* * *
На проселочной дороге лежала мягкая бурая пыль. Путаные отпечатки колес, лошадиных копыт, ног, птичьи следы. С дороги вспорхнул жаворонок, чуть дальше прогуливалась ворона, за кустарником прыгали кузнечики. Живые существа в сиянии полуденного солнца, под легким дуновением теплого южного ветерка.
- Вот уж не надеялся я в этом столетии увидеть пыль, - сказал мальчик и сел на обочине, покрытой травой.
- Присаживайтесь, перехожие странники войны.
Все сели. Голый - рядом с мальчиком, а парень - на противоположной стороне дороги.
Мальчик с наслаждением снял развалившиеся башмаки, осмотрел их и забросил в кусты.
- Отходили свое. Хочу вволю насладиться пылью родных дорог.
Не сходи с родных дорог, Пыль тебя прикроет, Не держись за свой порог, Быстрей смерть накроет.
Не так ли? - спросил он товарища.
- Может, и так, - ответил Голый.
Мальчик глянул на свои израненные, натруженные ноги и окунул их в мягкую пыль.
- Пух. Давно мы не ходили по такой прелестной пыли!
- Д-да, - сказал Голый. - Несколько лет не видели настоящей пыли. - Но сказал он это равнодушным, отсутствующим тоном.
С первого взгляда было видно, что он прислушивается к чему-то в себе. Лицо его еще больше осунулось, пожелтело, глаза устало жмурились, руки безвольно придерживали пулемет, стоявший между колен.
Мальчик искоса поглядел на него и сказал небрежно:
- Часа два хода по такой пыли - и мы у цели.
Голый отмахнулся. Ему не нужны были утешения. Он все знал наизусть. И цель и длину пути. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. И слабости своей он не боялся. Никакой. Он все взвесил.
Сначала он опасался, что ему и настолько не отойти от села. Еще на пороге дома, прощаясь с хозяевами, он подумал, что идти не сможет. Но оставаться тоже не хотел и поэтому зашагал бодрее, чем мог. Пулемет на плече он нес с решительным и боевым видом, готовый в любую минуту взять его наизготовку и открыть огонь. Взрослые проводили их до ворот и остались там, благоговейно глядя им вслед. Стайка детворы следовала за ними в некотором отдалении.
Парень несколько отстал и шел слева от детей. Он недовольно морщился, видимо, оттого, что ему пришлось уходить в такой торжественной обстановке. Винтовка висела на плече так, словно он не хотел, чтобы кто-нибудь ее видел. Он хмуро отгонял детей, которые приставали к нему с расспросами, откуда вдруг у него взялась винтовка.
Русая девушка в красной вязаной кофте исчезла сразу, как только они поднялись из-за стола и начали прощаться.
Только мальчик шагал весело, радостно, довольный ходом дел. Правда, у него немного болел желудок. Но даже это не внушало серьезных опасений. Это он мог перенести. Не привыкать! Главное, он снова стал хозяином своей воли. "Я выздоровел", - думал он и чувствовал себя героем дня.
Ребята в последний раз посмотрели на пулемет и винтовку и остались на околице села, подняв на прощание кулаки и громко прокричав: "Смерть фашизму!"
- Ждите нас со дня на день! - сказал им мальчик.
- Есть ждать!
Втроем они прошли сливовые сады, вышли к оврагам, а потом в поле, - надо было пересечь его и выбраться на проселочную дорогу. Вдруг из кустов на краю поля поднялась девушка с торбой в руке, ее синие глаза смотрели испуганно.
- И я с вами, - сказала она.
- Как знаешь, - сказал мальчик.
Она ждала решения старшего.
- Идем, идем, - машинально отозвался Голый и тут же опустил глаза, но, сообразив, что для девушки значит уйти в партизаны, посмотрел на нее, улыбнулся и сказал: - Я, как увидел тебя, сразу понял, что ты с нами.
Они продолжали путь вчетвером по редким, вытоптанным посевам.
Через полчаса поле сузилось. Из села маленькое черное поле казалось целым государством; заканчивалось оно сплетением взгорий, пропадавших на горизонте. Слева к полю подступал холм; они свернули на дорогу, которая полого поднималась вверх. Так, обойдя горы, они выйдут к новым незнакомым просторам.
Дорога была легкой, но Голый вынужден был то и дело отдыхать.
Товарищи хотели освободить его от пулемета, но об этом он и слышать не желал. Даже не отвечал на их предложения, хотя с неприязнью дотрагивался до своего славного оружия - сейчас слишком холодного, слишком твердого и слишком знакомого.
- Хуже всего первые пять лет, - сказал мальчик, купая ноги в пыли, - а затем милее пыли ничего не будет. Не так ли, товарищ? - кивнул он новичку.
Парень - он был не настолько молод, чтобы его можно было назвать юношей, - переступил с ноги на ногу, смущенно потрогал мешок, словно ему было неприятно, что его присутствие все-таки замечено, словно он хотел остаться безликим, быть олицетворением долга и все.
- Молодцы мы, молодцы, - сказал неопределенно мальчик и повернулся к девушке. - Не так ли?
