманах, достал коробок и, передавая его, спросил:
- Черные нитки найдутся, нет? Погляди.
- Есть, - торопливо зажигая спичку, пробормотал Смолин.
Потом, жадно высасывая папиросу, осведомился:
- Зачем нитки, Намоконов? В такое-то время.
- Хлястик на шинелке оторвался, гром его побей. Пришить.
Старшина пристально взглянул в ледяные, почти бесстрастные глаза северянина и сомкнул брови на переносице. Нет, не мог ошибиться: Намоконов, и верно, спокоен, спокоен сейчас, в минуты смертельной грозы, может, в последние минуты своей жизни. И занимается черт-те чем, пришивает какой-то хлястик обязательными черными нитками.
Ночью, мучаясь без сна, старшина то и дело думал об этом - и как-то счастливо, нежданно и, вероятно, точно нашел отгадку. Он сразу повеселел, ожил, почти уверился, что, пожалуй, и выдюжит на этой войне.
Как же сразу было не понять такой простой вещи?! Сколько раз слышал: трусу - первая пуля. Слышал и не верил, как не верят этой солдатской истине многие люди, не знающие войны. А ведь очень верные слова! Человек, который постоянно боится смерти, не хозяин себе. Воля его - кисель, глаза мутны, слух ловит лишь удары собственного сердца, бьющего дробь, вместо того, чтобы ловить звуки войны и поступать в соответствии с их значением. И если убрать случайность, то такому трусу и в самом деле первая пуля и первый штык.
И еще. Если бомбят, а ты забился в щель и не дышишь - что может тебя ожидать? Воткнется фугаска в окоп и... известно, что бывает, когда рвется металл. А почему бы немцу не положить бомбу прямо на тебя - ты же ничем не мешаешь ему!
Совсем не то, когда ты на пулю отвечаешь двумя, и на лай пушки - ревом своей, и наглость - за наглость, и удар - за удар. Вот тогда он и сам скиснет, враг! Вот тогда ему самому небо с овчинку покажется, будь он проклят!
И сейчас, поторапливая солдат, Смолин с противоречивым чувством посматривает на огромного сгорбленного Тляша. Васька, разумеется, трус и очень мешает взводу жить и воевать. Но вдруг выпрямится? Может, медленнее, чем другие, выжимает из себя страх? А какой бы разведчик первостатейный стал, справься он с этой липкой заразой! Здоровенный же, черт!
К ночи все всплески боя заглохли, и в лесу, над болотами, над Ловатью стало так тихо, что даже уши заломило от этого беззвучия.
- Неблагодарная скотина этот фон Буш, - усмехается Швед. - Мы дарим ему от всего чистого сердца кольцо, а он отпихивает его, как та капризная невеста. У него, я извиняюсь, низкие манеры биндюжника.
Арон дергает за шинель Андрея Горкина, спрашивает, ухмыляясь:
- Слушай, отделенный, что такое "кругом шестнадцать"? Не знаешь, темный ты человек! А между прочим, в этом разбираются даже дети.
Андрей расплывается в улыбке, понимая, что готовится шутка и подталкивает к ней Арона:
- Ну-ну, говори, ежели самому известно!
- А то нет! - тянет Швед, посмеиваясь над нетерпением разведчиков. - Шестнадцатая армия немцев в окружении - вот что оно такое!
Все хохочут и потому, что по душе эта немудреная шутка, и потому, что на передовой тихо и можно будет, небось, поспать ночью. Даже Васька Тляш раскрывает рот в беззвучном смехе, не забывая, правда, прислушиваться к тишине фронта.
Утром старшина собирает разведчиков, дотошно осматривает их и под конец сообщает:
- Отправляемся в глубокую засаду, вы знаете об этом. Нужен "язык" из тыла, из штаба. Я не хочу зря тратить слова, - работа опасна, можем не вернуться. Пойдут добровольцы. Кто?
- Намоконов пойдет, - раскуривая трубку, говорит Иван.
- Смешной вопрос, - обиженно бормочет Швед. - Ты плохо думаешь за меня, взводный.
Отказывается один Тляш. Он даже не виляет словами, можно не идти - не идет.
Смолин начал готовить людей к засаде. Он разбил взвод на три группы: захвата во главе со Шведом; обеспечения, которой должен был командовать Намоконов; и группу разграждения под началом Андрея Горкина.
Трое суток, отведенных на подготовку операции, прошли в нелегких трудах, и руки солдат потрескались от болотной воды и ветра, а глаза резало от постоянного напряжения и бессонницы.
