Лев Софронов - На войне я не был в сорок первом стр 8.

На этот раз Воронок охотно принимает мою теорию. Почув­ствовал, что я рассердился на него.

Прямо над нами повисает осветительная ракета. Становится светло как днем. Фашистскому летчику теперь видны многие дома вокруг. Напротив нашего училища - старинный мона­стырь, напоминающий своими стенами и церквушками Кремль в миниатюре. Нас отделяет от монастыря только Яуза, кото­рую сверху можно принять и за Москву-реку.

Настоящий Кремль замаскирован так, что гитлеровским летчикам трудно его найти. Мавзолей Ленина закамуфлирован под небольшой домик.

На том берегу Яузы - крутой откос. На нем вдруг вспыхи­вают десятки бенгальских огней. Только это не безобидные палочки, которые жгут у новогодних елок, а кое-что поярче: горят зажигательные бомбы, расплескивая пламя по траве от­коса.

- Совсем рядом, - шепчет Сашка.

И в эту же минуту две зажигалки падают к нам. Одна из них, разбив деревянный щит, катится к самому краю крыши. Она застревает у желоба. Я подбираюсь к ней со щипцами и, чуть отвернув в сторону лицо, сбрасываю зажигалку во двор. Там её сразу же засыпают песком. Вторая бомба подожгла кры­шу. Мы с Воронком хватаем по ведру с водой и мчимся напере­гонки к очагу пожара. Выливаем ведра - и снова к бочке.

- Постой! - кричу я. - Лучше сначала песком забросать. Мы тянем ящик. В одной руке у меня - совковая лопата.

Подцепляю как можно больше песка. Несколько бросков - и огненные брызги уже не расплескиваются вокруг. Пахнет гарью, дым попадает в легкие, и мы, как по команде, начинаем кашлять.

Появляется Нина Грозовая.

- Все в порядке? - спрашивает она.

Воронок не успел спрятаться за бочку, но Нина не обра­щает на него никакого внимания. Ей сейчас не до этого.

- Одну потушили и одну скинули во двор, - доклады­ваю я.

Задрав головы, мы смотрим в небо.

- Вроде больше не будет, - говорит Нина, - он их много на откос сбросил. Целыми пачками швырял.

Мечутся по небосклону лучи прожекторов, зенитки грохо­чут не умолкая. Один из лучей неожиданно застывает. Сереб­ряным комариком сверкает в нем самолет. И вот уже много лучей держат его в своих невесомых пальцах. Комарик пытает­ся вырваться, но лучи не выпускают его, следуют за ним, пере­давая его новым и новым лучам.

- Попался, - удовлетворенно произносит Нина, - теперь его наверняка собьют.

Она глядит на Сашку и вдруг спрашивает:

- А ты как сюда попал?

- Прибежал на помощь, - храбро врет Сашка.

- Он тушил вместе со мной... Как бы, Нина, зачислить его к нам?

- Раз отличился - придется зачислить, - соглашается Нина.

Сашка улыбается во весь рот и тут же начинает клянчить:

- Рукавицы бы мне. Они все же геройский вид придают. Погляди на Сазонова - настоящий пожарный.

- Получишь и рукавицы, - обещает Грозовая, - и благо­дарность за смелость.

- Видал? - прищелкивает языком Воронок, когда Нина уходит. - А Калугин в щель меня хотел засадить.

После отбоя мы долго не можем заснуть. Андрейка тоже потушил две зажигалки. А ребятам на верхней крыше ничего не досталось. Они только наблюдали, как мы расправлялись с этими бомбочками. Нашу вторую Сашка притащил в ком­нату. Она лежит на столе, напоминая пузатую дохлую рыбину.

- Сохранить бы ее для потомков, - задумчиво говорит Во­ронок.

- В мусорном ящике ее место, - заявляет Андрейка.

- Ну, не скажи. Я завтра оттащу ее в красный уголок. Пусть ребята видят, что ничего страшного в ней нет.

- Похвастаться захотелось? - подковыривает Андрейка.

- Много ты понимаешь. Меня вот Грозовая сразу в пожар­ные определила, а ты считал, что я только в щели сидеть гожусь.

- Спи, балаболка, - беззлобно говорит Андрейка, - с утра на работу надо.

Я лежу с открытыми глазами, вновь и вновь переживая сегодняшний вечер. Жаль, что мало зажигалок нам досталось. Оказывается, с ними не так-то уж трудно справиться. Мы вполне могли бы потушить штук по десять. И тогда, возможно, о нас написали бы в газете. Сообщали же о мальчишке, кото­рый погасил восемнадцать зажигалок.

Потом я думаю о Павлике - друге Нины Грозовой. Навер­ное, он поднимался сегодня в небо на своем "ястребке". И, мо­жет быть, встретился с тем самолетом, который обнаружили прожектористы. Я представляю картину ночного воздушного боя, и мне становится страшно за Павлика. Скорее бы он по­явился опять в нашем училище. Нина за последние дни осу­нулась, стала сама не своя. Ох и страшная это вещь - война!

