3
Лейтенанта Жуликова капитан нашел в карьере у кирпичного завода. Он жадно пил из трофейной фляги, вода текла по подбородку, лилась на измазанную глиной гимнастерку. Жуликов подал товарищу руку, словно увиделся с ним сегодня впервые. Лейтенант был и тот и не тот. Лицо его потемнело, осунулось.
Красноармейцы, стоявшие вокруг, молча смотрели на своего комбата.
- Чепе у меня, Коля, - громко проговорил Жуликов с горечью. - Понимаешь, один тип в воронку забился, в атаку не пошел. Спрашиваю: "Ты что это делаешь? Кто, - говорю, - Россию от немца оборонять будет, если все по щелям забьются?" Знаешь, что эта сволочь мне ответила? Дескать, я выслуживаюсь, ордена зарабатываю. Все драпают, а нам больше других надо. Понял, что за фрукт?! И ведь попадаются еще такие…
Спартака всего трясло.
Бойцы угрюмо молчали.
- А что, неправда? - почти закричал один, толстощекий, губастый, в пилотке без звездочки и распоясанной гимнастерке. - Оставили нас, дураков, на верную смерть. Переправа давно накрылась. Надо уходить, пока не поздно.
Капитан Ермаков уловил острые вопрошающие взгляды красноармейцев, брошенные на него.
- Приказ вам объявили? Вы понимаете, что значит каждый час задержки врага? - медленно проговорил он, с ненавистью глядя в белые пустые глаза труса. - Мы защищаем город, в котором тысячи людей, заводы, склады. Мы должны дать возможность эвакуироваться населению. Приказ - святое дело, отходить без него - равносильно предательству.
- Что ты ему объясняешь? - в бешенстве крикнул Жуликов. - Шкурник, трус, ничего он не поймет.
- Я не только ему - я всем говорю, - отвечал капитан. - Все видели, как вчера девушки просились с нами в бой. Инвалид и тот не хотел уходить. Беда над всей страной, а этот…
- Я не могу так, товарищ капитан, - вскинувшись, забормотал мордастый. - Вокруг такой ужас… Вы должны меня понять… Я из интеллигентной семьи… Один у родителей… Мать не выдержит…
- У нас у всех матери, и все нас ждут, - жестко сказал Ермаков. - Между прочим, мои отец и мать учителя, и я у них тоже один сын, да мало ли таких…
- А ваш отец кто? - резко повысил голос капитан. Злость подступила к нему, и он сам испугался своего гнева. - Громче, громче говорите, чтобы все слышали! - крикнул он. - Отец работает в комиссионном магазине. А мать, наверное, домохозяйка?
- Да… - прошептала морда.
- Так интеллигентность тут ни при чем, - усмехнулся капитан. - За свой проступок вы заслуживаете строгого наказания и только в бою честным, смелым поведением сможете оправдаться перед всеми. А что касается ваших родителей, кто бы они ни были, о вашей трусости им бы следовало сообщить. Так вы и сделаете, товарищ лейтенант? - обратился он к Жуликову.
Красноармейцы облегченно вздохнули, переглянулись.
- Правильно, товарищ капитан, а мы с него еще и клятву возьмем на автомате, - взволнованно проговорил один, молоденький, красивый, как девушка. - Если опять сдрейфит, из него же и будет убит. Но больше с ним это не повторится, я уверен, он же комсомолец.
Лейтенант Жуликов растерянно молчал. Страшные кары, придуманные им трусу, вдруг утратили свое значение перед этой неведомой ему, но, должно быть, очень крепкой солдатской клятвой "на автомате".
Молоденький боец чем-то напомнил капитану Ермакову его самого, недавнего, и он ободряюще улыбнулся милому парнишке в непомерно большой для его головы каске. Красноармеец как завороженный смотрел на танкового командира, на его ордена.
- Давно в армии? - спросил капитан.
- Второй месяц пошел, - ответил боец.
- Восемнадцать лет исполнилось?
- Так точно, я с двадцать четвертого года.
- Откуда родом?
- Из Кинешмы Ивановской области, товарищ капитан.
- Как зовут тебя?
- Святов, Иван.
- Комсомолец?
- Комсорг восьмой роты.
Эти круглые волжские "о", так явственно прозвучавшие в последних словах юного бойца, растрогали капитана Ермакова. Он протянул парнишке руку.
- Будь здоров, Иван Святов, желаю тебе боевых успехов.
- Спасибо, и вам также, - совсем не по-уставному ответил красноармеец.
Жуликов, всегда такой уверенный в себе, энергичный, веселый, сейчас стоял поодаль поникший, грустный-грустный.
- Пойдемте, товарищ лейтенант, на наблюдательный пункт, - сказал капитан Ермаков.
Ему захотелось обнять опечаленного товарища за плечи, встряхнуть, ободрить. Но вслед глядели солдаты, и этого сделать сейчас было нельзя.