По ночам Смолин и наблюдатели-слухачи подползали почти вплотную к позициям врага, слушали его шепот, ржание его лошадей, тихий гул моторов. Рекогносцировка, инженерная разведка предмостной полосы, занятия с людьми, проверка оружия и боеприпасов, подгонка обмундирования и снаряжения, уточнение сигналов почти не оставляли Смолину времени ни на сон, ни на отдых.
Наконец все было готово. Старшина построил взвод и медленно пошел вдоль его фронта, придирчиво осматривая солдат.
Двадцать семь разведчиков и приданные им саперы и автоматчики застыли в строю. Смолин читал по лицам людей их характеры, их выдержку, их опыт и умение держать нервы в кулаке. Скуластая физиономия Намоконова была непроницаема, казалось, эвенк дремлет или щурится от солнца. На тонком, нервном лице Шведа медленно ходили желваки, он чему-то иногда усмехался, будто вспоминал соленую одесскую байку.
Невысокий и пухлый Горкин переминался с ноги на ногу и тихонько вздыхал, точно сожалел, что ради проформы приходится с запозданием начинать дело.
Заметно волновался Варакушкин. Он держал почти в обнимку большие саперные ножницы и автомат, и пальцы его рук вздрагивали от напряжения. Со лба новобранца на переносицу стекал пот, и Алеша подергивал головой, сбивая его на землю.
Взвод был всесторонне вооружен. Два ручных пулемета, двадцать семь автоматов, двадцать семь ножей, восемьдесят противопехотных и две противотанковые гранаты.
Убедившись, что оружие и снаряжение не гремят на людях и не отражают солнечных лучей, взводный подал команду "вольно!".
Еще раз обведя взглядом строй, он внезапно предложил щеголеватому и вспыльчивому разведчику Мгеладзе выйти из ряда.
- Пройдись перед шеренгой, - сказал старшина, - прогуляйся, Шота, и пусть люди изругают тебя.
- Зачем?! - побагровел Мгеладзе. - Может, взводный думает: я не умею ходить?
- Умеешь, но пошагай перед строем. И не кипятись.
Мгеладзе выполнил приказ, и все услышали скрип его новых сапог. Его новых кирзовых сапог, добытых с величайшим трудом в полковой каптерке.
- Замени на старую, разношенную обувь, - распорядился взводный. - Скрип может выдать нас там, в тылу врага. Кровь - слишком большая плата за неосторожность.
Отправив солдата в каптерку, Смолин велел всем вывернуть карманы галифе и гимнастерок. Закончив осмотр, удовлетворенно покачал головой: ни писем, ни газет, ни документов. Так же тщательно обследовал шинели и пилотки бойцов - иной хозяйственный пехотинец не прочь написать на подкладке обмундирования свою фамилию, а то и номер части. Но и здесь все было в порядке.
- Двадцать четыре часа на отдых, - заключил взводный. - Можете бить баклуши и спать в запас.
И взвод исправно выполнил эту команду.
Впрочем, дремали не все.
Намоконов и Горкин дважды проползали вдоль проволочных заграждений немцев, выбирая место, в котором предстояло вырезать проход и пропустить разведку в чужой тыл. Сержанты пластались в темноте, не спускали глаз с кольев и проволоки, готовые в любое мгновение замереть и слиться с болотом или ударить втихую, ножами, наткнувшихся на них врагов.
Каждое движение, каждый шаг требовали величайшей осторожности, сообразительности, напряжения. Не только разведка, но и вся 180-я дивизия отлично знала, что нервы у противника натянуты. Исчезла, испарилась, канула, в прошлое наглая лихость захватчиков, с какой они вели себя еще совсем недавно! Враг, постоянно терзаемый нашей разведкой, ночными рейдами истребителей и саперов, теперь не уставал проклинать эти ужасные болота. Офицеры твердили солдатам о бдительности, о постоянной настороженности, о неусыпном наблюдении за армией Советов. Еще вчера они, эти обер-лейтенанты и гауптманы, болтали о глиняном советском колоссе, разбитом вдребезги ударами германских войск. Сегодня они требуют не спускать глаз с красных, не верить тишине, не полагаться ни на дьявола, ни на бога.
И полки Морозова и Миссана посмеивались, читая захваченные у немцев приказы, каждую строку которых распирал страх.
Даже проволока, колючая проволока врага, свидетельствовала о том же - о боязни поработителей и захватчиков, завязших в изнурительней позиционной войне на русских фронтах.