4
В боевых дежурствах, в учебе и в кипучей общественной работе незаметно пролетел август. Солнце все ниже склонялось к горизонту, появились ночи, дни быстро укорачивались. Суровый Север давал себя знать: погода опять стала портиться. Началась полоса дождей и туманов.
А конвоев все не было…
На фронтах обстановка складывалась не в нашу пользу: враг прорвался к предгорьям Кавказа, вышел на берега Волги.
На острове заговорили о том, что фашистские подлодки проникают в Карское море и далее на восток, что они всплывают и артиллерийским огнем уничтожают наши суда и зимовки, что на Новой Земле, в бухте Малые Кармакулы, такая лодка уничтожила гидросамолет "Каталина" и чуть не убила командира Северного особого авиаотряда Героя Советского Союза полковника Мазурука, находившегося с экипажем на берегу в палатке; что фашисты совершили еще одно тягчайшее преступление: потопили пассажирский пароход "Полина Осипенко", на борту которого возвращались на Большую землю семьи зимовщиков. Весть об этом злодеянии фашистов потрясла всех.
Позднее стало известно, что за архипелаг Новой Земли проник фашистский рейдер "Адмирал Шеер". В неравную схватку с врагом вступил экипаж прославленного научными исследованиями в Арктике ледокольного парохода "Александр Сибиряков". Экипаж погиб, но успел предупредить о появлении врага. С рейдером дрался также сторожевой корабль "Дежнев", и малочисленный гарнизон, и население острова Диксон: они отбили атаку врага. Более того, повредили рейдер и заставили его убраться в Норвегию.
Слушая эти рассказы, летчики восторгались героизмом и мужеством моряков и зимовщиков и требовали команды на вылет. Но летчиков ОМАГ привлекать на другие задания было категорически запрещено Ставкой ВГК. Ждали.
И дождались. В первых числах сентября на базе какими-то путями узнали, что авиация Северного флота и бомбардировочная дивизия АДД возобновили удары по вражеским аэродромам и военно-морским базам. За этим следовало ожидать возобновления движения конвоев. Догадка подтвердилась, когда эскадрильям 13-го и 95-го авиаполков приказали снова перебазироваться в Энск. Люди воспрянули духом. "Петляковы" перелетели и изготовились.
Ждать пришлось недолго. Командованию стало известно, что 7 сентября из Исландии вышел к нам конвой РQ-18.
Тем временем в Мурманском и Архангельском портах заканчивалась погрузка судов и начал формироваться обратный конвой QР-14. Над портами и рейдами закружились в барражах истребители прикрытия. Настал день, и группа транспортов в охранении кораблей выстроилась в походный ордер и направилась в Белое море. Пока конвой находился вблизи береговых аэродромов, его прикрывали одномоторные истребители. Потом подключились двухмоторные "Петляковы".
Полярная осень вступала в свои права: к середине сентября дни настолько укоротились, что светло было около шести часов. В плохую погоду это время сокращалось. По существу, Пе-3 взлетали утром, летали над конвоем весь день и садились вечером.
Погода держалась неустойчивой. Это заставляло командование ОМАГ придерживаться прежнего решения: на боевые задания выпускать наиболее подготовленные экипажи. Основная нагрузка по прикрытию судов опять легла на плечи руководящего состава. Сменяя друг друга, летчики 95-го авиаполка Жатьков, Кирьянов, Гаркушенко, Пузанов, Стрельцов, Рудаков обеспечивали проводку судов. Наравне с ними теперь летали Богомолов, Щербаков, Шакура, Устименко, Усенко и Костюк из 13-го Люди уставали, изматывались до предела, но не роптали и отдыха не просили: память о трагедии РQ-17 заставляла их выносить нечеловеческие перегрузки.
С 14 сентября эти перегрузки удвоились, так как командующий ОМАГ часть экипажей перенацелил на поиск подходившего к нашей операционной зоне конвоя РQ-18. И опять люди восприняли этот приказ как должное: в море на дальнюю разведку немедленно полетели пары Жатьков - Стрельцов, Щербаков - Устименко. Готовились вылететь Усенко с Новиковым и Пузанов с Рудаковым, но погода ухудшилась, и им пришлось остаться на земле.
Впрочем, отдыхать Константину не довелось: командир полка взял его с собой на дальнее прикрытие уходящего QР-14. Усенко обрадовался и помчался к "семерке".
Александров был у машины. Летчик с техником еще раз осмотрели все узлы самолета и присели перекурить.
- Что-то Гилим задерживается! - беспокоился Усенко, поглядывая в сторону землянки, куда полковой врач Ивченко зачем-то увел бомбардира.
Мимо "семерки", одетый по-летному, спешил к самолетной стоянке адъютант Диговцев. Константин сидел спиной к нему, не видел.
- Привет будущему гвардейцу! - на ходу крикнул тот.
Усенко живо обернулся, встал, ответил с радостью:
- Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Куда это руководящий состав так спешит? Проверочка?
