V
В ясный лунный вечер пленные вытащили раскладушки из палаток; одни безмятежно спали, другие болтали, собравшись по двое, по трое. Некоторые пели песни, рассказывали анекдоты или играли в сёги.
В джунглях им никогда не доводилось любоваться луной. Лишь изредка, выйдя в речную долину и увидев белый чистый лик луны, они вдруг с болью в душе вспоминали жизнь в Японии или в Китае. Но как только луна скрывалась, они тут же возвращались к ужасной действительности.
В лагере же в ожидании ужина пленные каждый вечер наслаждались лунным сиянием.
Ёсимура отозвал Кубо, желая остаться с ним наедине. Они уселись на траву возле самой проволочной загородки, неподалеку от офицерских палаток. Трава вдоль загородки была подстрижена наподобие газона, и на ней группками расположились пленные.
С тех пор как Кубо предложил ему в джунглях перебежать к противнику, Ёсимура еще ни разу не оставался с ним с глазу на глаз. Ему о многом хотелось поговорить с Кубо - о том, что неудобно было обсуждать на людях, но днем Кубо трудно было поймать - он выполнял обязанности переводчика, был занят разными хозяйственными делами, а вечером проводил беседы с пленными.
Когда дивизия высадилась на остров, Кубо оказался в подразделении, которым командовал Ёсимура. Ёсимура после призыва в армию сразу же попал в действующую часть и пять лет провел на фронте. Его очень интересовали интеллигенты вроде Кубо, он частенько вызывал его в офицерскую комнату и там вел с ним длительные беседы. Кубо говорил, что правительство Коноэ было против великой восточноазиатской войны, но военная верхушка настояла на своем, хотя флот занял пассивную позицию. Ёсимуру все это привело в изумление - ничего подобного ему до сих пор не доводилось слышать. Когда Кубо вернулся в роту, после того как прослужил два года в штабе дивизии, Ёсимура прежде всего спросил у него, что он думает о ситуации на фронте. Кубо сказал, что поражение Японии предрешено и что это всего лишь вопрос времени. Японский флот, видимо, полностью уничтожен в морском сражении у Филиппин, самолетов не хватает даже для обороны самой Японии - города подвергаются непрерывным массированным бомбардировкам. Военная мощь союзников постоянно растет, а Япония из-за блокады морских коммуникаций, не имея возможности воспользоваться ресурсами стран южных морей, на которые рассчитывала сначала, вынуждена сокращать военную промышленность. Ко всему прочему армия Советского Союза подошла к самому Берлину. Таким образом, положение японских войск вообще и на острове в частности совершенно безнадежно. Ёсимура вспомнил, каким был Кубо в то время - он едва передвигался, ноги распухли, покрылись язвами. Теперь, в лагере, Кубо стал неузнаваем. Робкий, неумелый первогодок оказался в лагере руководящей фигурой. Ёсимуре даже неловко было теперь обращаться к нему на "ты", как прежде. Однако и перейти ни с того ни с сего на "вы" тоже как-то неловко. К счастью, Кубо, как и прежде, назвал его "господином командиром подразделения", и Ёсимура решил оставить все, как было раньше.
- Не пойму, что это со мной, - начал он. - Все беспечно любуются луной, а мне почему-то грустно и тревожно, как-то не по себе.
- Что же вас тревожит? - спросил Кубо, заглядывая ему в лицо.
- Как тебе сказать… - Ёсимура опустил голову. - Чувствую: я совсем не тот, что прежде. Не могу с легкой душой, как бывало раньше, любоваться луной, и кажется, теперь уж никогда не смогу, до конца своих дней… Как подумаю о том, что я в плену, такая тоска берет… Однако остальные, я гляжу, нисколько не унывают. О тебе я не говорю, но другие, особенно те, кто уже давно в лагере, - у них, похоже, нет никаких забот. Можно только позавидовать. Я вряд ли смогу когда-нибудь стать таким.
- Вы слишком много думаете, господин командир подразделения, - заметил Кубо. - Хотите закурить?
Мне австралиец сигареты дал. - Кубо вытащил из нагрудного кармана пачку американских сигарет "Лаки страйк", протянул Ёсимуре и взял одну себе. - Я думаю, здесь нет ни одного человека, который был бы абсолютно спокоен, ни о чем бы не тревожился, не переживал. Возможно, на первый взгляд люди здесь кажутся беспечными - занятий никаких, - но на душе у каждого вовсе не так уж безоблачно.
- Вы думаете? - недоверчиво спросил Ёсимура, зажигая сигарету. - Мне что-то не кажется…
- Я здесь уже давно, можно сказать, стреляный волк. С разными людьми приходилось сталкиваться. И поверьте, всех мучает одно и то же. Та же печаль, что и у вас, господин командир подразделения, то же тоскливое чувство; кажется, отныне уже никогда не избавиться от клейма пленного. Словно камень на сердце давит. Я, например, знаю, что многие, как, например, Тадзаки, скрывают свое настоящее имя. Думаю, что кое-кто утаил и звание, и номер части. Я сам знаю немало таких. И скрывают главным образом те, которые, видимо, сами сдались в плен. По много и таких, которые, как и Тадзаки, попали в плен не по своей воле. Некоторые в конце концов сообщают свое настоящее имя, но многие все еще продолжают жить под чужими именами. И австралийцы уже, видимо, заметили это - в последнее время перестали допытываться. А раз эти люди скрывают свое имя, значит, собственная судьба им так же не безразлична, как и вам, господин командир подразделения. Гадание в моду вошло тоже ведь неспроста.