Просто удивительно, что даже в такое время люди могут шутить, смеяться. Я вспоминаю старинное изречение: "Когда разговаривают пушки - музы молчат". Пожалуй, в наше время оно устарело. Каждый день по радио выступают поэты с гнев­ными стихами. Композиторы сочиняют песни, от которых за­хватывает дух и под которые так заманчиво маршируют крас­ноармейцы, уходящие из Москвы на фронт. Художники пишут плакаты. Окна ТАСС знакомы каждому москвичу.

А разве молчат музы в нашем училище, вроде бы не имею­щем к искусству никакого отношения? Нет, не молчат!

Я тоже чуть не каждый день пишу новые стихи. Пусть не такие складные, как у настоящих поэтов, но не менее гневные. Ручаюсь за это головой. Сашка никогда не забывает о своем аккордеоне, играет для ребят каждый вечер. Выходит, его муза не молчит. А наш училищный Лемешев? Есть у нас такой талантливый парнишка, что любому соловью может дать сто очков вперед. Не верите? Я тоже не верил, пока не услышал его пение.

Глава седьмая
ПОЗНАКОМЬТЕ МЕНЯ С ВАШИМ СОЛОВЬЕМ

У Мишки Румянцева серебряное горло. Когда он поет, нельзя остаться равнодушным. По вечерам, проходя мимо на­шего общежития, прохожие, наверное, думают, что в этом доме живут студенты консерватории. Они замедляют шаги у откры­того окна, прислушиваясь к Мишкиному пению. Мишка любит классические романсы: "Я помню чудное мгновенье...", "Средь шумного бала..."

Однажды в общежитие пришел старичок с замысловатой тростью в руке. Набалдашник трости был сделан в форме льви­ной головы. Пасть у льва разинута, словно он собирается кого-то проглотить.

- Познакомьте меня с вашим соловьем, - попросил ста­ричок.

Я повел его в красный уголок. Мишка сидел на подокон­нике и напевал озорную и легкомысленную "Тиритомбу":

Тиритомба, тиритомба,
Тиритомба, песню пой!

- Так, так, - сказал старичок, - ну, а можете показать что-нибудь из русского репертуара?

- Нот у него полная тумбочка, - с гордостью сообщил я старичку, - сейчас он вам их покажет.

- Я попросил показать в смысле исполнить! Ну, спеть. По­нятно? - строго произнес владелец необыкновенной трости.

- А кто вы такой? - обиженно спросил я.

- Меня зовут Иваном Михайловичем. Я профессор консер­ватории.

Мишка затрепетал. Шутка сказать - настоящий живой про­фессор заинтересовался его персоной. Мишка благоговел перед обыкновенными музыкантами, даже перед Сашкой Воронком, каково же было ему разговаривать с самим профессором!

- Понятно, - независимо сказал я, - сейчас я приведу вам аккомпаниатора.

- Вот как, - удивился профессор, - у вас есть даже аккомпаниатор? Очень хорошо!

Увидев Сашку Воронка с аккордеоном, профессор уди­вился:

- Я ожидал, что это взрослый. Так, так. Да у вас тут ма­ленькая консерватория.

- Мы все взрослые, - сказал Сашка, - сами себя кормим. Вот этими руками.

- Великодушно извините, если вас обидело мое замеча­ние, - с изысканной вежливостью сказал профессор. Лев с ра­зинутой пастью вертелся в руках профессора, как флюгер.

- Редкая тросточка, - с видом знатока сказал Сашка.

- Подарок Федора Ивановича Шаляпина.

Мы переглянулись ошеломленно. Вот так старичок! Знал Шаляпина...

Мишка Румянцев плюхнулся на стул и посмотрел на нас глазами утопающего.

- Ты, Мишук, сегодня вроде не в голосе? - протянул ему соломинку Сашка Воронок.

Мишка заблеял что-то, словно заблудившийся козленок. Даже мы с Воронком не разобрали ни слова. Такой трусости мне еще в жизни не приходилось видеть. Человеку, можно сказать, счастье привалило, а он от него отбрыкивается руками и ногами.

Может, этот профессор устроит его в консерваторию. Мо­жет, Мишка станет знаменитым тенором, как Собинов.

И мне уже представляется, что на залитой светом сцене стоит стройный юноша с выразительными голубыми глазами. Публика кричит "бис" и "браво". Только что окончился кон­церт. На сцену поднимается Сергей Яковлевич Лемешев и об­нимает юношу от всей души. Аплодисменты переходят в ова­цию, когда Мишка говорит зрителям:

- Позвольте мне в первую очередь поблагодарить моего учителя и наставника Ивана Михайловича. Вот он сидит в пер­вом ряду.

Иван Михайлович кланяется публике и растроганно вытирает белоснежным платком уголки повлажневших глаз...

- Значит, не в голосе? Так, так, - с добродушной усмеш­кой говорит профессор. - Ну что ж, вот моя визитная кар­точка. Будете, юноша, желанным гостем в моем доме. Ну и вы, разумеется, - милостиво кивает он нам с Воронком.

И вот он уходит, постукивая своей замечательной тростью. Мы с Воронком набрасываемся на Мишку:

- Растяпа! Покраснел, словно красная девица.

- Такой случай раз в сто лет бывает!

- Отстаньте, - стонет Мишка, - я же больше вас пере­живаю.

Мы выхватываем из его рук визитную карточку. В самом де­ле профессор. И живет в центре, недалеко от Красной площади.