- Что случилось, товарищ краснофлотец?
Обычно на каждый подобный вопрос он получал четкий, дружелюбный ответ.
Но краснофлотец молчал.
Он как будто даже не слышал вопроса. Очень высоко подняв локти, прижав к глазницам бинокль, он вытянул далеко вперед из черного лохматого воротника юношески тонкую шею.
- "Смелый" бомбит лодку, товарищ капитан, - сказал приземистый старшина. - Не туда смотрите. По правому борту, двадцать.
По правому борту... Значит, как раз за спиной смотрящего в бинокль краснофлотца! Но тот не оборачивался, смотрел, по-прежнему высоко подняв локти и напряженно вытянув шею. Калугин перебежал к другому борту.
Сперва снова он не видел ничего, только то же тускло-глянцевое, бугристое море. Потом вдалеке вздулся, стал медленно опадать черный ветвистый столб с пенными краями. Там скользил "Смелый" - длинный и низкий силуэт, похожий на зазубренную пластинку, Водяной столб опадал в его кильватерной светлой струе. И снова лопнул стеклянный невидимый шар, больно толкнув в уши. И снова пенистый столб вырос за кормой мателота.
"Вот оно, началось!" - думал Калугин, стиснув пальцы в сырой варежке на шершавом металле кронштейна.
Встреча с противником лицом к лицу! Бомбежка подводной лодки. Началось то, чего страстно ждали и в то же время именно сейчас больше всего опасались на корабле. Едва ли здесь одна лодка. Немецкие подводники ходят волчьими стаями, может быть, вторая, необнаруженная лодка уже выходит в атаку на один из транспортов каравана. Недаром сигнальщики, не отрываясь, смотрят по всем направлениям. Нужно сделать все, чтобы не допустить врага к каравану.
Жаль, что его дело - только наблюдать. На войне самое плохое - стоять вот так, без оружия, не иметь точного боевого задания. Но разве у него нет боевого задания? Он, конечно, сможет найти свое место в бою. Но прежде всего должен быть в курсе дела, уяснить себе самому всю картину.
Он перешел ближе к группе офицеров, стоящих между штурвалом, продолговатой тумбой машинного телеграфа и куполом репитера гирокомпаса.
Здесь ветер свистел еще сильнее. Как всегда в боевой операции, застекленные рамы, прикрывавшие лоб мостика, были сняты, снежинки влетали на мостик, оседали и тотчас таяли на одежде и на металле механизмов.
Разрывы и всплески прекратились.
Длинный силуэт "Смелого" стал сокращаться, превратился в высокий ромб.
Все стоящие на мостике офицеры были похожи друг на друга: в мешковатых, горчичного цвета, прорезиненных, подбитых мехом куртках и таких же штанах, вправленных в оленьи унты. Остроконечные колпаки капюшонов прикрывали лица и тульи фуражек. Но вот один, у машинного телеграфа, откинул капюшон, и он лег за спиной горбом жесткого короткого меха. Капитан-лейтенант Ларионов, командир "Громового", смотрел вдаль в сторону "Смелого". Лаковый козырек его фуражки был надвинут на выпуклые белокурые брови, на глубоко запавшие, воспаленные глаза. Снежинка села на гладко выбритую, медно-желтую щеку, он не смахивал ее, и она медленно таяла, превращаясь в прозрачную круглую каплю.
- Гордеев! - позвал командир корабля.
У него был глуховатый, негромкий голос, но коренастый старшина, стоящий у фок-мачты, тотчас повернул к нему смуглое внимательное лицо.
- Запросите "Смелый", что с лодкой.
- Есть запросить, что с лодкой! - крикнул Гордеев.
- Напишите прожектором. Флагами при этой мути могут не разобрать.
- Есть написать прожектором!
Гордеев поднял над крылом мостика большой, наглухо закрытый фонарь, быстро щелкал задвижкой, открывая и закрывая свет. На мостике "Смелого" замелькала золотая расплывчатая звездочка ответного сигнала.
- "Лодки больше не слышу! - громко и раздельно читал Гордеев. - Торпеда прошла у меня под носом. Продолжать ли поиски? Слышите ли вы лодку? Командир".
Ларионов стоял неподвижно. Он поднял руку в меховой рукавице, вытер влажную щеку.
- Напишите: "Лодку не слышал и не слышу. Продолжайте новый заданный курс".
Гордеев снова замигал прожектором.
Командир пригнулся к машинному телеграфу - к ряду плоских металлических ручек, торчащих над тумбой, со звоном передвинул одну из них.
За мостиком, над огромной овальной трубой, покрашенной в белое с черной каймой, дрожал раскаленный, струящийся, как прозрачный ручей, воздух бездымного хода. Но большой клуб бурого бархатистого дыма вырвался вдруг из трубы, вытягиваясь над волнами в остроконечное облако, поплыл к горизонту.
- Вахтенный, свяжитесь с постом энергетики!
Один из офицеров поднял тяжелую пластмассовую трубку, бросил в нее несколько слов, передал трубку командиру.