Расположившаяся неподалеку группка пленных следила за манипуляциями ефрейтора спецслужбы обозной части Фудзии, человека лет тридцати с лишним, - он пользовался большой популярностью среди пленных как мастер гадания и частенько действительно верно предсказывал судьбу. Гадал Фудзии так: связав в пучок три палочки, похожие на хаси , каждая длиной в один сяку , он ставил их в виде треножника на доску, поверх клал еще одну доску, заменявшую поднос, затем он сам и еще двое нажимали кончиками пальцев на доску в тех местах, куда упирались палочки, и Фудзии смиренно произносил: "Коккури-сан! А Коккури-сан! Я хотел бы спросить тебя сегодня кое о чем. Явись, пожалуйста. Если придешь, подними, пожалуйста, ногу". И одна из деревянных палочек поднималась сама собой. Некоторые сомневались - нет ли здесь подвоха, и сами нажимали на доску. И что же - "нога" поднималась. Затем Фудзии задавал Коккури-сан разные вопросы. Пленных обычно интересовало, живы ли их родители, жена и дети. Если живы-здоровы, Коккури-сан поднимал ногу один раз, если нет - два раза. На вопрос, когда кончится война и что их ждет, Коккури-сан не отвечал.
Когда рота Ёсимуры высадилась на остров, у них тоже сразу вошло в моду гадание "Коккури-сан". Не то чтобы в него серьезно верили - просто это была как бы мольба о помощи.
Ёсимура вовсе не думал, что пленные живут без всяких волнений. У многих на лицах можно было прочесть глубокую печаль, такую же, как и у него самого, и таких было немало. Однако Ёсимуре было странно видеть, что у иных людей, находившихся здесь месяц или более, вид такой, будто на душе у них - ни облачка. Конечно, Кубо - это особая статья, но почему же так спокойны люди, которые вовсе не были сознательными дезертирами, - вот что Ёсимуре хотелось бы знать. Как-то раз он спросил об этом у Кубо.
- Господин командир подразделения считает, что я исключение? Я страдаю не меньше других. Казалось бы, я не должен испытывать никаких душевных мук, поскольку сам, но собственной воле, сдался в плен, однако на душе у меня тоже неспокойно.
- Да? Вот уж никак этого не скажешь по вашему виду. - Ёсимура задумался, опустив голову.
- Просто я стараюсь выкинуть из головы ненужные мысли. Потому что все это суета сует.
- Суета сует? - Ёсимура с удивлением уставился на Кубо.
- Ну да! Я считаю, что это в некотором роде забота о своей репутации. Ни я, ни вы, господин командир подразделения, не думаем, что совершили преступление, сдавшись в плен. Вы, наверно, считаете, что у вас не было другого выхода в этой ситуации. Не так ли? И другие думают так же. Однако японская армия и общество совсем по-другому относятся к этому. Они жестоко наказывают пленных. И я начинаю думать, что все боятся именно этого - боятся общественного мнения, хотя вины за собой не чувствуют. Этот страх перед обществом, боязнь бесчестья - общая наша боль. Все это я и стараюсь подавить в себе.
Ёсимура вспомнил, что то же самое говорил ему и Арита в тот день, когда они попали в плен, и подумал, что в рассуждениях Кубо есть доля истины.
- А что толку, если ты сам освободишься от ощущения позора, а в народе оно останется? Разве только для самоутешения… - заметил Ёсимура.
- Нет, вы не правы, - сказал Кубо. - Наказание за плен само по себе безнравственно. Мы хорошо поняли это здесь, в лагере. Мы не только не должны страшиться кары за то, что не по своей воле оказались в плену, - мы обязаны бороться с такими настроениями.
- Бороться? - Ёсимура в раздумье склонил голову.
В это время к ним приблизился охранник, который ходил вдоль проволочной изгороди, - он что-то сказал Кубо. У этого солдата был удивительной формы - орлиный - нос. Ёсимура никогда прежде не видел такого.
- О чем это он?
- Да так, пустяки, - ответил Кубо. - Из Австралии пришла газета "Дейли уоркер", спрашивает, не зайду ли я за ней.
- А что это за газета?
- Орган австралийской компартии.
Услышав это, Ёсимура даже вздрогнул - как может Кубо упоминать о компартии, да еще таким небрежным тоном! В лагере кое-кто осуждал Кубо, его называли "красным". Ёсимура не собирался подпевать им, однако, услышав о том, что Кубо читает коммунистическую газету, был потрясен.
- А что, у них и в армии коммунисты есть?