Пора было заканчивать операцию. Козларич радировал солдатам, чтобы закруглялись, и направил свою колонну вокруг протестующих. Вначале переместился на несколько кварталов к северу, а затем, когда началась стрельба, двинулся на восток, между канализационными траншеями, пока не доехал до взорванного здания макаронной фабрики.
Немалая его часть обвалилась внутрь. Стены в основном продолжали стоять, но были исчерчены глубокими трещинами. Да, фабрика была разрушена.
На другой стороне улицы, однако, находилась другая фабрика, Козларич вошел внутрь посмотреть, и ему понравилось то, что он увидел, - если не считать самовольно поселившейся на нижнем этаже семьи из одиннадцати человек разного возраста, от маленьких детей до старика с артритом, лежавшего на матрасе, над которым кто-то приклеил плакат с Муктадой аль-Садром.
- Уйдут они, если мы им заплатим? - спросил Козларич переводчика. - Скажите им, что я им дам триста долларов.
- Этого мало, - передал ему переводчик ответ человека, который, видимо, был главой семьи.
- Мало? - переспросил Козларич. - Разве? - Он был смущен. - Им ведь тут ничего не принадлежит.
Переводчик пожал плечами.
- Я могу ему заплатить тысячу долларов, - сказал Козларич.
- Дайте мне немножко больше, - был ответ. - Тысячу пятьсот.
Козларич огляделся. Ему нужен был КАП, и это здание, по правде говоря, было лучше, чем макаронная фабрика даже в невзорванном состоянии.
- Скажите ему, что ко вторнику они должны уйти, - распорядился он, и вторая рота получила КАП, а одиннадцать бездомных - полторы тысячи долларов, чтобы найти себе жилье.
Очень длинный день близился к концу, и он двинулся теперь на юг. На отдалении, у противоположного конца макаронной фабрики, виднелась хижина. Она осталась неповрежденной, но людей рядом видно не было, никакого сохнущего белья, никаких признаков жизни вообще. Он поехал дальше - за пределы Камалии, обратно на ПОБ, в свой кабинет, к своим электронным письмам, к первым сообщениям об Эмори, которые были неутешительными. Сообщалось, что он в хирургическом отделении, состояние - крайне тяжелое. Сообщалось, что у него в госпитале пропало зрение, что у него началась паника и его ввели в искусственную кому. Был момент, сказал Каммингз Козларичу, когда их ошибочно известили, что он умер.
- Гребаные мудаки, - ругнулся Каммингз.
Вошел Стивенс с распухшей губой - ему ввели ксилокаин, зашили рану, дали обезболивающие таблетки - и доложил Козларичу, что он укрывался за стенами, двигался, старался все делать правильно.
- Я повернулся - и тут… опа! - сказал он, еле ворочая языком.
- Ты не только старался, но и делал все правильно, - заверил его Козларич. - Иначе тебя бы тут не было.
Вошел Заппа с двумя затампонированными и зашитыми отверстиями в теле - доложить, что по Божьей воле, милостью Иисусовой и молитвами жены, которая платит десятину, поет гимны и читает Библию два, а то и три часа в день, он чувствует себя хорошо.
- Герои, так вас и так, - сказал им обоим главный сержант Маккой.
Стивенс попросил разрешения выйти и позвонить жене.
- Мне губу прострелили, черт бы ее драл, - сказал он, услышав ее голос. Глаза у него вдруг стали влажными.
Тем временем Козларич в кабинете подытоживал события дня, готовясь писать о них отчет, который пойдет сначала в бригаду, а оттуда выше по цепочке.
- Хороший день в целом, - сказал он. - Мы зачистили зону, которую собирались зачистить… Мы стали лучше понимать Камалию - район, который должны контролировать… Мы установили личности боевиков, в том числе того, которого бригада считает целью номер один… Мы нашли новое место для КАП второй роты… Мы три раза попадали в рискованное положение, но батальон справлялся с ситуацией очень хорошо… Люди хорошо проявили себя здесь, на базе, а там они проявили себя еще лучше, и это делает нас сильнее… Так что сегодня был очень даже хороший день.
Неделю спустя новости об Эмори были так себе. Его самолетом доставили в госпиталь в Германию, где он лежал в реанимации, в коме. А еще после вылазки в Камалию участились взрывы придорожных мин - во многом из-за того самого главаря, за которым шла охота: был перехвачен его телефонный разговор, когда он в ярости сказал, что СВУ будут теперь взрываться повсюду.
От слов он, похоже, перешел к делу: вскоре солдат другого батальона, ехавший в Камалию с секциями взрывозащитных стен для КАП, потерял обе ноги, когда в его машину попал СФЗ. КАП, кроме того, обстреливали из минометов, и во время одного из обстрелов были легко ранены трое солдат из инженерного батальона и один из 2-16.
Тем не менее КАП был сооружен - еще один КАП, количество которых служило мерилом успеха "большой волны", - и 7 мая Козларич снова отправился в Камалию посмотреть на него.
