- А зачем фашисты привезли сюда Рубениса? - спросил Шмель, волнуясь: слишком уж похож "капитан Рубенис" на комиссара Артура Рубена.
- Да все из-за сабли, которую немцы искали у Софьи. Славу нашего села им захотелось выкрасть. Ну не на тех напали, господа германцы! - погрозил кулаком дядька Филипп.
- Не нашли саблю? - Мукагов затаил дыхание.
- Не сказала им Софья. Крикнула напоследок людям: "Это они меня за Сталинград!"
- А где сейчас Таня?
- Пока не забрали доктора Мироновича в киевское гестапо, у него жила. А сейчас одна в хате Софьи, картины бережет.
- За что арестовали доктора?
- Кто-то донес на него, будто какие-то связи с Киевским подпольным горкомом партии имеет. Забрали такого человека! Не побоялся вооруженных эсэсовцев, которые мучили Софью и Таню, выхватил раненую девушку из-под ног самого палача. Бояться они таких людей, вот и арестовали.
- Вы проводите нас до хаты Шаблий? - спросил Мукагов.
- Проведу, может, отомстите за нашу Софью. Эх, раньше бы вам сюда да уговорить Софью уйти из села.
- Уговаривал еще в сорок первом Семен Кондратьевич, отказалась эвакуироваться, - припомнил Шмель. - Что сейчас говорить о том…
- Оно-то так. Если бы все поехали, где бы наши там, за Уралом, для нас всех хлеба набрали? Ну хватит о политике! Я мигом вернусь.
Через минуту он, одетый в полушубок, вышел. На голове шапка, уши которой торчали в разные стороны.
- Видно, не служил ты, дядюшка, у нашего старшины Колотухи, - заметил Шмель, взглянув на эту шапку.
- Видали мы и не таких старшин! Мне нравится так ее носить! - ответил проводник.
Огородами, цепочкой, один за другим пошли следом за ним партизаны.
- Вон там! За дубом хата. Только не сворачивайте к соседнему дому. Там-то и живет отец того Перелетного. Конечно, отец за сына не в ответе, да… Ну я пошел. Что передать Тане?
- Скажите, пришли друзья Андрея с пятой заставы. А поверит вам?
- А как же! Я же первый друг Андрея! - похвалился дядька Филипп.
Проводник пошел, а Шмель и хлопцы остановились у дуба. "Могучий какой!" - подумал Мукагов.
Филипп вернулся не один. С ним шла, прихрамывая, девушка в пушистом платке, в теплом жакете, с узелком в руках.
- Я знала, что вы придете. Поздновато только. Нету уже нашей бабушки Софьи, - сказала девушка и тут же зарыдала, сотрясаясь всем телом.
Все молчали. Шумел лишь ветер в верхушке казацкого дуба - и так тоскливо, будто плакал.
- Я с вами, командир! - наконец вытерла слезы Таня. - Если не возьмете, покончу с собой!..
Последние слова были сказаны почти что шепотом, но с такой решимостью, что человек, знающий цену горю, несчастию и смерти, не мог не поверить. Глубокая рана, которую носила в сердце эта красивая семнадцатилетняя девушка, все время кровоточила… Шмель Мукагов решительно отрубил рукой:
- Мы возьмем тебя, Таня!
Бойцы и дядька Филипп пошли тропинкой вниз, а Шмель с Таней на мгновение задержались у дуба.
- Таня, - тихо сказал Шмель, - нас послал сюда Семен Кондратьевич. Мы должны были узнать и о сабле.
- Я видела ее! - горячо сказала Таня. - Видела я саблю. А где она, не знаю… Бабушка не доверила мне этой тайны. А знает о ней только один человек. На третий месяц войны зашел к нам пограничник, тоже друг Андрея…
- Не может быть, чтобы это был Артур Рубен! - нетерпеливо перебил Шмель. - Артур тогда был в Харькове, а потом мы вместе… Подожди, Таня! Этот капитан Рубенис, случаем, не с нашей заставы?
- Да с вашей же! Не даете и договорить… - легко упрекнула Таня.
- Голова кругом идет. Рубен и Рубенис, Перелетный и тип, который сдался в плен в начале войны, тоже с такой фамилией. И еще пограничник, который должен знать о сабле. Говори, кто он?
- Что ж я, виновата, что ваша застава всюду успела на войне?.. Шел в сентябре из Молдавии еще один друг Андрея. Там он прятался у людей, рана у него была глубокая. Он еще и разделся при бабушке Софье, чтобы не подумала, будто он дезертир.
- А имя его, фамилия? - прямо горел Шмель.
- Почему-то не назвал мне. Но он больше с бабушкой говорил. А когда спросили, как его ранило, сказал, что один пошел на немецкий танк. Там у гусеницы и остался, а немцы не вышли добить или подобрать его, им было не до того. Спешили на переправу к Днестру.
- Таня! - взял девушку за плечи Шмель. - Кто бы мог подумать, что можно вернуться с того света! Я тоже был на той дороге. Неужели это наш Терентий? - Он вдруг засмеялся, показав ровные белые зубы. - Теперь можно не сомневаться, тайна казацкой сабли генерала Шаблия в наших руках. Мы знаем, где искать Терентия Живицу!
