Сурай вскочила с дивана, посмотрела в зеркало, одёрнула платье и пошла на веранду, стараясь казаться спокойной и даже весёлой.
- А, вот она! Здравствуй, моя доченька! - ласково встретил её Вели-ага. Он прислонил свою толстую палку к стене и сел за стол. - Ну, давай теперь чаю. Говорят, чай из рук красавицы вдвое слаще. Вот сейчас проверю, верно ли это?
Он засмеялся и сейчас же повернулся к Аману, сидевшему рядом с ним:
- А твои дела как, Аман? Я всё слышу от людей, будто ты хороший доктор, того-то да того-то вылечил. А мне что-то не верится. Когда ты успел ума-то набраться? Ведь недавно ещё ползал на карачках да скакал на прутике, как на коне. А теперь вон что! Хочется и мне это на себе проверить - верно ли говорят, да не берут меня никакие болезни. Здоров как бык.
И уже серьёзно стал расспрашивать Амана о его работе в больнице, как он лечит, какие операции делает. Аман любил своё дело и с увлечением рассказывал о своей работе, а Вели-ага пил чай и внимательно слушал.
Дурсун подала на стол большую тарелку, полную дымящегося плова, и опять было метнулась куда-то, хлопоча по хозяйству. Вели-ага остановил её:
- Дурсун, да чего ты всё мечешься? Садись за стол! Я хочу поговорить с тобой. Пусть Сурай угощает! Она помоложе. А ты посиди, отдохни!
Дурсун села, но чувствовала себя неспокойно. Всё ей казалось, что Сурай без неё сделает не так, как надо, и она то и дело посматривала на дочку, хлопотавшую во дворе у котла.
Вели-ага ел плов сосредоточенно и с большим аппетитом. Насытившись, он вдруг сказал:
- А ведь я, Дурсун, пришёл ругать тебя.
- А, боже мой! Да за что ж это? - встрепенулась Дурсун.
- За Сурай. Она хочет учиться петь, а ты, говорят, не пускаешь её в Ашхабад.
Дурсун растерянно посмотрела на Вели-агу, на Сэльби, на Амана и замерла, заморгала глазами. Ложка с пловом задрожала у неё в руках. Она больше всего боялась, как бы слух о безумной затее дочки не дошёл до Вели-аги, до друга покойного мужа, и вот он дошёл.
- А, Вели-ага, и ты!.. Да кто ж это говорит? Да об этом и говорить-то стыдно! - пролепетала она.
- А чего тут стыдного? Что тут позорного?..
- Ай, девушка-бахши! Да где это видано? Уж не тебе бы сбивать её с толку. И будет она таскаться по свадьбам и петь среди пьяных?
Аман и Вели-ага засмеялись, а молчаливая Сэльби вдруг горячо вступилась за Сурай:
- Да почему же по свадьбам? И почему среди пьяных? Это ведь не в старину, мама. Она будет петь в театре, в концертах, среди самых культурных людей.
О ней будут в газетах писать, и все, весь народ будет её уважать, если она станет хорошей певицей.
- Э, "хорошей певицей"! И слушать-то тошно! И что это за дело песни петь?..
Дурсун была так взволнована, что и забыла - перед нею сидел Вели-ага, который только и делал, что пел песни. И, вспомнив, смутилась.
- А я сейчас расскажу тебе, что такое песня, - спокойно сказал Вели-ага. - Ты слышала про бахши Ораза? Так вот, был такой случай. Во время гражданской войны, в девятнадцатом году, в мае, Красная Армия и наши партизаны выбили из Мары англичан и белобандитов и погнали их дальше на Теджен. В Мары осталась часть войск - обозы, больные да раненые. Много народу скопилось. Чем-то его надо было накормить. А чем? Бедняки и рады были бы помочь, да они сами животы подтягивали, все свои запасы съели. Ведь весна была. Командиры сунулись было на базар к баям, а те мотают головами, ничего не продают за деньги. А отнимать у них, волновать народ не было приказа. Влияние баев сильное было, а бедняки ещё тёмный был народ. Скажи им какой-нибудь бай: "Вот нынче у меня всё отняли, а завтра - у вас", - они и поверили бы и обозлились бы на Красную Армию.
Ну вот, что делать? Чем накормить больных и раненых? А базар как раз большой был. Народ как услышал, что наши выгнали из Мары англичан и белые банды, так съехался со всей округи. Вся площадь была забита арбами, ослами, баранами, мешками с зерном. А что толку? Баи меняют между собой верблюда на ба-ранов, баранов на хлеб, хлеб на ослов, а за деньги ничего не продают.
Командиры сидят в чайхане "Ёлбарслы", на Золёном базаре, курят, толкуют с народом как бы достать хлеба и мяса хотя бы для раненых. Тут же сидел и Оразбахши и тоже думал об этом. И я там был.
Вот один старик из Тахта-Базара - бедный был человек - и говорит командирам: "Вам может помочь только вот он". И показывает на Ораз-бахши. Те: "Как так?" - "А так! - говорит. - Пусть он споёт для народа, и всё у вас будет - и хлеб, и мясо. Споёшь, Ораз?" Ну а Ораз-то хороший был человек, рад был помочь людям. "Спою", - говорит.
А дело уж к вечеру было. Баи разъезжались с базара, угоняли баранов и хлеб увозили по домам. Сразу же джарчи на коней и разослали их во все стороны. Те приложили ладони ко рту, едут и кричат:
- "Гей! Приехал из Тахта-Базара знаменитый наш бахши Ораз! Гей!.. Сейчас он будет петь в "Ёлбарслы"! Спешите скорей, а то опоздаете! Ге-е-ей!"