- Не угадал! - остановился адъютант. Был он, чувствовалось, в приподнятом настроении, оживленный. - Лечу с Шакурой! Не все тебе да твоему дружку Устименко. И мы сами с усами! Комэск, правда, заартачился, не пускал. Еле уговорил. Эх, с этой штабной службой скоро разучишься отличать нос самолета от хвоста. Брошу! Возьмешь к себе?
- С превеликим! Если по-серьезному. Кто еще летит?
- Капитан Гаркушенко. Он - ведущим.
- Погода плохая, - предупредил летчик.
- А мне в диковинку, что ли? К тому же я твердо знаю: не боги горшки обжигают! Кстати, знаешь, что твоего бывшего комэска забрали из полка?
- Кого? Челышева? Разве он прилетел?
- Прилетел, только не сюда, а в Москву. Там и остался. Помнишь, как он нас лихо водил на Западном? Вот денечки были! Разве сравнишь с теперешними? А бои уже под Сталинградом идут. Ефим, наверное, туда рванет.
Диговцев ненароком затронул больное место Константина, и тот помрачнел. Но адъютант не заметил смены настроения друга, продолжал все тем же бодрым тоном:
- А командиром второй утвержден Жора Кузин. Во-о, брат, растут кадры! Давно ли он был, как ты, командиром звена? Теперь комэск! Старайся, казак, атаманом будешь! Да своих не забывай… Ну-у, Костя, будь здоров и не кашляй!
- Новость ошеломила летчика. Он, раздумывая над ней, смотрел вслед быстро удаляющемуся адъютанту и вдруг почувствовал необъяснимую грусть, словно видел Диговцева в последний раз. Константин отогнал это чувство, но испугался и закричал вдогонку другу:
- Счастливо, Гриша-а!
Тот услышал, обернулся, махнул рукой и зашагал дальше. Через несколько минут два "Петляковых" взмыли в серое небо и растаяли в туманной дымке.
Усенко все стоял и не сводил глаз с севера, куда умчались самолеты, когда перед ним появился посыльный.
- Товарищ лейтенант! Вас срочно к командиру эскадрильи.
Капитан Щербаков встретил летчика вопросом:
- Знаешь, что у тебя Гилим заболел! Открылась рана на бедре. С тобой просится Лопатин. Возьмешь?
- Макара Давыдыча? Да с радостью!
Полет выдался на редкость трудным. Погода все ухудшалась. Низкая облачность прижала самолеты к воде. Видимость сократилась до километра. Истребители с трудом отыскали конвой в океане, пробарражировали над ним положенное время и полетели домой. Посадку совершили в полутьме.
Захватив планшет, Константин направился на капе. Неподалеку в окружении толпы стоял Щербаков. Никто не бросился по обычаю к подошедшему Усенко. Все молчали, всматривались в густеющие сумерки, к чему-то прислушивались.
- Товарищ капитан! - громко начал доклад летчик. На него зашикали:
- Тише ты! Тише!
Почувствовав неладное, Константин дернул друга за руку.
- Что такое, Саша?
Устименко отвел глаза в сторону:
- Шакуры нет.
- Как нет? Он же с Гаркушенко улетел раньше нас.
- Гаркушенко вернулся один.
- Может, ушел на базу? - высказал слабую надежду летчик, сразу вспомнив о своем предчувствии, и ужаснулся.
Так и не дождались летчики заместителя командира эскадрильи лейтенанта Шакуры. Вместе с ним не вернулся с моря и старший лейтенант Диговцев. То была первая тяжелая потеря 13-го авиаполка на Севере.
Гибель боевых товарищей и командиров угнетающе подействовала на летчиков и техников полка. Все ходили замкнутые, мрачные, а Константин Усенко от горя не находил себе места. В поисках уединения он забрел в тундру и там, забившись между замшелых камней, предался горестным воспоминаниям. Перед ним неотступно, как живой, стоял образ начальника, друга Григория Диговцева.
Диговцев был всего на три года старше Константина, но эскадрильей руководил с 1940 года. Это он встречал прибывших из училища молодых летчиков, с ним они познали первые радости и огорчения, чувствовали его твердую руку и дружеское участие в трудную минуту. Диговцев взыскивал строго, но на него никто не обижался: начштаба эскадрильи обладал редким даром справедливости, любимчиков не водил и терпеть не мог подхалимов. В то же время он умел поддержать у подчиненных служебное рвение; в нем все видели не только начальника, но и боевого друга, умелого советчика и стойкого бойца.
Усенко вспомнил пережитую им душевную травму в марте 1941 года, когда во время учебной воздушной разведки он с Гилимом из-за плохой маскировки наших войск вскрыл их дислокацию на всем "белостокском выступе". Эти секретнейшие данные молодые летчики не рискнули записать в донесение для сбрасывания вымпелом, а бывший начальник штаба полка расценил это как невыполнение задания. Тогда только Диговцев оправдал действия экипажа и взял его под защиту. Летчиков не наказали.