Ну, а Платон Евстигнеевич? Какова его судьба? При немцах он тихонько и смирненько сидел в своем домике и попрежнему добросовестно караулил амбар. Никакой должности он на себя не принимал, хотя мне рассказывали о том, что его усиленно выдвигали свои колхозники.
"Видишь, примерно, грязь или лужу - так обходи сторонкой. Не при на рожон. Мы - люди маленькие", - вспоминались мне его формулы житейской мудрости.
Я думаю и даже уверен, что он попрежнему живет в своем домике или спокойно отдал Богу душу, как полагается ему по годам. "Черепаховая кость" снова предохранила его от возможного удара, под который попали другие.
Сколько в колхозах таких Евсигнеевичей? - пытаюсь прикинуть я теперь. Господь их знает, но думаю, что много: их вырабатывают сами условия жестокой подсоветской "житухи".
Ворота коммуны
- Ну, дети, теперь все вместе! Повторим…
"Старый мир уж до нас разрушали,
"Мы обязаны новый создать…"
Серафима Порфирьевна взмахнула сведенными ревматизмом ручками, плавно развела их в стороны и задребезжала старческим фальцетом:
"В нашем мире нет места печали…"
- Лида! Васька! Что вы замолчали? Ну?..
В открытое настежь окно столовой детдома № 3 в поселке Пролетарском, бывшем хуторе Царском, просунулась наголо бритая голова директора школы, он же парторг, Синькина.
- Репертите? Очень прекрасно! Значит, так решаем… - эта трехчленная формула неизменно повторялась Синькиным во всех его больших и малых речах. - Из района инструкция к проведению торжеств… Значит, так решаем - двадцатилетие освобождения Ставрополя от белобандитов. Понятно? Значит, я - воспоминания, как красный партизан и герой местного значения, а детдом и школа - демонстративным порядком на братскую могилу.
- Это к самому-то Безопасному! - всплеснула разведенными ручками Серафима Порфирьевна. - Восемь километров! А если дождь?
- Не восемь, а так решаем - шесть. От братской до Безопасного еще три с гаком. Там забоочик и ворота подправить надо. Вы, так решаем, пришлите ко мне Шкетова, переростка, что из беспризорных. Он, конечно, решаем, шпана, однако, активный художник… Вам же подготовить концерт…
- Готовлю, сами видите. А если дождь?
- Так решаем, что сухмень и жара, какой старики не помнят. На дождь указаний нет.
Голова Синькина скрылась. Серафима Порфирьевна возвела обе ручки к густо засиженной мухами бороде Карла Маркса.
- Ну? Все вместе, еще раз…
В знаменательный день октября, который, подтверждая отмеченное еще Грибоедовым вранье всех календарей, бывает теперь в ноябре, перед школой поселка Пролетарского с шести утра началось построение колонн манифестантов. Две комсомолки учительницы, только лишь этой осенью присланные из Ставрополя в насчитывающую уже пять классов Пролетарскую семилетку, рекордно объятые полагающимся энтузиазмом, расставляли ребят по ранжир. Четыре "основоположника" важно разместились на ступеньках школьного крылечка, а товарищ Молотов стыдливо выглядывал из-за забора палисадничка. С ним случилась авария: когда снимали со стены, подрались и аккурат нос ему прорвали, хотя лично он в драке участия не принимал.
Погода, видимо, не собиралась срывать выполнение плана. Все облака были предусмотрительно изолированы где-то за горизонтом, и солнце выполняло норму по-стахановски.
Из проулка, густо пыля, вынесся сельсоветский драндулет, и стоявший на нем Синькин по-ворошиловски оглядел колонну.
- Значит, так решаем, - крикнул он, не слезая, - детдом уже выстроился. Разбирайте портреты, а я в район. К десяти прибудем на братскую с делегатами. Так реша. донеслось уже из облака пыли вместе с топотом галопирующей предколхозничьей пары.
А из проулка уже выходила колонна детдома.
Строгий строевик нашел бы ее построение несколько противоречащим уставу РККА. Вслед за колышущимся в руках Шкетова знаменем две девочки несли портрет Карла Маркса, терпеливо прослушавшего многократные повторения о разрушении старого мира, а за ними неровными волнами текли тройки. В каждой из них, в корню - девочка постарше, а на пристяжках - пара влекомых ею за руки малышей. Пристяжные, соблюдая традиции лихих троек проклятого царского времени, "вились змеями", стараясь свободными руками прихватить горсть дорожной пыли. Сбоку троечной колонны семенила Серафима Порфирьевна, прихрамывая и подпираясь костыликом. По случаю торжества на костылике красовался большой кумачевый бант. Порой она поднимала костылик, точно салютуя Карлу Марксу, и бодро покрикивала:
- Васька (или Петька), опять балуешься!
По улице поселка Пролетарского широко разливалась песня:
"Открывает ворота коммуны
"Двадцать пятое нам октября…"
- Зачини ворота, старуха, про такой случай! - по какой-то внутренней ассоциации приказал выглянувший из окна дед Самоха. - Детдомовцы идут… Аккурат груши с сушила похватают для праздника.