Девушка, боясь показаться нескромной, и раньше держалась в сторонке, будто не считала себя достойной партизан. Теперь же она еще сильнее сжалась и еще шире открыла свои лучистые синие глаза.
- И ты, товарищ, тоже знай об этом!
- Знаю, - ответила она с неожиданной готовностью.
Вдоль дороги, в каких-нибудь пятидесяти метрах над землей, пронесся самолет, скрежеща дряхлым мотором. С минуту все смотрели вверх, втянув голову в плечи, а когда самолет пролетел, мальчик усмехнулся:
- Стережет нас как драгоценность.
- Послушайте, - сказал новичок с некоторым раздражением. - Незачем нам здесь торчать. Того и гляди, нагрянут грузовики или танки.
Голый задержал на нем больной и равнодушный взгляд и ничего не ответил.
- Конечно, дорога существует не для того, чтоб на ней сидеть, - сказал мальчик. - Я только и мечтаю пройтись по пыли.
Голый посмотрел на свои сапоги. Из них выглядывали пальцы; на одном отстала подметка, и он высунул язык, как собака от жары, каблуки сбились. Он поглядел еще раз на голенища, немного подумал и разулся; осмотрел ноги, красные, воспаленные, стертые до водяных пузырей, заглянул внутрь сапог и один за другим перебросил их через плечо в поле.
- Пусть отдохнут, - сказал мальчик. - Они свое сделали.
Голый встал, вскинул пулемет на плечо легче, чем можно было ожидать, и осторожно зашагал по пыли.
- Пух, да и только, - сказал мальчик. - Целебная пыль. Она приведет нас к победе, по ней мы быстрее доплывем к цели. Купай ноги в этом спасительном средстве. Прекрасная штука пыль! И до чего же много на свете чудес! Не знаешь, что и лучше.
Сладкие плоды растут повсюду,
Не дают подняться горьким,
Но придет пора,
Но придет пора
Сладким плодам,
Но придет пора,
Но придет пора…
В общем, что-то в этом роде, - сказал мальчик. - Как ты думаешь, я поэт? Прирожденный, а?
- Похоже, что из нас с тобой хорошая бы карикатура на поэтов вышла, - сказал Голый с легкой усмешкой.
- Ничего - главное вперед к горам!
Они уже давно перестали обращать внимание на пару, идущую за ними. Да и парень с девушкой не глядели друг на друга. Парень шел непосредственно за партизанами, девушка чуть поодаль. Невнимание Голого и мальчика не было нарочитым - то была дань привычке. Они еще не понимали всей жестокости своего поведения. Новеньких не мешало хорошенько прощупать, и до первого настоящего дела они как-то бессознательно относились к ним чуть свысока. Но скоро Голый сообразил, что это глупо, замедлил шаг и пошел рядом с новичком.
- Откуда у тебя винтовка? - спросил он с напускной строгостью, полагая, что она будет воспринята как шутка.
Однако парень шутки не понял и решил, что ему учиняют допрос, причем не очень вежливый и благожелательный. Поэтому он ответил не менее резко:
- От старой армии осталась.
Голого возмутил дерзкий тон парня.
- И к четникам с ней пошел? - продолжал он.
- Вначале не разобрался, а потом поздно было. Все случая ждал.
- Лучше поздно, чем никогда, - сказал Голый.
Парень снова нахмурился, ушел в себя. А Голый повеселел. Наконец и он тоже не без удовольствия ощутил под ногами мягкий слой пыли. Шагать сразу стало легче. Он свободно бороздил пыль, не боясь оступиться, шаровары плескались вокруг бедер, а сзади свисали пустым мешком.
Новичок держался довольно заносчиво. Он не делал никаких попыток льстить и заискивать, вел себя с достоинством. Он ушел к четникам, потому что был молод, здоров и не мог оставаться дома, когда весь народ взялся за оружие. Не понимал он, что этим оружием можно бить по разным целям. Мысль, что другие борются, а он сидит, как маленький, на печи, была невыносима. Так он попал к четникам, И быстро разочаровался. Но выбраться оказалось не так легко. Мешали предрассудки, традиционные представления о чести. Однако со временем он все же решил уйти, и сделать это ему было тем легче, что он, в сущности, не участвовал в боях с партизанами, не был замешан в каких-либо злодеяниях, а немцев и итальянцев чурался как прокаженных.
Это был человек суровый, замкнутый и молчаливый, непреклонно требовавший правды и справедливости. Он хмуро взирал на мир своими серыми глазами, не веря ни в доброту, ни в разум. Поступал он так, как подсказывал ему собственный характер, не считая нужным идти против течения, на вещи смотрел мрачно и не верил, что люди могут что-либо изменить в существующем порядке. Так он и шел по земле в полной уверенности, что он на правильном пути.
Голый распознал все это по ряду признаков и почему-то поверил в парня. Обрадовавшись, он мысленно решил, что на него можно положиться, как на верного друга.
- Еще немного, и полю конец, - мягче сказал он. Новичок пробормотал что-то неопределенное. Мальчик присоединился к девушке.