- Командир "БЧ-пять"? - сказал Ларионов в телефон. - Передайте в котельное: если еще раз увижу дым из трубы, потребую наложения взыскания. Ладно, дробь... Оправданий не принимаю...
Он сунул трубку вахтенному офицеру, склонился над медным раструбом переговорного аппарата.
- Штурман, продолжаем идти вновь заданным курсом.
- Есть продолжаем вновь заданный курс, - донесся глухой, отдаленный голос штурмана.
- На румбе?
Рулевой в меховом долгополом тулупе, нагнув голову, широко расставив ноги, стоял за прямой рукояткой штурвала.
- Тридцать шесть градусов на румбе!
- Так держать!
Калугин стоял, прислонясь к брезентовому обвесу; он глубоко засунул в карманы замерзшие руки, вобрал голову в плечи, чтобы ветер не задувал за воротник.
Значит, боя не будет! Значит, опять продолжается этот однообразный, бесконечный конвой! Грузно поднимаются и опускаются на волнах смутные громады медленно идущих транспортов. Военные корабли охраняют их...
Но ни одного транспорта нет на горизонте. Кроме "Смелого", в видимости ни одного боевого корабля!
И лишь сейчас Калугин осознал: взят совершенно новый курс! Противоположное вчерашнему направление!
Калугин подошел к репитеру гирокомпаса. Оранжевая звезда трепетала в верхней прорези медного колпака. Плывущая в звезде цифра резко отличалась от той, что видел в последний раз. Тридцать шесть градусов на румбе. Совершенно противоположный вчерашнему курс!
- Сигнальщики, ищите дым! - сквозь гул ветра и свист вентиляторов донесся до него голос вахтенного офицера.
Калугин снял с гака футляр с запасным биноклем, накинул ремешок на шею, тщательно просматривал море. Да, ни одного транспорта нет в видимости. Нет и кораблей конвоя. Только один "Смелый" был, казалось, теперь совсем рядом. Он качался на мерцающих в линзах бинокля волнах - очень длинный, низко сидящий в воде корабль цвета морских волн и ледяных полей. Крестообразная мачта над высоким мостиком, откинутая назад дымовая труба, стволы орудий, смотрящих вперед и назад с полубака и с кормовых надстроек. Светлое полотнище военно-морского флага вилось на его второй от носа, мачте.
"Вот точно на таком корабле стою я сейчас", - думал Калугин.
"Смелый" оставался сзади. Вот он вновь стал поворачиваться, сокращаться, превратился в острый высокий треугольник, увенчанный снастями сдвоенных мачт. Видимо, он входит "Громовому" в кильватер. Необычный строй для конвоирования транспортов. Необходимо узнать, в чем дело!
Калугин еще ближе придвинулся к группе офицеров. Ему навстречу блеснули острые черные глаза из-под козырька фуражки под бурым мехом капюшона, охватившего лицо старпома. Как и все окружающие, Калугин уже привык называть помощника командира "старшим помощником" - "старпомом", хотя знал - такой должности нет на кораблях этого класса. Старпом Бубекин, чем-то похожий на сказочного гнома в своем остроконечном колпаке, молча отошел к поручням мостика и, облокотившись на них, стал смотреть вдаль. Он явно не желал вступать в разговор.
Командир корабля по-прежнему стоял у машинного телеграфа, с виду простой и доступный, но будто окруженный невидимым кольцом почтительности и общего повиновения. Калугин выжидательно остановился.
Капитан-лейтенант со звоном перевел ручки машинного телеграфа, подошел к переговорной трубе.
- Штурман, прибавил сто оборотов!
- Есть прибавил сто оборотов! - донесся глухой голос снизу.
Командир шагнул к поручням, вынул мундштук и пачку сигарет.
Вот подходящее время для вопроса.
- Товарищ капитан-лейтенант!
Ларионов взглянул отсутствующим взором.
- Мы оторвались от конвоя? - Калугин попытался сформулировать вопрос возможно профессиональнее и короче.
- Так точно, - рассеянно сказал Ларионов.
- В чем же смысл операции теперь?
- Мы перешли в дозор, - сказал командир корабля. Калугин ждал продолжения разговора. Но капитан-лейтенант молчал, аккуратно, вставляя замерзшими пальцами сигарету в разноцветный наборный мундштук.
- Перешли в дозор, - наконец, повторил он так, будто эта фраза должна была объяснить все. Став таким образом, чтобы дым не шел в сторону Калугина, он курил глубокими затяжками, предупредительно-любезно глядя ему в лицо.
Калугин ждал молча. Что-то в манерах командира корабля мешало продолжать расспросы. "Сейчас заговорит сам", - думал Калугин. Но Ларионов молча докурил сигарету и сунул мундштук в карман.
- Прошу прощенья! - негромко, слегка наклонив голову, сказал он и, отойдя к поручням, подняв бинокль, стал медленно вести им по дальним волнам.
Калугин остался на месте. Что ж, выждем удобного случая поговорить с кем-нибудь еще... Став так, чтоб не продувал неустанный, свищущий в снастях ветер, глядя в широкую спину капитан-лейтенанта, он до мельчайших подробностей вспомнил свое первое знакомство с ним как раз перед началом похода.