Колонна стала, песня смолкла, а Серафима Порфирьевна гордо взглянула поверх очков на учительниц-комсомолок.
- Ну, как? А вы что подготовили?
- Гимн и "жертвою пали"… Еще стихи коллективно прочтут…
- Ну, конечно, у вас взрослые, - обиделась старушка, - но и мои малыши себя покажут! Семь уж, наверное… - затревожилась она. - Двинемся? Путь неблизкий!
С хутора вышли весело. Колонны смешались. Ребята то растекались по бурному раздолью осенней степи, то вновь стекались под знамя, которое твердо держал в руках Шкетов, но Карл Маркс переместился от девочек в свободную руку самой Серафимы Порфирьевны. К братской могиле пришли, когда солнце пекло уже изрядно.
- Пить! - атаковала старушку мелкота.
- Сейчас, сейчас! Зайдем в ограду, за водой пошлем и напьемся…
Шкетов, не выпуская знамя, гордо разпахнул раскрашенные им ворота. Ему действительно было чем гордиться. Художественное богатство и красочность, созданные им при помощи всего лишь охры и сурика, были необычайны. Столбы ворот напоминали бы знатоку о затейливо-цветистых узорах островов Маори, а над ними к перекладине была прибита гладильная доска из детдома. На ней же во всю мощь сурика надпись: "ВОРОТА КОММУНЫ!!!"
Восклицательные знаки, с любовью выписанные экспансивным Шкетовым, наростали в пафосе темпов третьей пятилетки.
Но когда вошли в ограду, вопрос о питье встал во весь рост. Шкетов, при попытке командировать его за водой, лишь присвистнул в дырку выбитого зуба:
- Хватились! Ближе Безопасного ни чорта не сыщешь! Теперь хана! - и сплюнув через ту же дырку, добавил с мрачным презрением: -организаторы!.
Комсомолки растерянно переглянулись, но Серафима Порфирьевна духом не пала.
- Будет вода! Сейчас будет! Я еще неделю назад председателю говорила… Он обещал бочку прислать. Наверное, вслед за нами идет…
Солнце поднималось все выше и выше, а активность масс опускалась все ниже и ниже. "Пить, пить" стало лейтмотивом увертюры торжества. Малыши уже не резвились, а тихо сидели вдоль забора. Кое-кто из них заснул.
Понемногу подтягивались и неорганизованные массы, но в оградку они не попадали. Комсомолки предусмотрительно завязали ворота носовым платком, Эта мера была вызвана явной утечкой большей половины пятого класса.
Наконец, часа через два, в облаке пыли подкатил древний районный фордик и из него вылезло районное начальство в сопровождении Синькина. Комсомолки торопливо развязали ворота.
- Заострим внимание! - гордо указал Синькин на надпись. - Так решаем. Работа местного народного художника. Представлен к премированию.
- Жарища хуже чем летом, - отряхнул пыль с пиджака заврайоно. - Хорошо, что ситра взять догадались. Премировать тебя за это! - Он вытянул из под сидения заткнутую бумажкой бутылку и жадно вытянул из нее желтую, замутившуюся жидкость. - Ну, начинаем? Пошли к мавзолею.
У мавзолея - фанерного обелиска со смытой дождями надписью - стоял столик из кабинета Синькина и на нем большой школьный звонок. Туда же поставили последнюю бутылку ситро. Стакана не оказалось. Парторг этой детали не предусмотрел.
Первый, как полагается, говорил заврайоно и высосал большую половину бутылки. За ним "вспоминал" Синькин и допил остатки. Умудренные собственным, еще недавним опытом, полученным в педтехникуме, комсомолки тревожно поглядывали на редевшие задние шеренги школьников и "ворота коммуны", в которых грудились неорганизованные массы.
Третий оратор, предполагавший возвещать о культурных достижениях, видимо, сильно занизил свой план. Посмотрев на пустую бутылку, он мрачно спросил Синькина:
- Больше нет? - и получив отрицательный ответ, скомкал, спрятав в портфель, большую половину вынутых из него листов с записями.
Потом пели школьники. Альтов явно нахватало, - они, как известно, в младших классах редки, - а в среде оставшихся школьников явно преобладали первоклассники, побоявшиеся бежать по степи в единоличном порядке. Но учительницы-комсомолки все же вытянули. Настала торжественная для детдома минута. Серафима Порфирьевна оправила бантик на палочке и, подняв ее, оглянула ряды.
- Ну, все вместе!
"Старый мир уж до нас разрушали…"
Энтузиаст Шкетов, хоть хрипло, но громко подтянул:
"Мы обязаны новый создать… закашлялся и неразборчиво чертыхнулся:…с твоим новым миром! В глотке пересохло.
"В нашем мире нет больше печали…" - энергично замахала палочкой с бантиком Серафима Порфирьевна.
-.. больше печали… - уныло и безнадежно подтянули ближайшие малыши.