Как обычно перед выездом, Нейт Шоумен собрал всех солдат - участников колонны, чтобы кратко сообщить им о последних разведданных. Он проснулся еще до рассвета, когда недалеко от ПОБ на маршруте "Плутон" сработало СВУ, мишенью которого был танк с солдатами другого батальона. Сужающаяся спираль зловредства - так начинали воспринимать происходящее солдаты 2-16. Сейчас они смотрели, как Шоумен, держа карту, ведет пальцем вдоль одной из дорог.
- Первая улица закрыта из-за СВУ. Видите, она черная. Этим путем мы не едем, - сказал он. Потом показал им точку на краю ПОБ. - Два дня назад, пятого, эта сторожевая вышка на самом северном участке ПОБ была обстреляна. Одна пуля пробила защитное стекло и справа попала в голову караульному. По каске ударила, ничего страшного. С ним все в порядке, легкие царапины. - Теперь показал точку на маршруте "Плутон". - А вот это нас разбудило сегодня утром. Ребята из 1–8 нарвались на СВУ к северу от блокпоста 5-15.
- На "Плутоне"? - спросил солдат.
- Без дураков? - спросил другой.
- По танку сработало. Шарах - а они знай чешут себе дальше. Даже не приостановились, - сказал Шоумен. - Но для нас важней то, что за последние три дня было, по-моему, шесть СФЗ на маршруте "Хищники" у самой Камалии.
- Там, куда мы едем, - сказал еще один солдат.
- Ага, - подтвердил Шоумен.
Добраться в Камалию, минуя "Хищников", можно было только по "Берме", и так они и решили сделать. "Бермой" называлась насыпная грунтовая дорога, по которой Каммингз отправился посмотреть на Боба. Не было дороги хуже для езды, чем эта "Берма". Взобраться на нее и съехать с нее можно было в считанных точках, а на ней возникало ощущение полнейшей уязвимости, мест, чтобы спрятать мину, было хоть отбавляй - к примеру, в мягком грунте полотна. Окрестный пейзаж тоже не радовал: зловонные лужи, дохлые животные, огромные кучи мусора, где семьями рылись люди и выискивали съестное собаки, странные куски искореженного металла, которые в облаке пыли, поднятой колонной, иным из солдат напоминали снимки развалин Всемирного торгового центра после 11 сентября. С "Бермы" казалось, что Ирак не просто лежит как труп, но и не подает надежд на воскресение.
Но в тот день это был лучший путь из возможных. Пока колонна медленно ползла вперед, сообщили о новом взрыве СВУ на "Хищниках"; на "Берме" между тем - ничего более серьезного, чем камни, которые дети, рывшиеся в мусоре и окутанные пылью от проезжающей колонны, кидали в "хамви".
Козларич смотрел в окно и был необычно молчалив. Ночью он неважно спал, и пробуждение было тревожным. Чем-то день ему не нравился - он так и сказал перед тем, как сесть в машину. Но когда он увидел КАП, настроение его улучшилось. За неделю заброшенное здание, где не было ничего и никого, кроме самовольно поселившейся семьи, превратили в полноценный аванпост для роты из 120 солдат. От стены до стены стояли койки. Тарахтели генераторы, подавая электричество. Работала кухня, стояли в ряд несколько новых туалетных кабинок, на крыше были оборудованы пулеметные гнезда, закрытые камуфляжной сеткой. Аванпост окружали высокие, прочные взрывозащитные стены, и, даже когда Джефф Джагер упомянул об их изолирующем воздействии, затрудняющем контакт с жителями окрестных мест, было очевидно, что Козларич снова верит в успех своих действий в Камалии.
- Из тех, что жили вокруг, сейчас ушло, я думаю, процентов сорок, - сказал Джагер.
- Сорок процентов? - переспросил Козларич.
Джагер кивнул.
- Вернутся, - сказал Козларич.
- Может быть, - сказал Джагер.
- Шесть недель, и они вернутся, - заверил его Козларич, и вскоре он уже опять сидел в своем "хамви", вот проехали макаронную фабрику, вот проехали саманную хижину, где по-прежнему не было признаков жизни, вот снова взобрались на "Берму", чтобы покинуть Камалию, - и тут сработал СФЗ.
И говорил ли он что-нибудь, когда это случилось? Смотрел ли на что-нибудь конкретное? Думал ли про что-нибудь определенное? Про жену? Про детей? Про КАП? Про дрисню? Напевал ли себе под нос, как раньше сегодня, когда колонна выезжала из Рустамии и он негромко пел бог знает на какой мотив, просто нараспев произносил то, о чем думал: "А ну-ка двинем-ка в Камалию, посмотрим, что за неприятности нас ждут сегодня…"?
Взрыв.
Не особенно громкий.
Звук как будто от чего-то рвущегося, словно воздух сделан из шелка.
Это было настолько внезапно, что первой реакцией стала череда глупых вопросов: что за вспышка? Почему за окном все белое? Что за судорога сквозь меня идет? Что за звук? Почему внутри меня эхо? Почему за окном все серое? Почему за окном все коричневое?
А вот и ответ:
- Твою мать, - сказал Козларич.
- Твою мать, - сказал стрелок.
- Твою мать, - сказал водитель.
- Твою мать, - сказал Шоумен.