4
Они держали развилок весь день. Попытки немецких танков и пехоты прорваться к городу у кирпичного завода проваливались. Вторая и третья атаки были отбиты совместным огнем танков и стрелков. Тогда немцы вызвали авиацию, и эти двадцать "юнкерсов" нанесли обороняющимся больше потерь, чем три предыдущие атаки. Но и четвертая, и пятая атаки, и последующие артиллерийские обстрелы, и бомбежки не открыли немцам дорогу к Нижне-Донецку.
На вторую ночь пришел приказ отойти к центру города, в район площади Карла Маркса. И еще целый день танкисты и пехотинцы дрались здесь, только теперь у них были соседи да тяжелая артиллерия из-за реки в трудные минуты ставила заградительный огонь перед наступающими вражескими танками.
Немецкая авиация бесчинствовала. Кроме фугасных и зажигательных бомб, гитлеровские летчики бросали бочки с бензином, и полыхало то, что, казалось, не могло уже гореть, - обугленные дома, груды битого кирпича, земля и асфальт.
Когда становилось потише, Ермаков из укрытия рассматривал скульптуру. Памятник Карлу Марксу был не бог весть какой красивый, сооруженный, как видно, еще на рубеже двадцатых-тридцатых годов не без влияния конструктивизма, но это был Маркс, и недостатки скульптуры возмещались в сознании Николая с детства усвоенным чувством преклонения перед человеческим и научным подвигом Первого Коммуниста. Особенно характерным и даже символичным казалось Николаю Ермакову то обстоятельство, что он, русский коммунист, защищает от немецких фашистов коммуниста-немца.
Во второй половине дня, в перерыве между атаками, на крышу горкома, где висел выгоревший на солнце красный флаг, полез подросток.
- Эй, орел, тебе что, жить надоело? - закричали ему снизу, из окопа, красноармейцы.
- Флаг снять надо, - невозмутимо отозвался паренек. - Не фашистам же его оставлять.
- Нам оставь! - крикнул капитан. - Мы еще здесь повоюем. Будем отходить - снимем сами.
Немцы спохватились, и пули засвистели над головами.
Паренек послушно полез обратно, съехал вниз по водосточной трубе и прыгнул в окоп.
- Горком и горсовет уходят, - с суровой деловитостью сказал он. - Вы только, товарищи, не забудьте про флаг, чтоб они не надругались.
- А ты кто такой? - спросил капитан.
- Инструктор горкома комсомола.
- Почему не в армии?
- Да он мал еще - совсем молокосос, - заметил Илюшка Наумов, который был не намного старше юного инструктора.
- Почему - вы у них спросите, - сердито засопев, проговорил парнишка. - Нет семнадцати лет - весь довод. А то, что ростом, может быть, и на восемнадцать тяну, их не касается.
- Ничего, успеешь, навоюешься, - оказал кто-то из красноармейцев. - А сейчас мотай отсюда, а то фрицы не дадут тебе дожить до призыва.
- Счастливо вам, товарищи! - горячо проговорил мальчишка. - Про флаг, пожалуйста, помните.
И побежал к дому по битому кирпичу, стеклу, и все глядели вслед, пока он не скрылся за углом дома, нескладный подросток с большими ушами, который уже воюет, сам о том не ведая.
- Ты коммунист? - спросил Спартак у товарища.
Николай ответил, что он кандидат, был принят во время зимних боев под Москвой и подаст в члены партии, как только начнется наступление. Спартак с привычной веселостью, за которой скрывалось огорчение, сказал, что он все еще комсомолец, но у него в батальоне найдутся люди, и командиры и красноармейцы, которые охотно дадут ему рекомендации.
- Хочешь использовать служебное положение? - шутливо спросил Николай.
- Точно! - отозвался Спартак. - Пусть попробуют отказать начальству - сразу на передовую пошлю. - И тут же серьезно добавил: - Знаешь, друг, и я тоже подожду наступления…
Были ли тут причиной обаяние капитана Николая Ермакова, его сердечность, деловитая и строгая простота в отношениях с подчиненными, любовь к своей военной профессии и верность ей, явная, а не показная преданность воинскому долгу, но лейтенант Жуликов "прилип душой" к товарищу. Так он сам впоследствии говорил, чрезвычайно гордясь своей дружбой с ним. Обоих командиров сблизили не только общие боевые дела, которые они стремились исполнять честно и наилучшим образом, - их соединило и другое. Оба они принадлежали к поколению, воспитанному в духе непреклонной веры в коммунистические идеалы и привыкшему больше отдавать общему делу, чем требовать что-то для себя. Среди тех жизненных заповедей, которые были восприняты ими, защита первого в мире социалистического Отечества стала для них из лозунга конкретным боевым делом. И они выполняли его с горячностью и пылом молодости, с той негромкой страстностью, которая присуща русскому советскому характеру.
Именно поэтому им сейчас очень было важно, чтобы над зданием горкома, над площадью Карла Маркса, пока они сражаются здесь, развевался красный флаг.
- Ты что до войны делал? - допытывался Спартак и, опережая ответ друга, сначала рассказывал о себе, а потом так же подробно, вдаваясь в детали, выспрашивал Николая.
Их судьбы были очень разные и в то же время очень сходные - судьбы поколения советских юношей, готовившихся одновременно и к мирной жизни и к войне, к созиданию и к обороне своей страны.