19
Когда штурмбаннфюрер Вассерман привез Рубена в село под Белую, чтобы выпытать там у него о казацкой сабле, в беспросветную жизнь Артура вдруг проник теплый, ласковый луч - им была украинская золотоволосая девушка, словно вышедшая из латышской сказки. Артур вдруг осознал, что жизнь была, есть и всегда будет, как бы ни силились растоптать, раздавить ее фашисты. Встреча с Таней, короткие взгляды измученных палачами людей, воистину героическая смерть народной художницы Софьи Шаблий - все это влило в истерзанное тело и душу Артура столько сил, энергии, что весь огонь, муки, через которые он прошел в плену, отступили, в сердце зародилась надежда выстоять, победить.
После допроса в доме доктора Артур лежал на обмолоченных снопах ржи, заложив руки за голову, и смотрел в верхнее окошко на звезды, которыми было усеяно небо. Он ждал поздней ночи, когда конвоиры крепко уснут после распитой во время ужина фляги шнапса.
Вскоре захрапел тот, который облюбовал себе место на кровати. Бормотал что-то сонным голосом и другой солдат. Артур решил, что настала пора, и притворно сонным голосом обратился к своему охраннику:
- Мне нужно выйти…
Конвоир стал будить другого солдата: один выводить Рубена не решался - знал, что это необычный пленный, что он нужен не только штурмбаннфюреру Вассерману, но и высшим чинам гестапо. Второй солдат недовольно пробурчал:
- Заставь его снять обувь, не давай шинель. Босой на морозе далеко не убежит.
Эсэсовец долго зевал, пошлепывая ладонью по губам, ругался, а потом, убедившись, что пленник разут, взял автомат.
- Давно бы тебя прикончить, проклятый латыш! Возятся тут с тобой! - толкнул конвоир в спину Рубена.
Пленный впереди, а за ним два солдата-эсэсовца вышли из хаты на крыльцо. Из дверей вырывался пар. Стоял небольшой морозец, в замерзших лужах отражались осколки звездного неба. Артур ступал по мерзлой земле босыми ногами, но не ощущал ни боли, ни холода. Он жил одним…
Все трое пересекли двор, стали у огородных ворот. Сюда привел их сам Артур. Эсэсовец, которого разбудил дежурный, все еще зевал и недовольно бормотал, ругая латыша и солдата. Второй конвоир стал рядом и поспешно стал расстегивать пуговицы на брюках. Рубен прикинулся, что тоже озабочен этим делом, а сам почти вплотную приблизился к охранникам.
- Осторожно! - ругнулся один на другого. - Доннерветтер! - И в это мгновение Артур схватил обоих конвоиров за шивороты, изо всей силы столкнул их лбами - раз, второй, третий… В эти удары вложил он всю свою злость на фашистов, всю ненависть к врагу. Охранники, даже не вскрикнув, упали на землю.
Артуру казалось, удары его сердца могут разбудить солдат, спавших в хате, и даже штурмбаннфюрера Вассермана, ночевавшего неподалеку. Он напряг слух, но ничего не слышал, кроме песни, которую пели пятнадцать красноармейцев, когда шли на охрану железнодорожного моста через Прут поздним вечером 21 июня сорок первого года:
Стоим на страже всегда, всегда,
А если скажет страна труда,
Прицелом точным - врага в упор!
Дальневосточная,
Даешь отпор!
Краснознаменная,
Смелее в бой!..
Он взял оба автомата и поставил их у забора. Подумал: "Заскочить бы в хату, где спит Вассерман, да прикончить гадюку!" Но вспомнил, что там с десяток эсэсовцев, даже на дворе караульные. Нужно спешить!..
Пленник сиял с высокого конвоира шинель и китель. Стянул было и сапоги, но их пришлось закинуть за сарай - оказались малы.
- Бюргеры несчастные! - выругался Рубен и, сжав кулак, погрозил в ту сторону, где квартировал Вассерман. - Я еще отомщу тебе, проклятый фашист, за моего Опенкина, за бабушку Шаблий, за мучения Тани…
На дворе было тихо. Артур повесил оба автомата на шею и бесшумно открыл калитку, которая вывела его в сад. Еще раз оглянулся на темные окна хаты и побежал тропинкой между яблонями на огород, потом на луг. Бежал, как олень, прыжками, с разбегу перескочил через замерзший ручей, извивавшийся между лозняком. Бежать было трудно: босые ноги больно ударялись о мерзлую землю, кололся прошлогодний бурьян. Еще труднее стало в поле на замерзшей пахоте, черные комья которой чуть-чуть поблескивали под тусклым светом далеких звезд. Плен, тюрьма, истязания подточили его силы, но мысль о том, что он УБЕЖАЛ, вырвался на СВОБОДУ, придавала силы.
Через полчаса Рубен остановился. Село уже совсем потонуло во мгле ночи где-то на дне балки, края которой рисовались на фоне звездного неба. Артур собрал сухой полыни, сложил в кучу и сел, чтобы надеть мундир эсэсовского солдата. Второй френч он разорвал пополам и стал обматывать ноги. Чтобы тряпки эти хоть как-нибудь держались, Рубен перевязал ноги ремнями, выдернутыми из брюк конвоиров.