Народ услыхал - и со всех сторон к чайхане. Баи по дорогам завернули свои отары - и назад в "Ёлбарслы". Собралось народу видимо-невидимо.
Тут старик из Тахта-Базара встал и крикнул:
"Ну, Ораз, спой мою самую любимую песню. Даю тебе пять баранов!"
А у него, по правде, сказать, и одного-то барана не было. Это он так сказал, чтоб разжечь сердца баев. Ораз-бахши взял дутар и запел.
Много я слышал на своём веку знаменитых бахши, но так, как пел тогда Ораз, никогда никому не снилось. Только он кончил петь, встаёт усатый бай Анна-дурды.
"Э, - думает, - какой-то нищий старик даёт пять баранов!" И кричит: "Даю пятнадцать баранов, только спой мою песню!"
Ну и пошло! Баи рвут на себе шапки, кричат, набавляют кто двадцать, кто двадцать пять баранов даёт, кто пять мешков хлеба, кто десять. Понимаешь, за деньги не хотели продать, а тут за песню все готовы были отдать.
Ораз-бахши всю ночь до рассвета пел. А как кончил, оказалось, что ему надарили за песни целое стадо баранов, трёх верблюдов да несколько возов хлеба. Он себе ничего не взял, всё отдал Красной Армии, больным и раненым. Командиры окружили его, благодарят, жмут ему руку. Один спрашивает: "Не жалко, Ораз, отдавать-то?" А он: "Берите, всё берите! Чего мне жалеть?.. Раз пришла советская власть, мы не пропадём".
Теперь видишь, Дурсун, что такое песня? Она дороже всего. Вот какая в ней сила-то! А ты не хочешь, чтобы Сурай пела.
- Ай, Вели-ага! Да как это можно равнять Ораза-бахши с какой-то девчонкой? И ты ведь ничего ещё не знаешь.
- Чего я не знаю?
Дурсун бросила быстрый взгляд на Сурай, сидевшую во дворе на камне, возле котла над затухавшим костром, и внимательно слушавшую Вели-агу, и тихо сказала:
- Это я потом тебе скажу… И ты скажешь, что Дурсун не такая уж дура. Разве я не думала? Я всё передумала. Ведь сердце-то болит за неё.
И Дурсун сморщилась, жалко заморгала глазами, собираясь заплакать.
- А-а! Ну хорошо! Потом поговорим… - согласился Вели-ага, на которого, как на всех великодушных людей, сильно действовали женские слёзы. - А я, Аман, знаешь, о чём думаю? Сейчас человек как-то заметнее стал. Честное слово! Сейчас какая-нибудь девушка из самого глухого колхоза соберёт хлопка больше других, про неё и в наших, и в московских газетах пишут, портреты печатают. Про меня и то не раз писали. А вот в старину-то кто писал про Ораз-бахши или про Кер-Молла? А какие это были люди? Какую память о себе оставили в народе? И никто-то про них не написал, как будто их и не было.
- Сейчас и про них пишут, Вели-ага, - сказал Аман. - Историки собирают материалы. Тех, кто оставил о себе добрую память, народ никогда не забудет.
- Верно, Аман! Только скорее бы надо собирать и писать. А то вот помру я, помрут мои сверстники - и кто расскажет про Ораза-бахши? Ведь ты-то его не видал и не слышал… Э, да если б и слышал, разве можно описать, как пел Ораз-бахши. Сейчас вон на ту плёнку записывают. А всё-таки живого человека никакая плёнка не заменит.
Вели-ага махнул рукой и задумался. Потом посмотрел на сад, пронизанный багровым золотом заходившего солнца, и взял свою палку.
- Ну что ж, Дурсун, я убедился теперь, что чай из рук красавицы вдвое слаще. Это истинная правда! Плов твой попробовал, пора и на покой. Проводи-ка меня! По дороге и потолкуем.
- А ты не горюй, доченька! Всё хорошо будет!
И пошёл домой через сад, опираясь на палку, широкой, величавой походкой. За ним по-старушечьи засеменила Дурсун. Рядом с Вели-агой она казалась совсем какой-то маленькой, сухонькой.
Сурай догадывалась, о чём они будут сейчас говорить, и мрачно посмотрела им вслед.
- Ну, Дурсун, так почему же ты не пускаешь Сурай? - спросил Вели-ага, когда они вошли в сад.
- Ай, боже мой! Да разве это я? - суетливо заговорила Дурсун. - Она сама теперь не поедет. Она же замуж выходит.
- Как замуж? - удивился Вели-ага и даже остановился на минуту и посмотрел на Дурсун. - Что ж она мне вчера-то ничего не сказала? И за кого же?
- За сына Умсагюль, за Анкара. Он хороший парень, и они давно любят друг друга. А поженятся, там уж пусть что хотят, то и делают. Пусть едет в Ашхабад, если хочет. Это не моё уж будет дело. А Анкар-то теперь старший агроном МТС. Только вчера приехал…
- Вот как! Ну что ж, в добрый час! Они стоят друг друга. Значит, к свадьбе надо готовиться?.. Только что же это она мне вчера ничего не сказала?
- Э, да у молодых знаешь как - вчера одно, а нынче другое. Я уж при ней-то не хотела тебе говорить. Не любит она, стыдится этих разговоров. И ты уж молчи, не говори ей пока. Она сама тебе скажет.